Боярышня Евдокия - Юлия Викторовна Меллер

стражей. Разузнал, куда идти, заплатил деньгу за поднятый ими ночью шум и грозно хмурил брови, ожидая своих смутьянов. Но когда вышли только Антоха по прозвищу Старый и дядька Гаврилы без оного, то сердце его похолодело.

— Скрали моего боярича, — сразу начал жаловаться Бориска, гневно поглядывая на новгородских стражей.

— Как скрали? — опешил Матвей. — Зачем? Кому он нужен? Да что ты говоришь? — недоумевал он.

— Женка распутная скрала, — выплюнул Бориска, — а зачем — не знаю.

И впору бы Матвею посмеяться над словами Гаврилиного дядьки, но боярича не было. Исчез, испарился, истаял в ночи!

***

Боярыня Кошкина с облегчением проводила на рассвете первую группу расторговавшихся мастеров, отправляющихся домой. Ей приятно было видеть довольные лица москвичей и слушать их планы по дальнейшей работе. Люди были счастливы, горды своими успехами и торопились вернуться, чтобы поделиться своей радостью с семьей

— Скатертью дорога, — тихо пожелала им боярыня, когда последняя телега пропала из вида. Возвращались мастера налегке. Купили подарков, кое-что для дальнейшей работы и более ничего.

Евпраксия Елизаровна вздохнула. Огляделась. Двор был пуст. Оставшиеся мастера продолжали вести торг и, дай бог, ещё кто-то сегодня расторгуется и завтра отправится домой.

Мысли боярыни крутились вокруг прибыли, кою принесёт торг лично ей и княжеству. Мастера своими глазами увидели, почём можно продавать их необыкновенный товар, почувствовали уверенность в себе. О московских диковинках заговорили повсюду. Конечно, нашлись те, кто снисходительно посмеивался над игрушками или сожалел, что сам не додумался до изготовления некоторых вещей, но большинство хотело купить себе всё, да только не каждый мог себе это позволить.

Равнодушных не осталось и Кошкина ликовала, понимая, что в ближайшее время Москву ждет нашествие торговых гостей из разных княжеств и стран. Дуня была права, организовав караван. Купцы осерчали на неё за это, но и им будет польза от оживления торговли.

Всё это хорошо, с какой стороны не погляди. А главное, о Кошкиных будут говорить хорошо, да и князь оценит усердие. А ей, будучи в почёте, легче станет поддерживать сына и неугомонную Дуньку.

— Боярыня, — неуверенно позвал её смотритель, и когда Евпраксия Елизаровна обернулась, то низко поклонился.

— Совет просит освободить дом, — с сожалением произнес он.

Боярыня выгнула бровь.

— И оплаты не надо, — совсем тихо добавил смотритель. — Прости, боярыня, не моё это решение.

«На Евдокию озлились», — поняла Кошкина, а смотрителю бросила:

 — Сегодня съедем.

— А эти? — смотритель показал рукой на пустой двор, но понятно было, что он имел в виду ночующих на улице мастеров с телегами.

— И эти, — едва сдерживаясь, ответила.

Смотритель поклонился и ушёл. Кошкина прошла в сад, желая успокоиться. Одни посадники ей помогают, другие ставят палки в колеса. Одни рады ей, другие скрипят зубами. Всё как всегда. Столько сил уходит на это противоборство!

Походив по садовым дорожкам, разглядывая ещё голые веточки ягодных кустов, Евпраксия Елизаровна решила, что часть мастеров уместится во дворе брата и женки в доме заночуют, а часть придётся отправить на постой к владыке. Там тоже в крыше не откажут.

 Владыке же можно часы подешевле продать… подарить. Боярыня поморщилась. Как раз владыке новгородскому ничего не стоило заплатить настоящую цену часов, которые сделали в мастерской сына, но дипломатия требует не скидку делать на дорогую и редкую вещь, а дарить её. Невольный тяжелый вздох показал, что жаль так поступать: сыну нужны деньги. Он рассказывал, как много тратит на создание необходимых материалов и часто усилия уходят впустую.

Евпраксия Елизаровна улыбнулась, вспоминая о сыне. Особенно ей приятно было, что муж и старый свекор гордились им. И она ни за что не уронит чести семьи! Раз решила, что от каравана есть великая польза, то грех мелочиться и жалеть часы. Пусть новгородцы увидят, что в Москве ещё помнят о боярской чести и умеют заботиться о доверившихся людях.

Присев на скамью и вытянув ноги, боярыня вспомнила о первом визите к владыке. Архиепископ принял письма, выслушал, но расспрашивал почему-то только о Евдокии. Ей показалось, что он благоволил Дуне, и она многое рассказала.

Поведала об организованной Дуней большой бумажной мастерской, о её придумках в мастерских сына, о таланте к росписи и тяге к лекарским знаниям. Феофил расспрашивал о московских турнирах, о появлении новых товарах и как-то незаметно всё сводил к Евдокии. Боярыня понимала, что её рассказы звучат неправдоподобно, но ни разу не покривила душой, а Феофил всё повторял: «Дивно, дивно».

Евпраксия Елизаровна вернулась в дом, сообщила о предстоящем переезде и сразу же ей вспомнился интерес снохи к Моте. Авдотья намекнула, что девочка глянулась её сыну. Кошкина невольно хмыкнула, подумав, что если младший Захарка женится на Матрене, то Дунькина подружка станет ей родственницей.

Наблюдая за Мотей, Евпраксия вспомнила, что род девочки восходит к самим Вельяминовым. Вот они были бы ровней Кошкиным, но то дела прошлого, а Мотина семья едва сводит концы с концами.

 Но если подумать, то Захарка сын не Кошкиных, а Овиных, и если Новгород войдет в Московское княжество, то породниться с Мотиной родней неплохая идея. Они там свои и молодому Овину будет обеспечена поддержка от Дорониных и Кошкиных, а это не мало!

Дуня вместе с подругой хлопотала по дому. Они собрали вещи, свернули постели, закрыли окна и проверили печь. Дом предстояло сдать новгородскому смотрителю. Когда он приехал принять дом, то все уже были готовы к выезду.

По пути к Овиным заехали на торг, порадовались, что торговля идет бойко и завтра домой поедет ещё одна не маленькая группа расторговавшихся мастеров. Передали новости о переезде.

Довольные увиденным, отправились к родне Евпраксии Елизаровны. Как раз часы пробили полдень, и боярыня велела свернуть к ближайшей площади. Скоморошье представление уже началось и поближе было не пробиться. Смотрели издалека.

— Хорошо у них получается, — одобрила Кошкина и показала на хохочущих новгородских боярышень. — Похоже, что девицам здесь интереснее, чем в палатах, — насмешливо закончила она.

— Нам бы туда ещё сходить,