Сказитель из Марракеша - Джойдип Рой-Бхаттачарайа

Послушай! — едва дыша, добавил я, предвосхитив ее ответ. — Ты когда-нибудь купалась с дельфинами?

По продолжительному молчанию я понял, что женщина в замешательстве.

Наконец она молвила:

— С дельфинами? Нет, не купалась.

— А с меч-рыбой? — продолжал я.

Она снова ответила отрицательно. Я не сомневался: она решила, я с ума сошел.

— Ну так я отвезу тебя в одно местечко за Могадором. Ты будешь купаться, а дельфины будут прямо рядом с тобой из воды выскакивать.

— Неужели? А зачем?

— Чтобы порадовать тебя. Чтобы отдать дань твоей красоте.

Она улыбнулась, и в темноте я уловил эту слабую улыбку.

— Врун, — сказала она.

— Нет, я насчет таких вещей никогда не лгу. Я живу в Эс-Сувейре, у самого моря. Поклоняюсь морским богам. Океан — мой сад.

— По-моему, у тебя истинная вера с язычеством переплелась.

В голосе больше не было страха; наоборот, мне удалось развеселить чужестранку, и снова я ощутил необъяснимый душевный подъем, безграничную уверенность в себе и гордость от осознания полной меры моей любви.

— Я люблю тебя, — повторил я. — Этих слов ни одна женщина от меня не слышала.

— Очень ты напористый, — несколько сердито отвечала чужестранка, но я понял: она польщена. Было ясно, что она слушает меня; эта спокойная внимательность окрыляла.

— Да, напористый, — сознался я. — Это потому, что я молод, как и ты. А молодые подобны огню.

— Огонь обжигает. Однажды я была в горящей комнате. Это очень страшно.

— Но ведь меня ты, надеюсь, не боишься?

— Нет.

— Вот и хорошо, ибо я говорю от сердца.

Женщина не ответила.

— Ты моя молитва! — с жаром повторил я. — Если бы ты только могла увидеть себя моими глазами! Твое сердце — моя вселенная; твоя душа — обитель моих помыслов.

— Но ведь ты ничего обо мне не знаешь, — заметила женщина.

— Напротив: я не только знаю тебя — я тебя всю жизнь ждал.

В темноте она покачала головой.

— Красиво говоришь.

— Я говорю искренно.

— Значит, ты обманываешь сам себя.

— Сердце кричит о другом. Ты мое спасение, мое освобождение, моя надежда.

— Освобождение, значит? — Женщина внезапно помрачнела. — А известно ли тебе, что за освобождение надо платить?

— Я заплачу. Без сожалений заплачу.

— Ты понимаешь, чего просишь?

— Я прошу твое сердце в обмен на мое. Послушай, мы будем жить у самого океана. Я стану песком, всеми песчинками сразу и целым побережьем; я обволоку тебя. А ты станешь моим воздухом.

— Хватит! Не говори так со мной! Я не давала разрешения.

— А я о нем не просил, — живо отвечал я, — ибо любовь к тебе кружит голову и сметает все понятия о пристойном поведении, которые, кстати, я всегда считал скучными.

— Ты словно жадный ребенок, которого не учили сдерживать свои желания.

— Я словно океан, ты же подобна закату, заставляющему его сверкать.

— Ты неисправим!

— Да, и готов это признать, если согласишься быть моей путеводной звездой, золотой нитью, компасом моей судьбы.

— Ты, случайно, не поэт? — спросила она, и улыбка вернулась на ее уста.

— Нет, это ты меня вдохновляешь.

— Тебе надо попробовать писать стихи.

— Нет, стихи — это по части моего отца и брата. Я же скромный ремесленник. Делаю абажуры из верблюжьей и овечьей кожи. Иногда рисую. Этим мои таланты и ограничиваются.

— В таком случае ты художник слова.

— Ты слишком милостива, но я принимаю комплимент. Позволь же доказать тебе, что я умею также подкреплять слова действиями.

— В чем, в чем, а в этом я не сомневаюсь, — поспешно сказала женщина.

— Тогда благослови мои чувства взаимностью.

— Ты прекрасно знаешь: не могу.

— Почему? Господи, почему?

— Я ведь уже объяснила. Все причины перечислила, — терпеливо молвила она.

— О бессердечная! О жестокая! Никогда я не был так беспомощен! Неужели тебе не жаль меня?

— Прости, — произнесла она слабым голосом, — но за твои иллюзии я не в ответе.

— Иллюзии! То, что ты назвала иллюзиями, теперь суть и смысл моего существования.

— Раз так, я не в силах тебе помочь. — В голосе ее была нежность.

— Пожалуйста, поцелуй меня. Всего один раз. Из сострадания.

— Нет-нет. Не обижайся, но я не хочу нарушать супружескую верность.

Я поник головой.

