Боярышня Евдокия - Юлия Викторовна Меллер

— Он нас не уважает! — грозно орала Дуня. — Въехать верхом туда, где честный люд с жёнками да детишками малыми — это ж каким дрянь-человеком надо быть! — возмущалась она.

Боярышню слегка покачивало из-за ненадежности положения, ещё приходилось отмахиваться от рук Григория из-за опасения, что он её стянет вниз. А она быстрее всех сообразила, что если толпа неконтролируемо взволнуется из-за людей Борецкого, то жертв не избежать. Поэтому она обратила внимание толпы на себя, давая возможность зажатым людям перевести дух, а детей взять на руки. Ну и негодование её было искренним, не без этого. Порыв сразу получил отклик от людей, а уж занятая на высоте позиция привлекла внимание даже тех, кто не слышал, что она кричит.

Дуня же не снижала натиск обвинений, мысленно костеря Дмитрия Борецкого на все лады за то, что дал волю эмоциям и завёл толпу. Одно радовало, что теперь никто не усомнится про кого была сказка! Все видели его перекошенное лицо.

Народ на площади немного подался в сторону Дуни, ослабляя давление вблизи подиума, и она увидела, как женщины с ребятней получили возможность выбраться из давки.

Выдохнув, она подняла руки вверх, похлопала в ладоши, забирая основное внимание на себя и вновь закричала:

— У нас праздник! — напомнила она всем.

— Какой?! — угрюмо раздалось с разных сторон и у Дуни сжалось сердце.

 До появления Борецкого люди чувствовали душевный подъём, единение и ощущение причастности к чему-то новому, интересному, значимому, а сейчас осталась настороженность и понимание, что избежали большой беды.

— А такой! — отмахнулась она, собираясь сделать всё, чтобы вернуть зрителям их светлые эмоции, и потребовала: — Оглянитесь, проверьте, в порядке ли наши детишки, не испугались ли женки — и тогда я скажу!

Людское море заволновалось, но уже хлопотливо, по-доброму.

— Говори! Все целы… обошлось!

— Как здорово, что все мы сегодня собрались! Вместе смотрели сказ о жадной боярыне и радовались тому, что смеемся вместе со своими родными, знакомыми, соседями. Мы чувствовали единение, и даже гнев на неуклюжего Дмитрия Исааковича нас объединил. Так давайте сохраним это чувство единения, чувство локтя товарища и выпьем. Где сбитенщики? Идите к людям!

Народ оживился, радостно загудел.

— А при чём тут ты? — прервал вернувшееся радостно-возбужденное настроение Борецкий. Дуня чуть не сплюнула от досады. Она намеренно не смотрела в его сторону, чтобы люди не отвлекались на её погляды. Думала, что он сообразит тихо уйти и не злить людей: смысла в его вторжении не было.

— Люд новгородский! — заорал он. — При чём тут она? Она чужая вам!

— А ты свой? — перебила его Дуня. — По башке не дали, пока людей конём топтал, так тешишь себя надеждою, что ты вместе со всеми?

— Я новгородец!

— А поднимите-ка меня ещё повыше, — попросила Дуня. — Сейчас я несколько слов скажу про таких новгородцев, которых нам не нать ни задаром, ни за деньги! —

— Не слушайте её! Она московская боярышня и будет говорить только то, что любо её князю.

— Люд новгородский, раскройте ваши глазоньки, растопырьте свои уши и не пропустите ни словечка!

Дуня показала Грише и равному ему по росту воину Кошкиной, чтобы они встали перед ней. Григорий нахмурился, но толкнул в бок холопа боярыни, чтобы тот стоял, как велела его Евдокия Вячеславна.

А она, опираясь на их головы, встала своими туфельками на плечи воинов. Немного помахав руками, ловя равновесие, очаровательно улыбнулась тем, кто смотрел на неё раскрыв рты от удивления и тут же сделала вид, что всё нормально, переключая внимание толпы на слова. Тем более большинству не было видно, за счёт чего она вдруг возвысилась над всеми.

— Бык с плугом на покой тащился по трудах, — поучительным тоном начала вещать она. — А муха у него сидела на рогах!

Дуня показала рукой на Борецкого, чтобы ни у кого не осталось сомнений, кого она обозвала мухой, сидящей на рогах быка. Люди предвкушающе заулыбались, хотя ещё мало что понимали.

— И муху же они дорогой повстречали! — тут Дуня преобразилась в вальяжную особу.

— «Откуда ты, сестра?» — от этой был вопрос. А та, поднявши нос, в ответ ей говорит: «Откуда? — Мы пахали!»

Дуня выждала немного, чтобы люди обдумали и сообразили непривычный им слог, а потом открыто подсказала недогадливым:

— Вот и ты, Дмитрий Исакович, как та муха на рогах труженика! — и тут смешно попыталась пробасить: — Мы пахали! Мы народ!

— Он не муха, а блоха на медвежьей шкуре! — крикнул скоморох и у людей сложилась картинка. Дуня чуть не хлопнула себя по лбу, вспомнив о медведе на гербе Новгорода. Надо было ей коротенькую басню изменить под здешние реалии.

— Кровопиец! Жиреет на нашей кровушке! — добавил огонька ещё один из скоморохов, желая отомстить за вынужденный побег.

Сверху Дуне было видно, как толпа вновь колыхнулась, теряя своё благодушие и боярышня, проклиная всех идиотов на свете, вновь обратила на себя внимание.

— Песня! Давайте петь!!! Легко от песни веселой! — бодро заявила она словами героя из фильма будущего. — Она скучать не даёт никогда! — Дуня осторожно вытянула ножку, показывая впереди стоящим парням, что просит опоры, чтобы спрыгнуть вниз. Ей надо было продвинуться к подиуму. Но молодые парни неожиданно подставили ей широкие ладони прямо под ножку.

— Ступай, боярышня! Не бойся, удержим! — засмеялись они и их поддержали другие новгородцы. Но Григорий рыкнул на них, чтобы не смели тянуть свои лапищи к боярышне.

Дуню опустили наземь и ближе стоящие расступились, а потом и остальные дали ей дорогу. Приободренная она пронеслась к подиуму и, воспользовавшись помощью, залезла на него, вынуждая потесниться опешившего Борецкого. Его обида, растерянность и возмущение рассмешили всех, а Дуня выглядывала скоморохов, показывая, что ей необходим музыкальный инструмент. А пока ей добывали музыку, она громко декламировала: