Сказитель из Марракеша - Джойдип Рой-Бхаттачарайа

— Нет, не правда. Не может быть правдой. Твоей версии недостает одного существенного элемента.

Последовала пауза.

Мустафа сник. Облизнул губы.

— Не понимаю, куда ты клонишь. Какой элемент, по-твоему, сделает мою версию более правдоподобной? Чего ей не хватает?

— Доказательств.

— Что ты имеешь в виду?

— В ту ночь я тебя по всей медине искал. Обегал все закоулки, где ты обычно бываешь. Хотел наставить на правильный путь. Только и всего.

— Так ты ходил к Керимовой лавке!

— И к Керимовой лавке, и к Дунии и ее дочкам, и в мечеть Квессабен, где тебя видели. Я же говорю: всю медину обегал. Чернильница могла выпасть из кармана, когда я стоял под дверью. Надеялся, что у Керима допоздна открыто, что ты к нему направился, что мы вместе сумеем тебя вразумить.

Мустафа смотрел с недоверием.

— Ты что же, бросил историю на полуслове и метнулся меня искать?

— Именно. Перед слушателями извинился и убежал. Впервые в жизни.

— Хасан, я же не знал!

— Откуда тебе было знать. Тобой владело безумие.

Я протянул ему чернильницу.

— Мустафа, нас одна мать носила под сердцем. Если ты все еще сомневаешься относительно моей причастности, я лично открою полиции твои подозрения.

Мустафа уставился на чернильницу, перевел на меня взгляд, исполненный смущения. Лицо его являло целую палитру чувств, как дополняющих друг друга, так и противоречащих друг другу. Наконец он сел на табурет.

— Видишь теперь — неплохая история получилась; правда, на мой вкус, мелковатая. В ней, как бы это сказать, отсутствует центр тяжести, да и напряженное ожидание можно бы сгустить. Разберем для примера эпизод с дракой на Джемаа. Драка была ужасная, а ты, по-моему, недостаточно подробно ее описал. Ты также проскочил наиболее впечатляющие эпизоды — типичная ошибка новичка. А если говорить о темпе повествования, ты зачастил. Не дал истории настояться как следует, она у тебя смахивает на боевик. И все же это была смелая первая попытка. Или не первая?

Внезапно осознав, что об этом мне ничего не известно, я подался вперед, взглядом пригвоздил Мустафу к месту и с живостью спросил:

— Ты именно это полиции рассказал, да?

— Конечно, нет, — вспыхнул Мустафа. Ирония, столь неуловимая, что лишь я в своей бдительности сумел ее заметить, мелькнула в углах его рта. Мустафа не отвел взгляда. — Есть время для тайн, а есть — для откровений. Я уже говорил: расслабься, Хасан.

— Ты много чего говорил, — съязвил я.

Мустафа снова вспыхнул. Теперь в глазах его было раскаяние.

— Я тебя очень люблю, Хасан. Безмерно люблю. Всегда любил. Помни об этом.

— Спасибо. А все-таки я при своем мнении остаюсь: ты идиот, вдобавок сумасшедший. А еще ужасно опрометчивый.

Он нахмурился, но ничего не ответил. Лицо еще хранило следы изумления, вызванного тем, что я опроверг аргумент с чернильницей; было ясно, что теперь Мустафа ставит благоразумие выше бравады.

Чтобы сдержать гнев, я свел вместе кончики пальцев обеих рук и устремил на Мустафу исполненный снисходительности взгляд.

— Ты хоть понимаешь, что в твоем поступке не было ни малейшего смысла? Ты вел себя как последний дурак.

Мустафа повесил голову.

— Ну и что теперь?

Он закрыл глаза. На его красивом усталом, отмеченном кровоподтеками лице отразилась беспомощность. Я с удивлением заметил, что брат мой готов расплакаться.

В тот же миг я понял, что был с ним слишком резок, и заговорил примирительным тоном:

— Мустафа, прости, что оскорбил тебя словом; прости также, что разнес в пух и прах твою историю, но ты должен понимать, что относительно историй у меня свои, профессиональные стандарты, притом очень высокие.

— Прекрасно понимаю. — Мустафа открыл глаза, приблизил лицо к решетке. Казалось, что им владеет стыд, что именно стыдом вызваны слезы. Он долго смотрел на меня, наконец отвернулся и обежал взглядом комнату, и теперь в этом взгляде был вызов.

— Разреши сделать вторую попытку, Хасан, — хриплым голосом попросил Мустафа.

Сердце у меня упало.

В комнате висел запах нашего с Мустафой пота.

Я отвернулся со словами:

— Разрешу, если обещаешь излагать истинные события. Я твой брат и заслуживаю правды.

На верхнем этаже, прямо над нами, со звоном упала на пол жестяная миска. Мы никак не отреагировали. Мы продолжали сверлить друг друга глазами, ни на миг не решаясь отвести взгляд. В конце концов Мустафа не выдержал. Его изнуренное лицо казалось теперь совсем больным.

