Гильза с личной запиской - Валерий Дмитриевич Поволяев

дайте кто-нибудь ручку, – попросил он, сморщился словно бы от досады: надо же, в нужный момент в кармане не оказалось ручки…

– Не надо, ручка есть, – взрезал пространство звонкий Настин голос.

Анисимов опять сморщился, словно бы внутри у него возникла боль, и он не успел быстро справиться с нею, втянул сквозь зубы в себя воздух и, отрицательно качнув головой, проговорил ровно и очень спокойно:

– Мы тоже небедные, Настя, – Анисимов снова выразительно помял пальцами воздух.

Через три минуты вся стопка бумаг была подписана, – Анисимов даже читать не стал, он знал содержание пакета без всякого знакомства, потому и отнесся к нему, как к макулатуре. Настя удивилась этому, выпятила нижнюю губу:

– Ты чего, даже читать не будешь?

– Не буду.

– И чего так? Извини, конечно…

– Я знаю, что там написано.

– Ну, знаешь так знаешь. Как хочешь…

– Не держи своего таксиста, а то у него от нетерпения скоро мотор заглохнут. Или, не дай бог, по дороге гусеница соскочит.

– Не иронизируй, папик, тебе это не идет.

– А я и не иронизирую. – Анисимов хлопнул ладонями по столу. – Тебе же хорошо известно, кого современные задастые телки зовут папиками?

– Конечно, известно.

– Так вот, я не из тех папиков, я из других.

Настя фыркнула, хотела что-то сказать, но сдержала себя, махнула на Анисимова рукой, как на приговоренного к высшей мере, и хлопнула дверью.

Задребезжал, заскулил, заохал мотор «атээлки», в воздух взлетел кудрявый черный столб дыма, в доме, в окнах жалобно задзенькали стекла, и «такси», управляемое драйвером в старом брезентовом шлеме, неторопливо сдвинулось с места.

Скорость машина набрала быстро, к большой дороге направилась не по берегу Амура, а ломанула напрямую, через лес, по едва приметным следам «Бурана».

– Настоящий джигит, – глянул в окно Микулин, – такие ребята рождаются только на Новый год, и не в России, а где-нибудь на архипелаге Зеленого Огурца или в стране Баклажании, – перевел взгляд на Анисимова и замолчал; он не знал, что говорить, какие слова произносить, знал только, какой должна быть интонация.

Пауза была затяжной. Наконец Анисимов шевельнулся, вздохнул.

– Вот и все, – спокойно и как-то отрешенно проговорил он, – вот я и лишился своей квартиры.

Вновь наступила пауза. В тягостной тиши этой неожиданно зазвучала тихая, совершенно домашняя, успокоительная, словно бы приплывшая сюда из детства песня сверчка. Анисимов откинулся назад, глаза у него начали оттаивать, светлеть, лицо тоже посветлело.

– Охота услышать какую-нибудь очень хорошую песню… Не знаю, слышали вы вот такую или нет. – Анисимов разгреб перед собою ладонью воздух и хрипловато, негромко, словно бы слушал в эту минуту себя, собственное исполнение, запел:

Птицы выклевали ночь

До последней звездочки-и,

Я живой, и я не прочь

Выпить стопку во-одочки-и…

– Понял, – оживая, воскликнул Жигунов, кинулся в кладовку, где у них на холоде стояла водка.

– И я живой, и я не совсем не прочь выпить стопку водочки. – Микулин, повторяя слова песни, которые он малость изменил, вкусно почмокал губами. – Очень неплохие слова. Кто автор?

– Один хороший человек, армейский… Полковник Силкин, для меня он просто Володя. Отличный военный поэт… А песню в первый раз я услышал, когда звонил ему по мобильному телефону, песня оказалась забита в телефон.

В дверях показался Жигунов, окутался паром, высунул из кудрявого клуба руку с зажатой в ней бутылкой, Он даже не успел еще выскочить из клуба пара, как бутылка оказалась открытой, пробка свинтилась с горлышка будто сама по себе.

– Толя, не горюй! – выкрикнул Жигунов. – Не в квартире счастье, а в крыше над головой. Крыша у тебя есть… И мы под этой крышей.

«Вот болтун, – поморщился Микулин, – раньше Шарабан таким не был… Эх, время! – он отер рукой лицо, словно бы что-то снимая с него. – Что же оно делает с нами?»

Жигунов разлил бутылку по стаканам мгновенно, буквально в несколько секунд, – появилась у него хватка на этот счет… Не верится, что раньше он одолевал плечо в двадцать четыре километра.

– Мужики, не попытать ли нам счастья в Амуре, а? Поймаем свежую рыбеху, бросим на сковородку… – спокойно, очень негромко предложил Анисимов. – А?

– Из-подо льда?

– Из-подо льда.

– А как?

– Ну, коряки же ловят зимой рыбу в низовьях Амура? Ловят. И нивхи ловят. Об этом еще Арсеньев писал. А мы чем хуже нивхов?

– Они пробивают во льду окна, ставят сети, потом методом утюга выскребают все, что есть на дне… Так, кажется? А рыбки свежей, ты прав, доктор, неплохо бы закинуть в сковородку. Пару штук.

– Между прочим, у нас еще калуга есть, большой кусок. Тоже свежая рыба, – напомнил о гостинце пограничников Жигунов.

– Калуга калугой, а какая-нибудь мясистая зубатка тоже не помешает.

Анисимов залпом выпил водку, которую Шарабан налил ему в большой граненый стакан, меньше под рукой не оказалось, – крепости водки не почувствовал, с силой прижимая пальцы к губам, отер рот.

Все-таки добила его Настя. Догнала на ровном месте, где она умеет развивать хорошую скорость, и добила. Он замер на несколько мгновений, стараясь услышать свое сердце, не услышал, словно бы сердца у него не было совсем, протянул стакан Жигунову:

– Налей еще!

– Держись, доктор! – сочувственно произнес Жигунов, подбадривающе подмигнул и на четверть наполнил стакан водкой. – Пусть тебя сопровождает удача. А удачи не будет – кирпич с крыши упадет на голову – и все. Шандец!

Толстолобик был распространен на Амуре широко, любитель травы, он чистил русла, поедал всякую зеленую заразу, способную загадить, затянуть ряской и обратить в гнилостное болото любое чистое место, и делал это настолько успешно, что на умелого чистильщика этого обратили внимание ученые.

Рекомендация их была для знающего люда неожиданной: запустить толстолобика во все реки Советского Союза – пусть поработает трудолюбивая рыба… Сказано – сделано: толстолобик, как и белый амур, поселился едва ли не во всех советских реках, даже в тех, где температура летом вылетает за ограничители градусников – Вахше, Амударье, даже в Горном Пяндже. Толстолобик одолел все, был по-коровьи неприхотлив. Ел все подряд и довольно быстро превращался в упитанного поросенка – попадались и двенадцатикилограммовые экземпляры и пятнадцати с хорошим довеском.

Движение толстолобика (по-дальневосточному, толстолоба) на запад также началось здесь, на широком мощном Амуре…

Отдышавшись немного от визита дочери, Анисимов вытащил из кладовки широкие охотничьи лыжи и покатил на обдутый всеми дальневосточными ветрами амурский берег.

– Может, мне с тобою тоже сходить? – прокричал вдогонку Микулин.

– Не надо. Я пока в разведку, чтобы потом не мерзнуть попусту и не искать нужную точку…

Глаз