Владимир Высоцкий. Каким помню и люблю - Алла Сергеевна Демидова

«Мне, знаешь, твои серьезные песни не очень нравятся. Это, по-моему, Джек Лондон, Клондайк. Смешные песни тебе ближе». А вот теперь после того, как его не стало, я услышал «Коней» и ощутил, как это важно. Переоценка произошла вкусовая.

ЛЮБИМОВ. А мне «Кони» и раньше нравились. «Охота» и «Банька» очень на меня действовали. Осенью, к началу репетиций, вы все придете с интересным разговором, с листками, на которых изложите свои соображения. Спектакль должен вариться, как в лучшие годы, сообща.

Когда собрались после отпуска 22 октября, Любимов начал с того, что после смерти Высоцкого хлынула волна «Всё на продажу!» и вспомнил прекрасную фразу Твардовского: «Если вы не можете без культа, то уж делайте культ Пушкина». И в своей более стройной речи (тогда, после похорон, мы были слишком все растерянны) впервые о Высоцком говорил как о явлении. Очень знаменательно тогда сказал Валерий Золотухин: «Обнаружилось, что я его совсем не знаю. Летом, когда пленки его слушал, – все открылось в первый раз… Мы устраиваем конкуренцию у гроба слишком торопливо… Людям может показаться, что мы знаем что-то такое – вместе работали, кутили, выпивали. Чем ближе мы были, тем меньше мы его знали. Мы должны быть осторожны. В каждом человеке есть какая-то тайна. Мы тайны его не знаем. Спектакль создает новую реальность…»

Шнитке говорил, что спектакль можно сейчас сделать очень эмоциональным, но чтобы эта эмоциональная волна имела запас прочности, чтобы спектакль остался в репертуаре, его надо делать профессионально холодно и расчетливо.

Вплотную к работе над спектаклем приступили в конце октября, а сам спектакль стал выявляться только к маю 1981 года, так как Любимов был долго за границей и в это же время сдавали «Трех сестер».

Спектакль был показан первый раз в июле 1981 года. Прогоны были 2, 3, 15, 24, 25 июля. Чиновники из Управления культуры предложили переделать спектакль. В решении Управления было записано, что «личность Высоцкого показана не полностью, субъективно и искаженно. Спектакль не имеет оптимистической направленности, в нем отсутствует утверждающее начало». (Из семидесяти страниц текста спектакля Управлением было одобрено только семь.)

Прогон 31 октября 1981 года, и после него обсуждение на расширенном худсовете. К театру не подойти. Все двери блокированы милицией и дружинниками. После прогона наверху, в зрительском буфете, – обсуждение. Обсуждение с 15 часов до спектакля – до 18.45. Громоздкий по техническим причинам спектакль «Дом на набережной» заменяется более легким – «Надежды маленький оркестрик», зрителей стали пускать в театр только за 15 минут до начала спектакля.

После этого прогона и обсуждения Любимову и директору театра Дупаку от Управления культуры было вынесено по выговору, причем приказ был доведен до сведения всех театрально-концертных организаций Москвы. Основание – нарушение правил формирования репертуара, открытый показ незаконченной работы, а также ее обсуждение с публикой.

Любимов в знак протеста хотел подать заявление об уходе.

На следующий день на репетиции он нам сказал:

«Я просто не понимаю, чтоб я вот так пришел в театр как ни в чем не бывало и сказал: “Ну, как, товарищи, давайте сегодня мы начинаем репетировать Чингиза Айтматова; или – вот завтра мы начинаем с вами репетировать “Бориса Годунова”. Я для себя такой возможности не вижу. Понимаете? Мне стыдно, не могу я репетировать. Так что мое решение неизменно и осталось прежним – то есть, если они закрывают спектакль о Высоцком, я ухожу из театра…»

Мы понимали сами, что в спектакле есть длинноты, сбои ритма, что его надо ужимать и сокращать. Хотя многие на худсовете говорили, что спектакль в целом получился и «несет в себе огромный заряд эмоционального воздействия». Наиболее провисал кусок с военными песнями. Может быть, потому, что это по композиции было в середине, где зрители и мы уже уставали, может быть, мы пошли по слишком прямому пути. Но мы хотели сами исправлять эти просчеты.

Впервые люди, сидящие в зале, на спектакле, столкнулись с многообразием явления Высоцкого. Одни его знали как певца, другие – как актера; знали одни песни, не знали или забыли другие, но почти никто не подозревал, что он еще и большой поэт, потому что в конце спектакля звучали стихи, которые раньше никто не слыхал. И главное, конечно, что было в спектакле, – эффект присутствия самого Высоцкого. Эффект присутствия был потому, что каждый из нас, читая его стихи, слушая его записи, представлял его буквально, видел перед глазами. Он все три часа был с нами рядом. И поэтому сработал обычный прием театра: чем конкретнее ты видишь внутренним зрением образ, который играешь, тем конкретнее он передается зрителю.

Когда мы возобновили спектакль с Губенко через несколько лет, эффект абсолютного присутствия Высоцкого, к сожалению, ушел. Но взамен появилось другое – чище воспринимается его текст. Казалось бы, давно всем знакомые строчки и песен и стихов (сейчас они все опубликованы) слушаются залом как бы заново. И каждый раз я поражаюсь его поэтическому дару.

В спектакле, по сравнению с прежним вариантом, многое переделано, в основном сцены, решенные тогда второпях. «Сказки», например. Спектакль стал идти минут на сорок короче, но работая над ним в конце 1987 года, мы опять объединились в коллектив, в дружество, в братство – Володя, как и в 1981 году, нас объединил. Мы опять собрались все вместе для общего действа, гражданского искусства. Опять я убеждаюсь, что в творчестве Высоцкого – вся Россия. Этот вечный русский надрыв… Стилизация блатной России, но он в это искренне влюблен, это его органический язык. Беда наша – мы все немного зэки, мы все находились в состоянии уголовников – это навязанная нам роль, и от этого такое жгучее желание вырваться, загулять. Высоцкий этим выразил душу народа. Способом мирочувствования. Дайте дышать. Не рвите серебряные струны.

Я уверена, что еще напишут книги о нем, воспоминания, останутся фильмы с его участием, где он очень неровно играл. Я заметила в кинематографе странную закономерность: чем лучше и неповторимее талант, тем труднее ему в кино работать, если он не успел набрать ряд своих приемов, сделать маску. Высоцкий в кино пробовал, ошибался. Когда я смотрела «Служили два товарища», я подумала: вот это его прием. После этого фильма на этом приеме можно было много сниматься, но он «опять с горки на горку» – это было в его характере. В «Маленьких трагедиях» – как прекрасно начал, совершенно неповторимо! Оригинально, никогда такого не было, а потом не удержался… Я это Володе все высказала и спросила, почему он так сломал характер в сцене с Анной.