Дикая степь - Лев Пучков

— Не боись, Никита! — Бокта, оттолкнувшись свободными от пут ногами, рывком извернулся так, чтобы оказаться поверх побратима. — Не засекут! Они меня беречь будут! Я им нонче всем нужен!

— Уралан!!! Уралан!!! — послышался со стороны ханской Ставки многоголосый боевой клич, подкрепленный мерным рокотом сотен кованых конских копыт.

— Сейчас дядька отступит! — жарко крикнул в ухо побратима Бокта. — Мудрый воин не станет сражаться с десятикратно превосходящим противником! Шевели ногами — откатимся подале, не то стопчут…

Так и получилось: вечно живущий на чужбине в аманатах, Бокта тем не менее прекрасно знал характер и повадки своих родичей.

Воины Дондук-Даши, не дотерзав удивительно стойко обороняющуюся дюжину конвоиров, дружно развернулись и галопом припустили через свой лагерь, топча метущихся челядинцев и обрезая на ходу поводья стоящих у коновязей заводных лошадей. К моменту, когда подоспели гвардейцы, отряд князя растворился в полумраке просыпающейся Степи.

Роскошный шатер, белые юрты вельмож, кибитки и прочий скарб достался ханской гвардии. Челядинцы князя, брошенные на произвол судьбы своим господином, в этот же день были казнены по обвинению в государственной. измене.

Из дюжины, пришедшей произвести арест, в живых остались лишь пятеро, из которых трое вскоре умерли от тяжелых ран. То было удивительно, но вполне объяснимо: помогло, что воины князя не имели возможности впотьмах использовать стрелы и только рубились саблями.

Вновь назначенный командир ханской стражи, дравшийся храбрее других и не искавший спасения от вражьих клинков за спинами своих солдат, тем не менее остался невредим. Он с честью выполнил возложенную на него задачу, и даже более чем требовалось: не просто арестовал нуж-

ных людей, но и спровоцировал столкновение с основным претендентом на престол.

Теперь князь был виноват в том, что первым напал на ханскую гвардию, что приравнивалось к тяжкому государственному преступлению, а царица была избавлена от крайне неприятной необходимости объясняться с влиятельным родичем своего покойного мужа по поводу неправомерного ареста гостей, пребывавших под его высоким покровительством…

…В слободской арестной избе (читай — на гауптвахте) как Бокте, так и Никите доводилось сиживать не раз: то за озорство молодецкое, несовместимое со строгостью службы государевой, то за нерадение в воинском учении, выражавшееся в нежелании муштровать ненужные мелкие приемы, которые у них обоих получались с первого разу.

— Те аресты за отдых были, — оценил Никита на второй день сидения в яме. — Чисто, сухо, по нужде водили, кормили раз в день…

Яма была глубокой — аршинов в пять, и узкой: сидели плечом к плечу, играли мышцами, чтоб согреться, когда затекали ноги, толклись по кругу.

От сырости и ночного холода у обоих воспалились раны, полученные при пленении, а у более сильно битого Никиты был жар. Хорошо, гвардейцы скинули две драные овчины — кутались как могли. Видно, был приказ хранить жизнь пленникам — а то б не дали овчины, больно злы были гвардейцы на охальных гостей, которые сами убили двоих из них и стали причиной гибели многих. Пищи не давали, раз в день спускали кувшин с солоноватой водой, что пахла нечисто: неизвестно, что гвардейцы с этим кувшином делали.

Пленников крепко выручала воинская выучка да пластунская закалка: обычные люди, накануне так крепко битые, наверняка бы померли в той стылой ямище.

— Ништо, не помрем, — сквозь зубы бормотал Бок-та. — Скоро достанут…

Никита, пересиливая лихорадочный озноб, мелко кивал: правильно, братка, не были б нужны, давно б убили…

Опять оказался прав Бокта. Достали их на третьи сутки. Отодвинули лежавшие поверх ямы сбитые накрест клиньями бревна, спустили веревку, вытянули, завязали руки сзади, потащили к ханскому шатру.

В сам шатер не впустили: царица вышла на улицу, кутаясь в нежно выделанную мерлушковую накидку, присела на подставленный командиром стражи колченогий стульчик с позолотой.

— Ты невинен, Бокта, — по-русски заговорила Джан, с напускной ласковостью глядя на коленопреклоненных пленников. — Когда вас со слободы брали, нашего воина убил твой побратим. Когда вдругорядь вас брали, опять он убил воина…

— Почто ж его держишь, ваше величество? — выстукивая зубами дробь, поспешно спросил Никита. — Убейте меня, его отпустите. Я во всем виноват, мне и ответ держать!

