Любовные утехи русских цариц - Эльвира Ватала

А вот царицы наши в деле предостережений от беременности большие профаны были. Плодом увлечений их очередным фаворитом почему-то почти всегда детишки были. Уж на Западе и во французском, и в английском королевстве предохраняться научились. Презервативы появились, и фаворитки королей к этому новшеству строптивых монархов приучали, а Русь — темнота темнотой: «Люби и размножайся» — только и знают! И рожали наши царицы незаконнорожденных детишек ох как много! Мы в арифметической точности наших подсчетов не совсем уверены. Тут никто точно не скажет. Приблизительно так! Приблизительно мы можем подсчитать! Рожали и заботились наши царицы о своих детях! Анна Иоанновна, например, их жене своего фаворита Бирона подсовывала, и та их как своих собственных воспитывала, специально различия не делала: отец-то ведь один у всех! Но нарожала она их немного: всего одного или от силы двух детишек. А вот незамужняя Елизавета Петровна, до любовных утех скорая, нарожала их порядочно: семь или восемь штук. И отдала в разные места на воспитание: то истопнику и постельному Чулкову, то итальянской своей фрейлине, из этой затеи потом мировой скандал с одной такой дочерью выйдет, княжна Тараканова она называлась, мы вам потом о ней расскажем, то госпоже Шуваловой, своей наперснице, умнейшей и внешне препротивнейшей женщине, то своему фавориту Шувалову, то в монастырь. Словом, места много — рожай не хочу!

В общем, дорогой читатель, наша Гамильтон поступила крайне дурно, умертвив царского отпрыска. Только не путайте, пожалуйста, нашу Марию Даниловну Гамильтон с известными мировыми Гамильтонами. Фамилия больно знатная. Гамильтонов много было. Тут и Елизавета Гамильтон, известная английская писательница восемнадцатого — начала девятнадцатого века, тут и известная Эмма Гамильтон, великолепная куртизанка однорукого адмирала Нельсона, муж которой, тоже в жену влюбленный, играл жалкую роль «придворного песика». Когда впереди толпы под руку (одна ведь рука у адмирала была) шли леди Гамильтон и адмирал Нельсон, сзади вышаркивал ее муж, несущий плед или шаль. И любовь леди Гамильтон и адмирала Нельсона вошла в историю как исключительное, редкое явление по силе чувства и вдохновила писателей и поэтов на написание од и пьес не менее, чем Ромео и Джульетта. Нет, наша Мария Гамильтон малость поскромнее, хотя тоже любовница двух мужчин: самого царя Петра I и его денщика Ивана Орлова. Была она камер-фрейлиной в свите Екатерины I (а было у нее в свите аж 60 человек, Петр I разрешил ей такую пышность!). Так вот, у тех Гамильтонов, а к ним можно еще прибавить и лучшую подругу президента Академии наук Дашковой, своя эпоха и свои интрижки, к нашей истории отношения не имеющие.

Наша Мария Даниловна, имея красоту необыкновенную и сердце любвеобильное, утратив расположение царя и придушив троих детей, из которых один был от царя, перекинулась на его денщика и так крепко (это чувство вообще характерно для русских женщин — любить, так уж до гроба) его полюбила, что в любовных утехах не могла ему отказать даже в последние дни беременности, скрывая намерение рожать от своего любовника, поскольку возымела преступное желание тут же его, ребеночка, после рождения прикончить. В тайной канцелярии подследственный Иван Орлов, обвиненный в соучастии со своей любовницей в убийстве ребенка, такие вот показания давал: «Я у нее (у Гамильтон. — Э. В.) щупал брюхо и спрашивал: „Что ж, не брюхата ли ты?“» — И она сказала: «Нет, от тебя я б не таила». — «А для чего брюхо туго?» — спросил я. «Да ведь ты ведаешь, — отвечала Марья, — что я нездорова. Брюхо у меня от запору»[92].

И случилось это точно 9 апреля 1718 года — в Тайной канцелярии записано. Продолжение этой истории нам расскажет историк М. П. Погодин: «Свозятся со всех сторон свидетели, участники, идет допрос за допросом, очные ставки, улики — и пошел гулять топор и пилить пила и хлестать веревка».

