Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942 - Юрий Владимиров

Для нас, рядовых бойцов, в этом отношении особенно отличным примером стал наш непосредственный начальник – старшина Иванов, который, не имея своей отдельной комнаты, вынужден был часто (иногда даже несколько раз в сутки) сам бегать в цеховую бытовку для интимных встреч с обслуживавшими это помещение посменно двумя гардеробщицами и одновременно уборщицами. Одна из них была совсем молодой, а другая – уже в годах. При этом он с ними совершенно не церемонился, так как они сами липли к нему.

В редкое свободное время, и в частности глубокими ночами, я за счет своего сна любил спускаться в цех, прохаживаться по нему и наблюдать за технологическими процессами и производством артиллерийских стволов. С большим любопытством я смотрел, как работают нагревательные печи, мощные молоты, ковочные и штамповочные прессы, травильные ванны, трубоволочильные станы, специальные металлорежущие станки, окрасочные устройства, мостовые краны и другое оборудование. Рабочие, и особенно молодые, часто вступали со мной в разговор, а некоторые делились мечтой скорее уйти в армию, чтобы попасть на войну.

В первые же дни и ночи, как мы поселились в казарме, устроенной в цехе, я обратил внимание у его входа, внутри, на первом этаже на огороженное стеклянными рамами табельное помещение с двумя периодически появлявшимися в нем красивыми молодыми девушками – табельщицами. Они отмечали приход и уход работавших и занимались выдачей им месячных продовольственных карточек, а также другими работами, и в частности общественной и культурно-массовой. Первая из этих девушек была по должности старшей и работала главным образом в дневной смене. Возраста, наверное, немного старше и ростом заметно выше меня, она была очень стройна и красивее на лицо, чем вторая. Поэтому я прежде всего загляделся на первую. Но тогда, как мне показалось, она не обращала на меня внимания, в связи с чем решил к ней даже не приближаться. (Однако через некоторое время обнаружилось, что я ошибся, но было уже поздно. Ее лицо с серыми глазами, которыми она однажды при небольшом разговоре с ней пристально и неравнодушно посмотрела на меня, до сих пор четко стоит перед моими глазами.)

Вторая девушка – ростом чуть пониже меня и немного моложе, бывшая в подчинении у первой и работавшая в основном в вечерней и ночной сменах, сразу же обратила на меня внимание. По этой причине я надумал познакомиться поближе именно с ней. Для этого я обратился к этой табельщице с просьбой дать мне листок бумаги, чтобы написать письмо домой. Она с удовольствием мне ее дала, и так мы познакомились.

Девушку звали Маруся Новожилова. Она сказала, что ей 17 лет, окончила ПТУ, родом из деревни недалеко от Горького, родителей не имеет, живет в ближайшем к заводу общежитии. Одета она была скромно и очень аккуратно, чаще всего носила красную кофточку и черную юбку ниже колен. По цеху бегала в туфельках, а на улице – в черных валеночках и фуфайке с белой вязаной шапочкой. У нее были курносый носик и карие глаза, а на спине лежали две хорошо сплетенных длинных косы из почти совсем белокурых волос.

В свободное время я спускался с четвертого этажа на первый и подходил к окошечку, за которым сидела за столом Маруся. И здесь я говорил с ней на разные темы, рассказывал о себе, и все это ей нравилось. А она рассказывала много о себе. В результате мы подружились. Однако околачиваться часто возле окошечка табельной на глазах у всего работающего в цехе народа я вскоре посчитал неудобным, поскольку это могло испортить репутацию девушки. Кроме того, я далеко не всегда мог отлучаться со службы. Поэтому стал практиковать писание у себя в казарме чернилами с авторучкой и вручение Марусе длинных писем обо всем и о своих возникших к ней чувствах большой симпатии. Она тоже стала писать мне, но ее письма не бывали такими длинными и грамматически правильными, как мои, поскольку ей не пришлось учиться так много, как мне.

Как-то я написал, что наш старшина Иванов, которого она хорошо знала, «сильно нахален с женщинами, а я вот совсем не такой, страшно совестлив перед ними, несмел и ни за что не позволю себе тронуть их грубо руками, а особенно тебя». (Как я тогда был наивен и неопытен!) Однако, несмотря на свою несмелость, я все же дважды уговорил Марусю встретиться со мной без свидетелей. В первый раз это произошло, когда я дежурил возле телефона в комнате рядом с казармой и все крепко спали, а в другой – находился с карабином в руках постовым возле пушек на крыше здания и спустился оттуда на время на чердак.

При первой встрече мы посидели на стульях в хорошо освещенной пустой комнате с телефоном, побеседовали в ней минут пятнадцать. Я нежно обнял ее за плечи, и мы дважды попробовали поцеловаться, слегка-слегка приложив примерно секунды на две друг к другу наши губы. Это было моим первым в жизни поцелуем с девушкой. К сожалению, в те минуты мы оба еще не знали, что настоящие поцелуи могут быть только страстными и взасос. А решиться на то, чтобы пойти дальше поцелуев, нам обоим было очень стыдно, и мы не посмели и, конечно, совсем не умели это делать. Вторая встреча, проходившая на чердаке – на морозе, была очень короткой и прошла так же, как и в первый раз. Теперь я считаю, что все происшедшее в те дни, часы и минуты было для меня той самой чистой первой любовью, на которую противоположная сторона отвечает полной взаимностью.

Ныне, пребывая в глубокой старости, я с благоговением вспоминаю те свои близкие встречи с Марусей. Так, наверное, вспоминала бы и она о них, если бы была жива, и я не сомневаюсь, что я был у нее первым мужчиной, с кем она завела первую и такую чистую любовь. (Помню, после этих обеих наших встреч она уходила от меня потрясенной и трепещущей от моих совсем скромных объятий и робких прикосновений друг к другу губами, и у нее тогда наворачивались на глаза слезы.)

Разумеется, мои частые походы в цех к окошечку табельной, где работала Маруся, переписка и встречи с нею не остались незамеченными вездесущим старшиной Ивановым. Наконец, он подозвал меня к себе и, к моему удивлению, похвалил меня за мои «усилия», но предупредил, чтобы я действовал поактивнее и поагрессивнее – быстрее добился от девушки того «основного, что нужно для мужчины». Он сказал: «Ведь сейчас идет война, не сегодня, так завтра придется идти на фронт и, может быть, сложить там свою голову. А разве можно это допустить, даже ни разу не опробовав в жизни женщину?»

Я, конечно, и без Иванова все это знал и был с ним согласен. Но поступить с Марусей так, как подсказывала логика, не мог себе позволить, хотя Иванов и обещал создать мне для «серьезных» встреч девушкой подходящие условия – вплоть до освобождения от дежурств и предоставления укромного места. Пришлось ответить Иванову, что мне очень жалко Марусю, так как она еще очень молода и, самое главное, является сиротой и помощи в жизни ни от кого не имеет. «Ну и дурак!» – возразил на это Иванов.