— Тогда хотя бы подыши со мной. Всего мгновение подыши, раз не желаешь одарить меня иначе.

Последовало молчание. Затем прерывающимся голосом женщина спросила:

— Подышать с тобой? Что ты имеешь в виду?

— Хочу почувствовать, как реки твоего дыхания плещут в моей душе, — с жаром отвечал я. — Хочу до конца жизни носить твое дыхание в себе.

Она легко вскочила, легко подбежала ко мне и поцеловала в щеку. В темноте сверкнули ее глаза. Чувства захлестнули меня; прошло не меньше минуты, прежде чем я уловил смысл сказанного чужестранкой. Вот что она прошептала:

— Я всегда буду с тобой. А сейчас ты должен уйти.

Голос ее был тверд, и у меня перехватило дыхание.

— Я даже имени твоего не знаю, — возразил я.

— Что проку в именах? Пожалуйста, уходи.

Уверенность пошатнулась во мне.

— Разве мы не можем поговорить? — промямлил я.

Легкая, гибкая, она отпрянула.

— Если ты и правда меня любишь, — произнесла она тихим голосом, — ты сделаешь, как я прошу. Я не могу прогнать тебя, но уповаю на твои чувства. Не проси объяснений. Пожалуйста.

— Не волнуйся, — буркнул я. — Уже ухожу.

— Спасибо.

Чуть живой, я поплелся к двери. Но у порога полное бессилие и невыносимое отчаяние охватили меня, за ними же последовало возмущение. Я развернулся и, стараясь говорить как можно спокойнее, начал:

— Почему ты так настаиваешь на моем уходе? Я люблю тебя, а любовь предполагает ответственность. Я понимаю, ты замужем — я смирился с этим фактом. Я привыкну к мысли, что ты любишь другого. Клянусь, что не стану добиваться тебя. Так почему ты меня гонишь? Каждая секунда, проведенная с тобой, будет поддерживать меня до конца моих дней. Позволь хотя бы дождаться твоего мужа. Потом я сразу уйду.

— Нет, — отвечала она с непонятным упрямством. — Тебе нельзя тут быть. Пожалуйста, не спорь.

Она говорила торопливо; она явно хотела от меня отделаться. Все шло не по плану, и я медлил. Ее недовольство, ее нетерпение не только не охладили мой пыл, но, напротив, подстегнули меня.

— Тебе опасно оставаться одной, — произнес я.

— К чему пререкаться? Я устала. Я полагалась на твое благородство, а ты меня разочаровываешь.

Я был глубоко уязвлен этими словами, однако постарался скрыть боль.

— Ты о моем благородстве заговорила? А как насчет твоего благородства? Я спас тебя и твоего мужа от головорезов. Я привел вас в безопасное место. Я пошел среди ночи искать вам одежду. И вот я возвращаюсь, а муж исчез безо всяких объяснений, ты же дождаться не можешь, пока я тоже исчезну. По-твоему, это благородно? Позволь также напомнить, что ты находишься в магазине моего друга Керима. И что именно я предоставил тебе убежище.

Мы долго молча смотрели друг на друга. Женщина больше не улыбалась, но белые зубы поблескивали, и я знал: ее губы раскрыты. Сквознячком до меня доносило запах ее духов; сохранять самообладание было нелегко. Утомленный тирадой, опустошенный, я довольствовался созерцанием ее лица.

До сих пор женщина стояла очень прямо, но теперь опустила голову. Куда более мягким тоном, тихо, но отчетливо, тщательно подбирая слова, она заговорила:

— Мы с мужем бесконечно благодарны тебе за все, что ты сделал. На такое способен только лучший друг. Ты прекрасный человек, и я глубоко тронута твоим беспокойством за мою безопасность. Для меня это очень важно. Наверно, непреклонность, с какой я требовала твоего ухода, тебе кажется дикой. Но пожалуйста, пойми: виной тому обстоятельства. Не могу дать более исчерпывающего объяснения; не могу придумать ничего умнее, кроме как просить тебя о снисходительности.

Мне очень хотелось ответить в том же тоне, но я сдержался.

— Ты права, — процедил я. — Мне этого не понять. Если боишься заблудиться в переулках, имей в виду: я знаю медину как свои пять пальцев. Хоть сейчас могу тебя вывести.

— Нам уже помогают.

— Вот как? И кто же?

— Один человек.

— Один человек? Это не ответ. Он что же, ваш друг? Он здесь живет? Он местный?

— Этого я не вправе говорить.

Я застыл. Самые противоречивые чувства охватили меня. Мы разговаривали полушепотом, наклоняясь друг к другу; во весь вечер не имел я такой возможности впитать взглядом всю прелесть ее бледного лица, утомленного и оттого беззащитного. Я же, сбитый с толку, смертельно усталый, сам не знал, чего от себя ожидать в следующий момент.

— Чем больше ты говоришь, тем меньше я понимаю, — помедлив, признался я.