«Все смешалось в кучу в доме Облонских» — ибо в это время полным ходом идет следственная возня с сыном Петра Алексеем, с его матерью Евдокией Лопухиной, из далекого монастыря подозреваемой в кознях, с его сестрами и десятками подозреваемых вельмож. И не в таком малом деле, как убийство ребенка, только в заговоре против самого государя. И в этой суматохе никто бы и не вспомнил о Марии Гамильтон, лежащей в постели в сильном недомогании от тяжелых последствий родов и своего преступления, но денщик Иван Орлов, бес его попутал, испортил хеппи энд своей любовной истории. У царя пропало ценное письмо, которое он накануне в карман камзола положил и которое случайно из дырявого кармана (безобразие, денщик, ты тут своими амурными делишками занимаешься, а у царя карман дырявый) закатилось за подкладку. Не найдя своего письма, царь велит призвать денщика. Тот, изрядно перетрусивший и уверенный, что его амурные делишки, в которых он посмел конкурировать с самим царем, раскрыты, бухается царю в ноги и просит «не казнить, а миловать». Царь от удивления рот раскрыл. Подумайте только, и эта любовница его обманула! Ну, конечно, в застенок всех без разбору: денщика, Марию Гамильтон, ее служанку и прочих, могущих участвовать в сводничестве и в преступлении — убийстве троих детей, рожденных от любвеобильной фаворитки. Камер-фрейлина Гамильтон К. Е. Терновская в натуралистических подробностях показала: «Села (Мария Гамильтон. — Э. В.) на судно и, сидя, младенца опустила в судно, младенец вскричал. Потом, встав и оборотясь к судну, Мария младенца в том же судне руками своими, засунув тому младенцу палец в рот, стала давить и приподняла младенца и придавила». Тогда я, Катерина, заплакав, стала ей говорить: «Что ты, Марья Даниловна, делаешь?» — «Молчи, — отвечала она, — дьявол ли де тебя спрашивает? — Придавив ребеночка, Марья вынула и обернула его в полотенце: „Возьми, Катерина, — сказала она мне, — отнеси куда-нибудь и брось“»[93].

Катерина передала сверток с мертвым ребенком конюху Василию Семенову, а тот, не утруждая себя, бросил сверток у фонтана в Летнем саду. И рано утром, еще не оправившаяся от родов и уже обнаружившая признаки горячки, Гамильтон как ни в чем не бывало в свите Екатерины I выезжала со двора, когда царице принесли найденный в саду сверток.

Четыре месяца просидела Мария в казематах, выгораживая своего любовника и вынося жесточайшие пытки. И Орлова освободили, а Гамильтон голову свою на плахе сложила, но, как каждая кокетка, даже в последний день свой старалась царя соблазнить, в беленьком шелковом платьице с открытой грудью перед палачом выступая и кокетливые взгляды на Петра посылая: авось смилостивится царь государь-батюшка, такую ангельскую неземную красоту узревши. Но царь не смилостивился, а на ее красоту любовался, лицезрея ее голову сквозь заспиртованную банку.

Случай с Марией Гамильтон, убившей троих незаконнорожденных детей, заставил царя призадуматься не на шутку: как бы умерщвление младенцев не стало повседневным явлением в России. И во избежание в будущем подобного зла Петр I издает указ о постройке в Петербурге и по всей России детских приютов для приема незаконнорожденных детей. Будучи в Голландии, в Амстердаме, и в других странах, царь то и дело заглядывает не только в интересующие его кунсткамеры с диковинками разными, но и в приютские дома. Скрупулезный историк И. И. Голиков целые страницы исписал, подсчитывая, сколько за границей посетил Петр I приютских домов. В одном только Амстердаме — все двадцать штук. Опыт хороший от Запада перенял. А зная психологию рожениц, обещал им абсолютную анонимность и безнаказанность. В его указе сказано: «Таких младенцев в непристойные места не отметывать, а приносить в назначенные гошпитали и класть тайно в окно, через какое закрытие дабы приносящих лица было не видно»[94].

И вот благодаря Марии Гамильтон, по пословице «нет худа без добра», стали повсеместно возникать в России воспитательные дома. Плод преступной любви не умирал уже от голода и холода, не выбрасывался в мусорные ямы и отхожие места — он становился полноправным членом государства вопреки ханжеским религиозным догмам, вообще не признающим такие «грехи». Прямо как в некоторых от развитого социализма странах, на ханжестве зиждящихся: нет проституции, и все! Хоть лови ты этих «вечных жриц любви», хоть в «ворон» ее сажай, хоть 24 часа в аресте держи, ничего ей не будет, ибо проституции официально в тех странах не существует. А «на нет и суда нет».

Петр реально, большим государственным умом на проблему посмотрел, ханжество отбрасывая. Конечно, мы погрешили бы против истины, считая, что Петр ввел такое гуманное нововведение, как анонимное приношение незаконнорожденных детей в воспитательные дома. Они, эти заведения, существовали в западных странах с незапамятных времен, еще в средние века, и имелись в таких странах, как Франция, Италия, Испания, Австрия. Эти государства вынуждены были создавать для соблазненных женщин такие заведения с целью предотвращения умерщвления нарожденных младенцев. В Англии в тайные приюты ежегодно принималось до трех тысяч новорожденных. В 1801 году Гюттер пишет о Лондоне: «У нас имеется здесь очень много частных домов, где молодые дамы могут тайком разрешиться от бремени и оставить своих незаконных детей. В любой почти газете вы можете прочесть объявления о таких заведениях, и говорят, что их содержатели много наживают на этом почтенном ремесле»[95].