Сказитель из Марракеша - Джойдип Рой-Бхаттачарайа

— Выходит, ты намерен повернуться к миру спиной? — Я изо всех сил сохранял спокойствие.

— Я намерен жить одним днем. Не хочу думать о будущем и о прошлом не хочу. Значимо только настоящее, и мое настоящее будет прожито во владениях духа, где нет ничего, кроме покоя и тишины.

Больше я не мог сдерживаться.

— Рад, что ты пребываешь в ладу с собой, — процедил я. — А вот как насчет твоих близких? Что я скажу родителям или Ахмеду и его жене? Что ты за одну ночь из сибарита превратился в мистика? Да еще в тюрьме, да еще за преступление, которого не совершал? Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Если понимаешь, сделай милость, объясни, потому что я совсем запутался.

— Не знаю, Хасан, что тебе сказать. Ответов на твои вопросы у меня нет. Это ведь твои вопросы, не мои. Все, что мне известно: я достиг принципиально иной стадии жизни. Тебе, с твоих позиций, трудно это понять, но, пожалуйста, уясни одну вещь: я удалился от мира.

Отчаяние охватило меня при мысли, что вот этот таинственный незнакомец — мой брат. Тщетно подбирал я слова. Разве могут родные люди быть столь чужды друг другу?

— Мустафа, мой мир на кусочки рассыпался.

Наверно, нечто в моем голосе тронуло его, ибо он подвинулся к решетке и прижался лицом к прутьям. Глаза его показались еще более загадочными, полными сочувствия и печали.

— Чем тебе помочь, Хасан? Я все сделаю, что смогу.

— Мустафа, я ни на секунду не поверил, что ты как-то связан с событиями злополучной ночи. По крайней мере скажи, что ты сообщил полиции. Какую историю измыслил? Что ты такого наговорил, если тебя за решетку упекли?

— Не волнуйся, Хасан, — улыбнулся Мустафа. — Не тревожься. Я не хуже любого в нашей семье умею рассказывать истории.

— Зачем ты это сделал? Ты же невиновен!

— Помнишь, что я обещал тебе в пустыне, тогда, после песчаной бури? Помнишь, я сказал, что жизнь за тебя отдам?

— Конечно! Конечно, помню. Только при чем здесь твоя клятва?

— А еще помнишь, ты частенько говаривал: всякое деяние человека — по сути, вызов? Так вот, это мой вызов, мое неповиновение от твоего имени. Выслушай мою историю и скажи, что думаешь.

Песок

— Погоди минуту, — попросил я и обратился к моему недавнему другу констеблю, который сидел в углу, не сводя с нас бдительного взгляда. — Сколько времени отведено для свидания?

— Примерно полчаса, — отвечал констебль.

— В таком случае не могли бы вы удалиться?

Констебль смерил меня бесстрастным взглядом.

— Не имею права.

Тогда я подошел к нему и молча вручил крупную купюру, принесенную специально для такого случая. Так же молча констебль спрятал деньги в карман. Однако к моему удивлению, остался сидеть, и я понял, что требуются более серьезные меры. С минуту я раздумывал под нетерпеливым взглядом констебля, затем сделал шаг назад и обратил его внимание на песок, рассыпанный по полу.

— Этот песок, который вы еще раньше заметили, — тихо сказал я, — из самой Сахары.

Констебль посмотрел на меня как на сумасшедшего и рявкнул:

— Вон отсюда!

Я приблизился и заглянул ему прямо в глаза.

— Это правда. Песок проник в комнату, пока я рассказывал историю. Как еще, по-вашему, он мог здесь оказаться?

Констебль хотел уже снова велеть мне убираться, но я вскинул руку.

— Не проверите ли заодно и свои карманы?

В его глазах мелькнула неуверенность, однако он запустил руки в карманы штанов. Принялся судорожно шарить — и извлек две пригоршни песка.

Глядя на меня с изумлением не без примеси ужаса, констебль прошептал:

— Как такое возможно?

— Я наделен особой силой, только и всего. А теперь оставьте нас одних, пожалуйста.

Мне показалось, констебль рад был выйти. А Мустафу явно позабавил мой фокус.

— Отличная работа. У кого научился?

— У моего друга Акрама. Он факир. Кстати, трюк пустяковый.

Мустафа смотрел пристально.

— Извини, что из-за меня тебе пришлось на это пойти. Не очень-то тебе весело. В любом случае спасибо, что ты здесь.

— Это мой долг, — сухо отвечал я. — Ну давай рассказывай.

Мустафа откинул голову и прикрыл глаза.

От его следующей фразы у меня дух занялся.

— Что тебе сказать? Только одно: я видел Лючию после драки на представлении рай.

Мустафа сделал паузу, чтобы оценить произведенное впечатление, и не отрывал взгляда от моего лица.

— Вот как? А почему я должен тебе верить?

— А у тебя разве есть альтернатива?