— Ладно, Хасан, расскажу тебе всю правду.

— Спасибо. Надеюсь, ты согласен, что это будет только справедливо.

Мустафа явно собирался с силами. Слегка покраснел, два раза кашлянул, перевел дыхание и наконец срывающимся, слабым голосом поведал о своей любви к чужестранке и о жертве, которую принес на алтарь этой любви.

Запах

— Начну с того момента, когда с джеллабами вернулся к Керимовой лавке, — заговорил Мустафа. — Я вошел в комнату. Женщина, к моему величайшему изумлению, была одна. При виде ее я сразу почувствовал себя лучше и спросил, куда делся муж. Вместо ответа женщина выпалила:

— О, зачем вы так скоро вернулись?

Я только глазами хлопал — не мог понять, чем она недовольна. Не иначе, подумал я, ей страшно в темной комнате наедине с незнакомым мужчиной. Во всяком случае, она не сердится, что я вернулся. Я несколько успокоился и поспешил разогнать ее страхи.

— Все в порядке, — мягко сказал я. — Не волнуйся. Со мной ты в безопасности. Где твой муж?

Последовало продолжительное молчание, Наконец женщина выдохнула:

— Ушел.

— Ушел? Как же он выбрался? Я ведь запер дверь на замок.

— Он отыскал выход, — отвечала женщина. Голос звучал напряженно: казалось, еще чуть-чуть — и она разрыдается.

В изумлении смотрел я на нее, не знал, что и думать, молчал. Слова не шли на ум; что бы я ни измыслил, все казалось нелепостью. Куда чужестранец мог пойти в такое время? И как посмел оставить ее одну? Чем больше я строил догадок, тем больше запутывался. И вдруг целая цепочка мыслей совершенно иной направленности вторглась в мой разум. Нечего так и эдак прикидывать — муж просто бросил ее. Предположение показалось диким, но ведь в словах женщины сквозил намек именно на уход, а не на кратковременную отлучку. Вдруг они поссорились и мужчина покинул ее? Еще и не такое случается. А если так, значит, мне дорога открыта; значит, я могу сделать эту женщину своей. Бородач ушел — красавица будет со мной! Она будет моей! Мы никогда не расстанемся.

Пока эти мысли одолевали мой мозг, женщина стояла в темноте недвижно, как статуэтка. И вдруг вздрогнула и нарушила молчание. Приглушенным голосом она спросила напрямик:

— Почему вы так на меня смотрите?

Ответить я не сумел. Я едва расслышал вопрос; я лишился дара речи. Хотелось увидеть ее лицо — впрочем, это было не обязательно, ведь я весь облик ее вверил памяти. Я прекрасно знал, где именно на ее правой щеке находится родинка, где белеет едва заметный шрамик над правым глазом; я помнил ямочку на подбородке. Я словно осязал ее плечи, трогал локти, охватывал ладонями запястья. Я вглядывался в неясный, смазанный темнотой силуэт. В горле пересохло, губы запеклись; я был словно обитатель пустыни, жажду которого способна утолить одна-единственная женщина. Сердце забилось гулко, все мое тело сотрясалось, я…

— Извините, — пролепетала женщина, и голос ее вторгся в мои мысли. — Мне неловко, когда вы так смотрите.

Я вздрогнул. Она вернула меня к реальности. Я понял, что муж вот-вот придет, и из короткого времени, отпущенного мне в ее обществе, надо выжать максимум. Такая возможность, конечно, больше не представится, я же не прощу себе, если немедленно не откроюсь чужестранке. Я решил говорить правду — не видел смысла в обиняках.

— Я тебя люблю, — прямо сказал я.

Она смотрела в нерешительности; я чувствовал этот взгляд. Затем попятилась и неуверенно пролепетала «спасибо».

— Вы очень добры, но вы забыли, что я замужем и обожаю своего мужа. Кстати, он скоро вернется.

— Это не важно, — возразил я. — Моя любовь изменит твои чувства. Любовь рождает любовь, вожделение рождает вожделение. Это верно и насчет желания. Ты научишься любить меня.

— Но я же другого люблю! Мой муж — это мой мир. Он все для меня.

Я продолжал, не обращая внимания на ее слова:

— Может, ты и любишь другого, да только для меня значишь больше, чем что бы то ни было во всей Вселенной. Я полюбил тебя с первого взгляда. Ты моя мечта, моя единственная, что бы ты ни говорила, что бы ни делала. Смотрю на тебя — и понимаю: в тебе все мои желания, ты рай для меня. Хочу воспевать твои очи в стихах, хочу тонуть в твоем сердце; ты мой океан, моя молитва. Ты влага, что напитает мое семя.

Послушай! — едва дыша, добавил я, предвосхитив ее ответ. — Ты когда-нибудь купалась с дельфинами?