Франчиска - Николае Бребан

— А задаток дают?

— Задаток? С задатком, как положено.

— А пробу, эй, пробу-то делают? — продолжал выспрашивать лежащий внизу, не желая прекращать разговора, который вот-вот готов был прерваться.

— Пробу только вдовам делают, — буркнул долговязый, которому надоела настойчивость собеседника.

— Хи-хи! — засмеялся рабочий на нижних нарах.

— Ну чего ты смеешься… как баптист? — проговорил долговязый. Он почесывал между пальцами ног, и его лицо, не бритое много дней, заросшее длинной редкой щетиной, улыбалось от удовольствия.

— А ты что, Миту, был в баптистской церкви?

— Вот дурень! — отозвался долговязый. — Разве у баптистов есть церковь? Баптисты, как цыгане, без церкви живут. Всего и есть два народа, что ни церкви не признают, ни попов…

Купша закурил вторую половину сигареты. Увидев это, долговязый забыл про все религиозные доктрины. Он свесился с нар и неожиданно ловко выхватил у Купши сигарету. Пока тот поднимался, чтобы отобрать ее, долговязый успел сделать несколько затяжек и самодовольно расхохотался ему в лицо. Тогда Килиан достал пачку и предложил долговязому. Тот очень манерно достал одну сигарету и, закурив, счел себя обязанным спросить, кивая головой на Купшу, который снова улегся в прежней позе:

— Ты что, родственник ему?

Килиан отрицательно покачал головой, но видя, что долговязый продолжает внимательно и благодарно смотреть на него, сказал:

— Мы не родственники! Я тоже работаю здесь на заводе.

— Ага! — отозвался долговязый и, сочтя, что долг вежливости он выполнил, откинулся на спину и стал курить, с шумом выпуская дым в потолок.

Вдруг он приподнялся и окликнул лежавшего внизу:

— Эй, Фане, растяпа ты этакий, попроси и у человека сигаретку!

— Иди ты к черту, — отозвался тот, не желая вставать то ли из-за лени, то ли чувствуя смущение перед незнакомым человеком. — Сам-то не можешь вниз спуститься! — И уже почти невнятно пробурчал: — Лежи себе там, отогревай вшей, итальянский бродяга.

— Эх ты, несчастный! — равнодушно отозвался долговязый, однако тут же приподнялся на локте и с неожиданно теплой улыбкой обратился к Килиану: — Могу я позаимствовать еще одну сигаретку для того, который лежит там, внизу? Я ведь знаю, он за курево душу готов отдать, но вот покупает только по пять штук в день, чтобы у его жены были денежки на его похороны!

Килиан достал пачку и протянул ее долговязому. Тот вытащил сигарету и спрыгнул вниз. И сразу же там заскрипели доски на нарах, потом послышалось несколько увесистых шлепков и отрывистый смех долговязого, после чего появился и он сам: закинув ногу на верхние нары, он одним рывком оказался на постели, для чего другому пришлось бы предварительно встать на табуретку. Снизу еще некоторое время доносилось ворчание. Потом лежавший там рабочий, сделав несколько жадных затяжек, проговорил:

— А ты почему не покупаешь сигарет? Ведь тебя бросила жена и уехала за пожарным насосом.

— Итальянца жена бросила месяц назад, — тихо сообщил Купша Килиану, впервые за все это время открывая рот. — Ушла к старшине-пожарнику. Натянула макароннику нос.

Хотя Купша старался проговорить это равнодушным тоном, все же в его голосе прозвучала нотка сдержанного злорадства, так как чаще всего он сам оказывался предметом насмешек для итальянца.

— Ты что, итальянец? — спросил Килиан долговязого, который покуривал, лежа на спине и стараясь не подавать вида, будто его трогает, что там про него говорят.

— Я румын из Рымнику-Вылча, — ответил тот. — Отец мой приехал из Италии и женился на румынке.

— Отец у него итальянец, мать — румынка из Рымнику-Вылча, а из него вышел цыган! — раздался невозмутимый голос снизу. — Ну, к какой стране ты теперь принадлежишь? Нужно сначала прожить двадцать лет в Бухаресте, чтобы стать румынским гражданином, и только после этого… — Тут он умолк, может, потому, что итальянец не обращал никакого внимания на его слова.

Килиан уже хотел было спрыгнуть вниз и уйти, как вдруг из тесного коридорчика послышалась какая-то перепалка. Особенно выделялись два голоса: один высокий, металлический, другой глухой, показавшийся Килиану знакомым. Потом этот шум так же внезапно прекратился, как и возник, и в спальню ввалился цыган. Не успел он перешагнуть порог, как раздался его бас, который и запомнился Килиану.

— Ишь ты, — заговорил он, мрачно и одновременно испуганно оглядываясь на кого-то, — нашелся еще один такой, придирается! Будто во всем бараке только я и есть, чтобы в твою паршивую сумку лазить! Да отдай ты мне ее задаром, да еще премию вместе с ней — и то не возьму!

Наступила тишина, потом послышался тяжелый топот ботинок и в спальню вошел парень лет двадцати пяти, косая сажень в плечах. Его лоснящееся лицо невольно внушало отвращение. Держа руки в карманах и поводя плечами, он подошел к цыгану с небрежной наглой улыбкой. Схватил его за шиворот и, дернув, оторвал воротник от старенького, заношенного пиджака.

— Вот тебе, пирог капустный! — с презрением сказал парень и как-то удивленно посмотрел на то место, где был воротник.

В дверях стояли еще три каких-то типа и с ленивым любопытством смотрели на происходящее.

— Чего хватаешься за пиджак, ты? Вот я оторву тебе воротник… — защищался цыган, со страхом поглядывая на парня. Сзади кто-то засмеялся — такое угрожающее и в то же время растерянное было у него лицо.

— Эх ты, цыган, пирог капустный! — приговаривал парень, все так же лениво и нагло улыбаясь и меряя его взглядом с головы до ног. Неожиданно он толкнул цыгана и подставил ему ногу. Тот пошатнулся и упал бы, если бы не стена, на которую он налетел. Парень громко расхохотался, засмеялись и те, что стояли в дверях.

— Иди, иди отсюда! — яростно прошипел цыган. — У нас с тобой никаких дел нету…

— У тебя со мной нет, — проговорил парень, опираясь рукой о стену и наклоняясь над цыганом, которому некуда было деваться. — А вот у меня с тобой есть! Уж больно, мне нравятся твои зубы, ну словно… — И тут он завернул такое грубое цветистое ругательство, что рабочие, лежавшие на нарах, рассмеялись.

Парень не обернулся. Он смотрел на цыгана внимательно и даже с состраданием, как на свою жертву, на которой ему предстояло выместить жестокую скуку. Тихо, почти неслышно смеясь, парень протянул руку и медленно, даже с какой-то нежностью, погладил обветшавший пиджачок цыгана.

— Ну и пиджак же у тебя, цыган, черт побери. И где ты его украл? А ну, скажи…

— Иди отсюда! — в бешенстве закричал цыган, отстраняясь от парня со страхом, внутренне весь напрягшись, ожидая удара. За спиной его раздался смех.

Кое-кто из рабочих, отдыхавших на нарах, повернувшись набок, с любопытством наблюдал за этой сценой, громко комментируя ее или притворно журя парня,