История, рассказанная Мустафой

Поскольку я промолчал, брат мой подался вперед и заговорил очень тихо, почти шепотом, словно опасаясь, что констебль, даром что вышел, где-нибудь да подслушивает. Брат рассказывал, и фоном к его голосу был шорох шин, гудки и громкая болтовня прохожих. Приходилось приближать к нему лицо; забавно, должно быть, мы смотримся, подумал я, — лица к решетке прижаты с обеих сторон.

— Прежде чем я приступлю собственно к рассказу, — произнес Мустафа, — надо, чтоб ты уяснил: то был вечер лучшего дня в моей жизни. Во всех смыслах. Надеюсь до самой смерти питаться воспоминаниями; не сомневайся — я не преувеличиваю. Конечно, начиналось все не так чудесно. Была ведь еще встреча в кафе-мороженом, после которой я искал женщину по всей площади, пока мое внимание не привлекла драка на представлении рай и я снова не наткнулся на чужестранцев. Поскольку ты тоже там был, не стану рассказывать о драке, разве только упомяну, что даже мне она показалась из ряда вон выходящей. Я сразу увидел женщину в толпе, и ощущение счастья охватило меня. В следующий миг я осознал, что происходит, и ринулся в драку, размахивая кулаками. Я думал, что докажу мою любовь, если спасу чужестранку из лап этих мерзавцев, явно замысливших дурное. Один из них, на редкость гадкий тип с бритой башкой, как раз хотел набросить мешок на мою возлюбленную, но я развернулся и заехал ему в челюсть. Слышал бы ты, с каким свистом он полетел, с каким грохотом упал! Женщина узнала меня, когда я освобождал ее из мешка.

— Там мой муж! — едва дыша, взмолилась она. — Пожалуйста, спасите моего мужа!

— Что сказать тебе, Хасан? Словами моих чувств не опишешь. В груди сначала сделалось горячо, в следующую секунду сердце стиснула ледяная рука. Даже если бы чужестранка дала мне пощечину, и то не смогла бы ранить больнее. Значит, этот молодой бородач — ее муж! Да, я гордо вскинул голову, но был опустошен, уничтожен. Конечно, я хотел, чтобы женщина принадлежала мне, и мой первый порыв был оставить чужестранца на произвол судьбы, но лучшие чувства взяли верх, и я вместе с женщиной бросился на помощь бородачу, отчаянно отбивавшемуся от головорезов.

— Скорее за мной! — крикнул я по-английски, схватив его за руку. — Я друг!

— Спасите мою жену! — отвечал чужестранец, не глядя на меня. — Я их задержу. У вас несколько минут. Умоляю, спасите ее!

— Она в безопасности! — Мне удалось вытащить мужчину из свалки, не выпустив руки женщины. Ее взгляд был исполнен благодарности. Мы побежали — чужестранцы впереди, я за ними.

— К торговым рядам! — направлял я. — Скорее!

Они переглянулись, будто сомневаясь, можно ли мне доверять. Я же указал на темные фигуры, что одна за другой отделялись от толпы и направлялись явно к нам.

— Решайте сами, — сказал я, — только поспешите, ради всего святого! Эти люди не в игрушки играют.

— Боже, как мне страшно, — прошептала женщина, и я ощутил всю тяжесть ее страха и как будто заново влюбился в нее.

Пытаясь сохранять внешнее спокойствие, я обратился к ее мужу:

— Ну что, вы со мной?

Он глянул поверх плеча, поджал губы.

— Да! — выдохнул он, и мы пустились бежать как ошпаренные.

Позади слышался топот наших преследователей.

Мы мчались как ветер. Кто-то кричал, мы не сбавили скорость. Кажется, я никогда в жизни так не бегал. Мы миновали лавки со снедью и напитками, «Кафе де Франс», мечеть Квессабен и оказались в лабиринте переулков, ведущих к торговым рядам.

Тут Мустафа сделал извиняющийся жест, помолчал и спросил, помню ли я игру, в которую мы играли по настоянию отца, когда ездили с ним на Джемаа.

— Ту самую, — пояснил он, — в которой надо представить себя глазом-скитальцем, что гуляет по площади отдельно от тела. И вот что тебе скажу: никогда я не был так благодарен отцу за эти упражнения в ориентировании на Джемаа и в ее окрестностях, как в ту ночь. Я точно знал, куда идти, как не заблудиться во тьме.

Я вел чужестранцев к лавке моего друга, башмачника Керима. В лавке имеется потайная комната. Керим, видишь ли, частенько копирует последние модели миланских и парижских дизайнеров и в этой комнате выставляет их на продажу. Я знал, где он держит ключи — под неплотно пригнанным кирпичом. Вот в этой-то лавке мы через несколько минут и оказались. Я запер дверь, мы стояли в темноте, тяжело дыша, прислушиваясь к звукам погони, которые эхом гуляли по переулкам, то приближались, то отдалялись.