Корабль-греза - Альбан Николай Хербст

рука стала облаками, сидячее озеро – морем, а каждое колено – горой, орошаемой из вышней горсти. Чтобы потом все опять вернулось в море.

Но на это происходящее, которое целиком и полностью было мною, продолжал в довершение ко всему падать дождь сверху. Что я, правда, лишь чувствовал, а в деталях уже не понимал. Для происходящего это было совершенно без разницы.

Если я пишу о чем-то позже, чем это произошло, оно странным образом соединяется со всем, что было прежде, и со многим, что будет после. Это объясняется, думаю я, морской природой времени. Оно ведь тоже знает отливы и штормовые приливы, глуби, мелководья, течения. Так что мы отнюдь не только в воде можем наскочить на мель и перевернуться, а если совсем не повезет, то и затонуть. Но кое-кто в самом деле уже утонул во времени. Несмотря на то, что когда-то был хорошим пловцом. Как, к примеру, доктор Гилберн. Это он сам нам рассказывал, вспоминая прежние годы. Он – юношей – даже участвовал в молодежном олимпийском движении.

Между прочим, я только сейчас начинаю понимать взаимосвязи.

Очевидно, доктор Гилберн был нашим судовым врачом – я хочу сказать, до доктора Самира. Тому только пришлось сменить его раньше, чем планировалось. Сначала новому доктору предстояло привыкнуть к распорядку на борту корабля. Так что это счастье – что он попал на корабль прежде, чем доктор Гилберн умер. Конечно, как ни посмотреть – счастье. Притом что это огромное несчастье – когда прежде пациентов умирает их врач. Так что случившееся на нашем корабле действительно уместно назвать «счастьем в несчастье».

Далее, разъяснилось теперь и то, где, собственно, находился судовой врач, которого я, как мне казалось, прежде никогда не видел. Он попросту почти постоянно сидел вместе с нами. Я просто не знал, что он – это и есть он. Потому что у нас не принято и даже как бы запрещено, чтобы кто-то из судового персонала приватничал с пассажирами. Приватничал, где я подцепил это слово? Кроме того, теперь ясно, почему доктор Гилберн так внимательно смотрел на меня, когда я, напротив Святой Елены, стоял возле леерного ограждения.

Предписаний он так или иначе никогда не придерживался. Именно это и подразумевало его выражение «интерпретировать в расширительном смысле». Доктор Самир тоже охотно сидит вместе с нами. Он, так сказать, унаследовал это от доктора Гилберна. Хотя он не курит.

Я уже не помню точно, когда он заговорил о сообществе умирающих. Он даже назвал это путевым сообществом умирающих. Тогда-то я и заметил, что он думает о времени почти так же, как я. Что мы движемся сквозь него насквозь, тогда как само оно стоит совершенно неподвижно. И какая же это чепуха, когда мы говорим, что оно проходит. Это такая же глупость, как и то, что оно будто бы позволяет себя проводить. На самом деле оно всегда вокруг нас. В сущности, сказал доктор Самир, оно само – как смерть. На что я, решись я заговорить, возразил бы, что это не совсем верно. Что его фразу следовало бы сократить за счет словечка «как».

Впрочем, у других возникли трудности уже с высказыванием доктора Самира как оно есть. Они и дали это ему понять со всей определенностью. Так что с моей стороны было бы нетактично корректировать его мысль.

К этому еще прибавилось, что именно мадам Желле снова перевела разговор на доктора Гилберна. Она, правда, называла его мистером Гилберном, без добавления «доктор». Может, потому, что она хотя и видела его пару раз, но по-настоящему не была с ним знакома. Для этого их общее время на судне оказалось слишком коротким. Пробыв на корабле-грезе недели три, ты уже успеваешь повстречаться со всеми. Из-за чего и возникает чувство, будто ты знаком с таким-то человеком, даже если вы с ним не перемолвились ни словом. К примеру, в Галерее ты вдруг начинаешь здороваться с совершенно чужими тебе людьми. Только потому, что они постоянно попадаются тебе на глаза; а самое позднее – когда встречаешься с ними за трапезой. Именно так получилось и с ней самой, с мадам Желле: теперь она тоже принадлежит к «авантюристам». Она тоже сперва только бросала взгляды, туда и сюда, много дней подряд – туда и сюда. Чтобы попробовать себя в роли Уже-давно-знакомой. Все дело в этих нацеленных друг на друга попытках обрести какую-то подстраховку. Они сближают даже совершенно чужих друг другу людей.

Над нами покачивалась луна, как фонарик, несомый детской рукой. Вместе с нею покачивались облака. Мы же стояли на корабле и на поверхности времени совершенно неподвижно. Уже по одному этому другие могли бы увидеть, причем именно увидеть, насколько правильна основополагающая мысль доктора Самира. Вместо этого они предпочли полагать, что это мы покачиваемся.

Но, Lastotschka, углубляться дальше в эти материи мне хочется так же мало, как мало я способен с уверенностью сказать, кто же, собственно, были эти другие – кроме, конечно, мадам Желле и моего друга, клошара. И еще доктора Самира, который совершенно определенно не мог бы озвучить то, о чем будет сказано дальше, в присутствии сеньоры Гайлинт. А главное, не мог бы это сделать так, как сделал. Это было бы слишком жестоко. Ведь доктор Гилберн – уже вторая ее потеря, после мсье Байуна.

С нами сидели еще несколько человек, которых я не знаю.

Мадам Желле заговорила, если воспользоваться ее выражением, о феномене доктора Гилберна. Как это может быть, вопрошала она, что такой смертельно больной человек все же еще раз переживает подобный расцвет? Расцветает, словно какой-нибудь юный хлыщ, сказала она. И еще – что сеньора Гайлинт просто подыгрывала ему. Хотя каждый видел, насколько беспомощен такой флирт. Который уже изначально был бессмысленным, сказала она, поскольку кому-то вот-вот предстояло умереть.

Возражая ей, доктор Самир и упомянул общество умирающих или сообщество умирающих, к которому, дескать, принадлежим мы все. Все, повторил он и улыбнулся. И вы тоже, мадам. С того момента, как мы родились. Но осознается это, как правило, только тогда, когда человек оказывается на корабле-грезе. Самое позднее тогда, сказал он, человеку открывается это. Или, может, он даже сказал «открывают», с окончанием «ют», что подходит ему гораздо больше.

Мадам Желле отмела эту мысль коротким взмахом правой руки. Она даже отвернулась, будто тем самым оспаривая услышанное. И все же она чувствовала, что этого недостаточно. Потому и прибавила кое-что укоризненным тоном. Я заказывала себе билет на круиз, сказала она и снова, чуть ли не