— Верно глаголет твой побратим, — улыбчиво согласилась царица. — Мы тебя отпускаем, Бокта. А побратима твоего… на кол посадим. Взять с него все равно нечего — гол как сокол.

— Смерть гвардейцев беру на себя, — твердо сказал Бокта. — Брат то творил, бороня меня, а не по злому умыслу. Значит, все едино, что я бы сам творил.

— Значит, умрете оба. — Царица делано зевнула, прикрыв рот ладошкой. — Либо… либо четыре десятка ахалтекинцев. По два десятка за каждого.

— Побойся бога, светлоокая! — удивленно воскликнул Бокта. — Почему такая цена?

— Разве ты не обещал Повелителю ногайский табун за одного гвардейца? — лукаво прищурилась Джан.

— Да тот табун не стоит и десятка ахалтекинцев! Мне теперь что — с ногаями войну открывать?

— Да то твоя беда, — легко плеснула ручкой царица. — Мне все едино. Мы цену назначили, а ты, багатур, плати как хочешь. Хочешь — золотом отдай.

— Мне столько золота за десять десятков жизней не заработать, — насупился Бокта. — И где ж я его возьму?

— А то не знаешь где? — лукаво улыбнулась царица и предложила, не таясь стражи, часть которой вполне свободно владела русской речью (гвардейцы-то набирались из знати, многие были учены): — Отдай мне казну Повелителя, и вся недолга. Десятая часть — твоя. Будешь свободен и богат, как никто другой. И заместо тебя аманатом направим княжича какого.

— Бона как! — тихо пробормотал Никита. — То-то я думаю — чего это они…

“Как ты проста, красавица!” — ухмыльнулся про себя Бокта, а вслух сказал иное:

— Какую казну, светлоокая? Ты ведаешь ли, что говоришь?

— Я знаю, о чем вы речь вели, когда остались одни. — Царица старалась смотреть твердо, но не совладала с собой, метнулась-таки взором, ручкой полезла к шейке. — Повелитель указал тебе место, где схоронил казну. Только вот почему именно тебе — ума не приложу…

— Это самое большое заблуждение, каковое мне когда-либо доводилось слышать, — по-книжному вдруг изрек Бокта и, впрыснув в тон речи своей огромную долю искренности, воскликнул: — Чем хочешь поклянусь, мать Степи, — все неправда, что рекут твои соглядатаи! Кто я такой, чтоб Повелитель указывал мне единому место, где сокровища захоронены?!

— А вот я велю твоего побратима на кол посадить — посмотрим, кто ты такой, — перестав улыбаться, тихо сказала царица. — Его — на кол, а тебя мытарить велю пытками лютыми. Сам все скажешь, безо всякой доли и почета.

— Коли тронешь брата — все одно, что меня самого, — грозно предупредил Бокта. — Клянусь небом, убью себя сразу же.

— А ты связан — как убьешь? — с каким-то непраздным любопытством прищурилась царица.

— А башкой буду оземь биться, пока не сдохну, — объяснил Бокта. — Або дышать перестану. Да мало ли! У нас, пластунов, на такие случаи целый арсенал придуман — ты должна бы знать, светлоокая.

— Тащите обратно в яму, — шевельнула пальчиком царица — голос ее был полон плохо скрываемого разочарования. — Пищи не давать. Пусть — так. Думай, Бокта, — предложение мое насчет десятой части и свободы остается в силе.

Думай, багатур, — хорошее предложение! Лучшего тебе никто не сделает…

Глава 10

Ранним утром следующего дня на похмельного Тимофея Христофоровича навалилась неугасимая жажда деятельности. Могучий организм, получивший накануне во всех отношениях приятную встряску, нежиться не хотел, а желал напропалую тратить энергию.

— Подъем, виконт, нас ждут великие дела! — жизнерадостно заорал влажный предкомиссии, врываясь в спальню к заму в половине седьмого утра после энергичной зарядки и контрастного душа. — Подъем, подъем, кто спит, того убьем! “

— Какой виконт? Какие дела?! — Миниатюрный организм Кириллова, хапнувший примерно ту же дозу алкоголя и жаркой девичьей ласки, был смят и раздавлен и категорически возражал против начальственно-организаторского буйства.

Миниатюрному организму настоятельно требовался длительный отдых, местами усугубленный небольшими дозами холодного пива. Сами понимаете — ни о каких виконтах и делах речи быть не могло.

— Проверка экипировки, индивидуальная работа с личным составом, постановка задач, рекогносцировка на месте предполагаемых разработок… — бодро перечислил Шепелев грани предстоящей деятельности. — Короче, работы невпроворот — вставай!

— Тим, ты на часы посмотри! Будь человеком, Тим, дай поспать! — прохныкал Кириллов, пряча голову под одеяло. — А то дезертирую. Пусть уволят к беней маме…