По невидимым следам - Матвей Наумович Медведев

Она ужаснулась. Какими лицемерными, скрывающими под маской ханжества злобу и ненависть, зависть и жестокость, предстали они перед ней! Особенно — Маховицкий. Ведь это он в своих проповедях призывал к доброте, а сам был ли добр? Он не любил даже собственных детей, ибо какой любящий отец ради спасения своей души станет сознательно уродовать, калечить душу ребенка, воспитывать детей неблагодарными людям, обществу.

Он, например, уверил их, что квартиру в новом, благоустроенном доме дал им… бог. Маховицкий и его жена заставляли детей, как этого требует устав секты, повторять в различное время дня тексты из «священного писания», зато запрещали посещать введенные в школе уроки ритмики, считая их «бесовским занятием». Обстановка, окружавшая детей в доме, влияла на их психику, склад мыслей, учила лгать, приспосабливаться, таиться.

Младших детей, Веру и Мишу Маховицких, приняли в октябрята, но звездочки они смели носить только в школе; выходя из нее, снимали и прятали. Люба вступила в пионеры. Когда родители узнали об этом, они строго наказали девочку. Мать пришла в школу и, возмущаясь «насилием» над ребенком, грезя «карой небесной», заставила Любу вернуть красный галстук. Настольными книгами в доме Маховицких были только Библия да «Священная история для детей в изложении княгини М. А. Львовой».

О многом передумала Людмила Подушкина, пока находилась в больнице, и пришла к выводу: надо порвать с сектой. Но не так просто это было сделать. Баптисты не оставляли в покое молодую женщину и в больнице. Они преследовали ее, требовали «терпеть», не поддаваться «дьявольскому искушению». «Ты же слово давала — отдать за Христа жизнь», — напоминали они. Но Людмила была не согласна теперь, когда врачи приложили столько усилий, чтобы вернуть ей здоровье, бодрость духа, вновь жертвовать жизнью «во имя Христа». Она еще молодая, вся жизнь у нее впереди, — ну зачем ей надевать унылые, безобразные одежды, лишать себя книг, театра, голодать? Нет, решение принято твердое, окончательное: Людмила никогда больше не вернется в секту!

Решение Людмилы стало известно старшему следователю прокуратуры города Григоровичу. После того как она вышла из больницы, он вызвал ее к себе. Осторожно, чтобы не разбередить своей собеседнице душевную рану, расспрашивал следователь о секте. Ничего не боясь, правдиво и честно рассказывала Подушкина о Маховицком, о его тлетворном влиянии на людей, на верующих, о сознательном нарушении им законодательств, о религиозных культах. Она назвала других членов общины, которые еще не потеряли способности видеть истинное лицо «пастыря» и не побоятся дать показания, разоблачающие Маховицкого.

Но некоторые особенно фанатичные сектанты так ничего и не сказали на следствии.

Не ограничиваясь только показаниями свидетелей, характеристиками, полученными на Маховицкого с места работы, из жилищной конторы, следователь решил произвести еще и экспертизу — проанализировать попавшие в его распоряжение сектантские обращения, листки и другие документы. Эксперты — ученые, философы, тщательно изучив содержание этой издаваемой советом церкви евангельских христиан-баптистов литературы, нашли, что оно выходит за рамки религиозных проблем, направлено на возбуждение религиозного фанатизма, призывает верующих к отказу от исполнения гражданских обязанностей. Маховицкий был усердным распространителем этой литературы, и одно это говорило о вредном, антиобщественном характере его деятельности.

Маховицкий предстал перед судом и за нарушение законоположений о религиозных культах был приговорен к лишению свободы.

ЭТО БЫЛО В „СВЯТОЙ“ ОБИТЕЛИ…

Ян Францевич Буткевич чем-то напоминал Чичикова. По крайней мере внешностью. У него был такой же, как и у Павла Ивановича, полный животик и круглый подбородок. Со щек его не сходил игривый румянец. Когда Буткевич надевал обычный костюм, его можно было принять за преуспевающего дельца. Ян Францевич и в самом деле преуспевал. Но только не на мирском поприще. Он был ксендзом в католическом костеле в Ленинграде. Впрочем, служение богу не мешало ему заниматься и делами мирскими.

Костел в Ленинграде находится в Ковенском переулке. Это совсем недалеко от Невского проспекта, улиц Восстания и Некрасова, всегда шумных и оживленных. Но в Ковенском обычно стоит тишина. Главной его «достопримечательностью» является мрачное кирпичное здание с вытянутой вверх остроконечной крышей. Это и есть костел. Ежедневно утром и вечером открыты его двери для верующих, собирающихся сюда на мессы.

А рядом с костелом, вплотную к нему, расположен небольшой двухэтажный домик. Плотно закрыты занавесками его окна. Всегда на запоре ворота. Что делается там, за множеством цепей и задвижек? Неизвестно. Редко кто проходит через узкую щель-калитку. Иногда со двора доносится хриплый собачий лай. Злые псы посажены стеречь дом, в котором живут священники.

Прочно отгородились служители костела от внешнего мира. И все-таки, несмотря на всевозможные предосторожности, правда о том, что делается в церковной обители, просачивается наружу. Не помогают ни хитроумные запоры, ни задвижки. А скрыть главам католической церкви в Ленинграде хотелось бы многое. Почему?

В статьях и фельетонах, опубликованных в свое время в ленинградских газетах, были даны подробные ответы на этот вопрос. Ксендзам невыгодно, чтобы прихожане узнали о них правду, Ведь земная их жизнь протекает совсем не так, как это рекомендуется священным писанием, которое они пропагандируют. Не хочется ксендзам компрометировать себя в глазах верующих. Узнают верующие о том, что делается в божьем храме, и многие не пойдут сюда больше. А не пойдут — оскудеет церковная казна. Упадут доходы священнослужителей. Вот почему окружают они свои владения непроницаемой завесой тайны. Да только тщетно…

С некоторых пор Буткевич стал получать письма и открытки. Одни из них были анонимные. Под другими стояли подписи. Было письмо, которое подписали 354 человека. О чем же в них говорилось?

Прихожанка Ш., например, писала:

«Ксендз Ян, насколько приятно звучат слова твои об Иисусе Христе, настолько отвратительны твои дела. Сколько, ксендз Ян, делаешь ты подлостей со своими любовницами… Как видно, у вас, ксендз, призвание для наживы и богатства…»

Другие письма были составлены в таком же духе и в столь же энергичных выражениях.

Есть в костеле будка, в которой ксендзы принимают исповеди. Она называется конфессионалом. Так даже и на ней стали появляться надписи, характеризующие служителей религиозного культа далеко не с благочестивой стороны.

Ян Францевич читал все эти письма и надписи, и щеки его еще пуще заливались клубничным румянцем, становились совсем пунцовыми. Но не от стыда — стыд Буткевич потерял давно, — а от страха. «Что, если прихожане и в самом деле осуществят свою угрозу и добьются, что курия отзовет меня из костела в Ленинграде?» — думал он. Ох, как не хотелось Буткевичу покидать обитель в Ковенском переулке, где он устроился совсем неплохо! Еще молодой по