Однажды в замке - Элоиза Джеймс

– Как, Эди? – спросил он, поцеловав ее в ушко. – Тебе хорошо?

– Прекрасно, – прошептала она.

Он застыл.

– Нет, правда, мне лучше, – заверила Эди с некоторым удивлением. – Не так больно!

Облегчение охватило Гауэйна. Теперь главное сохранить самообладание. Это может занять тридцать-сорок минут, но он продержится. Лишь бы Эди получила наслаждение.

Клубок эмоций, решимость, что он даст жене тот же экстаз, который испытывал сам, родились где-то глубоко в душе. Он приподнялся над ней и начал двигаться. Эди лежала с плотно закрытыми глазами. И на какое-то время он сосредоточился на том, чтобы держать свою голодную плоть под контролем. И наконец снова спросил:

– Эди, как ты?

Ее глаза распахнулись так быстро, что он растерялся. Они не были затуманены желанием. В них стыло мрачное и серьезное выражение. Гауэйна словно ударили плетью. Он вдруг захотел, чтобы Эди выглядела игривой. Глупо, конечно. Но Эди серьезна по природе. Даже думать об этом – предательство.

– Все в порядке, – сказала она, и заерзала под ним. И это легкое движение прошило его чресла огненной молнией. – Ты заставляешь меня чувствовать себя… такой наполненной.

Наполненной? Вряд ли это так уж хорошо. Похоже на живот после воскресного обеда.

– Это приятное ощущение? – спросил Гауэйн.

Эди согнула колени, и он затрепетал от чувств, захлестнувших его тело.

– Тебе нужно заканчивать, – прошептала она.

– Без тебя – ни за что. Что мне сделать, чтобы тебе стало лучше?

Эди встретила его глаза с ощущением полной паники. Внутри все горело. Не так сильно, как вчера, но приятного было мало. Хуже того, она чувствовала себя ужасно никчемной. Отчаявшейся.

Неужели она – единственная женщина в мире, которая страдает, когда на ней лежит большой мужчина и часть его находится в ней? Раз или два она почувствовала искорку наслаждения. Но потом Гауэйн менял положение или говорил что-то, отчего все приятные ощущения мигом исчезали.

И теперь Эди лежала под ним, ненавидя себя и мечтая лишь о том, чтобы все кончилось.

Гауэйн наблюдал, как Эди снова зажмуривается. И сжимает губы. Как бы он хотел знать, о чем она думает!

Он изливал свое желание долгими медленными выпадами, которые обязательно унесут их туда, где они должны быть. Глядя на Эди, он поражался удивительным стремлениям защитить ее, таким свирепым, что он едва не остановился.

Гауэйн хотел, чтобы она была счастлива. Хотел больше всего в жизни. Фантазии были ничем по сравнению с реальностью Эди: ее физическая красота – это одно, но ее серьезность, вдумчивая доброта, чувство юмора совсем другое.

– Эди, – сказал герцог от всего сердца. – Достигни пика наслаждения. – Он поцеловал ее. – Ради меня, mo chridh.

И она взлетела на вершину блаженства. Слава богу, Гауэйн услышал ее тонкий вскрик с благодарностью, которая была так же глубока, как наслаждение. А потом он и сам потерялся. Потрясенный радостью, всепроникающим жаром. Тем глубочайшим восторгом, который наполнил ее тело.

По мнению Эди, конец вечера всегда был неизбежен. Единственной разницей, по сравнению с другими ночами, было то, что ей показалось будто Гауэйн начинает понимать, что она не испытывает никакого наслаждения. Его лицо было сосредоточенным, и в нем ничего не напоминало той дикарской радости, с которой он брал ее в прошлые разы.

Третий день их путешествия настал и прошел. Когда они остановились на ночь в гостинице, Мэри со смешком сказала Эди, что его светлость уведомил слуг, что герцог и герцогиня будут ужинать в своей комнате.

К этому времени Эди обмякла от усталости. Утром Гауэйн с извиняющимся видом сказал ей, что не может проспать еще один день. Поэтому он и Бардолф целый день читали что-то о компаниях, которые Гауэйн может приобрести, пока экипаж трясло по дороге к Бервику-на-Твиде. Эдит играла на виолончели едва ли час, прежде чем появилась Мэри, чтобы надеть на нее ночную сорочку и пеньюар для интимного ужина с мужем.

Она вышла в соседнюю комнату и увидела Гауэйна с волосами, еще влажными после ванны. Несмотря на все проблемы, в тот момент, когда они остались одни, Эди словно отпустило. Это сдержанное буйство, бывшее сутью Гауэйна, пело в ней стройным аккордом, резонируя глубоко в костях. Стоило ему лишь обнять ее, и она чувствовала себя в безопасности. Словно она, наконец, оказалась на своем месте.

Однако проблем это не решало. К тому же Лила не упоминала ни о каком зелье от трудностей женщин в постели. Только о мужских неприятностях. Так как же быть?

Полчаса спустя они уже лежали в постели. Халат Гауэйна сполз с плеч, и пальцы Эди скользили по плоскостям его груди и даже (очень смело) по мускулистому животу. Хотя она ничего не слышала, Гауэйн неожидано поднял голову и рявкнул:

– Войдите!

Дверь открылась. На пороге появились два лакея.

Эди натянула одеяло на себя, хотя ее пеньюар по-прежнему закрывал ноги. Главный лакей расставлял герцогский фарфор на боковом столике, ни разу не взглянув на кровать. Закончив, он разлил вино, поклонился и попятился к двери. Глаза по-прежнему были опущены, словно он прислуживал членам королевской семьи.

– Питерз, не так ли? – спросила она.

Он растерянно вскинул голову:

– Петеркин, ваша светлость.

– Оставьте бутылку здесь, Петеркин. Спасибо, что принесли ужин.

Петеркин поклонился.

– Я буду счастлив подождать в коридоре и наполнить ваши бокалы, когда вам это понадобится, ваша светлость.

Эди не могла представить ничего более возмутительного.

– Мы сами нальем себе вина, – ответила она.

Но позже, когда они поели, Гауэйн позвал Петеркина и еще одного лакея унести тарелки, хотя к тому времени сорочка Эди задралась до бедер, пусть и под одеялом. Они целовались, и Гауэйн гладил ее ноги. Ощущение вызывало желание отстраниться и одновременно прижаться ближе.

Но как только тарелки убрали, Эдит поняла, что не пройдет и нескольких минут, как они займутся любовью. И после этой мысли она не могла расслабиться. Однако боль понемногу проходила. Когда Гауэйн вошел в нее, она не ахнула вслух, просто сжалась. Но расслабиться так и не смогла.

Хуже всего было то, что Гауэйн, казалось, был способен продолжать хоть всю ночь.

– Насколько сильно болит? – спросил он немного погодя, приподнимаясь на затекших руках и глядя на жену.

– Вовсе не болит, – заверила она, поглаживая его плечо. – Боль скоро уходит.

До чего неприятно притворяться счастливой, когда он так искренне улыбается ей. Ведь он думал, что доставляет ей настоящее наслаждение…

Когда Эди спустила ноги с кровати, чтобы удалиться к себе, на лице Гауэйна появилось напряженное, почти рассерженное выражение, но она лишь потупила голову. Потому что не могла объяснить.