Ожерелье Монтессумы - Жюльетта Бенцони

— Ну конечно, я все видел. Но пока все должно оставаться именно в таком виде. Причину я вам объясню, но не здесь. Идемте, вы поедете со мной…

— Постарайтесь понять, — сказал Видаль-Пеликорн, — если мы сообщим обо всем в полицию, мы рискуем спровоцировать новую трагедию. Вы должны нам доверять. А так как вы знаете, кто мы такие, то для вас это не составит труда.

Молодой человек встал, переглянулся с мужчинами, вытер слезы и нашел в себе силы слабо улыбнуться.

— Простите меня! Я поеду с вами…

Особняк в парке Монсо обладал одним замечательным свойством. В этот дом можно было приехать в любое время, и там всегда находился человека готовый выслушать и утешить. Было чуть больше трех часов ночи, но уже через десять минут после того, как Франсуа-Жиль Фожье-Лассань переступил порог дома, он уже удобно устроился в кресле в наполненном зеленью зимнем саду. Напротив него расположилась старая дама в бархатном халате цвета пармских фиалок и кружевной головной косынке, похожей на воздушный шар из-за копны серебристых волос под ней. Она смотрела на юношу удивительно молодыми зелеными глазами, и взгляд ее был полон сочувствия. Появилась и старая дева со светлыми кудряшками, одетая в розовый пеньюар из пиренейской шерсти. Лента такого же цвета удерживала ее прическу, напоминавшую золотое руно. Она была высокой и худой, с длинным носом пронырливыми глазами, цвет которых совершенно невозможно было определить. В одной руке она держала серебряный кувшин с горячим шоколадом, и другой — серебряный кофейник, украшенный гербом. За ней следовал старый дворецкий в полосатом жилете, черных брюках и в клетчатых домашних туфлях. Он принес поднос с чашками и тартинками. Что самое удивительное, молодой человек отлично себя чувствовал в этом чудесном подобии оранжереи, где нежно пахло цветами апельсинового дерева. Он впервые в своей жизни откровенно рассказывал о себе и не испытывал ни малейшего желания уйти отсюда.

— Моя история, а вернее история моей матери, проста и, боюсь, совершенно неоригинальна. Молодую девушку из бедной семьи лионских аристократов выдали замуж по расчету за высокопоставленного члена магистрата. Он был намного старше нее, но очень богат. После двух лет брака, не увенчавшегося рождением детей, она встретила на охоте молодого, но уже известного парижского антиквара, красивого и импозантного. Оба испытали взаимное страстное чувство, которое им каким-то чудом удалось скрыть от окружающих. Моя мать всегда считала это невероятной удачей. Дело в том, что высший свет Лиона, куда входят только «шелковые»[67] короли, знать и другие птицы высокого полета, очень внимателен — я бы даже сказал, что он бдит денно и нощно, — к тем, кто к нему принадлежит.

— Это относится не только к Лиону, — заметила тетушка Амели. — Такую же картину можно наблюдать и в других городах Франции — в Лилле, Ренне, Тулузе, Бордо или Марселе. Что вы хотите: как только у человека появляется слишком много денег, слишком много слуг, а делать ему нечего, он ищет способы развлечься! Так что же было дальше?

— С помощью денег и при сочувственном участии моей бабушки с материнской стороны, презиравшей зятя и никогда этого не скрывавшей, и крестного моей матери влюбленным удавалось находить редкие моменты для встреч, чтобы отдаться любви, которая приходит лишь однажды. Потом мама забеременела, и им пришлось расстаться. Не без труда: мой отец, я говорю о Жиле Вобрене, хотел, чтобы мама развелась с мужем и вышла за него замуж. Но это означало грандиозный скандал и отлучение от церкви. Моя мать сразу бы стала «неприкасаемой».

— Она бы жила в Париже. Это бы меняло дело, — сказал Альдо.

— Это бы ничего не изменило, — отрезала маркиза. — В Париже, как и в Лондоне, Риме, Мадриде или Тимбукту, разведенную женщину не принимают в свете. Второй брак в этом случае расценивается как сожительство. Решением проблемы стал бы только добровольный уход супруга в мир иной…

— К несчастью, председатель магистрата Фожье-Лассань, чью фамилию я ношу, отличался железным здоровьем, хотя он и был на двадцать пять лет старше моей матери. Моя мать стала вдовой только после крушения поезда Париж — Лилль…

— А зачем ему понадобилось ехать в Париж? — задала вопрос Мари-Анжелин.

— Насколько мне известно, его пригласили на съезд европейских магистратов. Благодарение Богу, он не взял с собой в поездку мою мать! В действительности, он никогда и никуда ее с собой не брал. Мать не выезжала за пределы Лиона и его окрестностей. А Фожье-Лассань ни разу не усомнился в том, что я его сын. Но это не значит, что он был полон любви ко мне. Главное, чтобы я был здоров, — я же должен был стать продолжателем рода, — хорошо учился и прилично вел себя за столом. Я ни разу не видел с его стороны проявления отцовских чувств, но, если я совершал какую-нибудь глупость, он не давал мне спуску…

— У вас есть братья или сестры? — спросил Альдо.

— Никого. Я иногда думаю, что он был, к счастью, бесплоден. Но магистрат был о себе слишком высокого мнения, чтобы допустить подобную мысль, и поэтому винил мою мать в том, что она родила только одного ребенка. В действительности — я говорю об этом с огромным сожалением, — его смерть стала настоящим освобождением для моей матери и для меня.— А какова из себя ваша мать? — поинтересовалась тетушка Амели.

— Я попробую угадать, — сказал Альдо. — Она очень красива, брюнетка с черными или серыми глазами, смуглая…

— Вы глубоко заблуждаетесь, — прервал князя молодой человек, явно удивленный этим описанием. — Моя мать все еще очень красива, но у нее белокурые волосы и прозрачные, как родниковая вода, глаза. Мы с ней очень близки, поэтому после смерти председателя она сразу же рассказала мне правду. В ту пору мне было пятнадцать лет…

— Не был ли шок слишком сильным? — встревожился Адальбер.

— Вы не поверите, но я испытал огромное облегчение. Мысль о том, что с возрастом я стану похожим на председателя, леденила мне кровь.

— Но разве не по его примеру вы стали должностным лицом?

— Он здесь совершенно не причем. Мне всегда были интересны правосудие и буква закона. Это крайне забавляло моего настоящего отца. Он говорил, что и в мыслях не держал обзавестись сыном, который отправляет людей на эшафот.

— Когда вы с ним познакомились? — спросил Альдо.

— Через день после гибели председателя. После моего рождения Вобрен ни разу не показывался в Лионе, но, узнав новости, он сразу же написал моей матери. Вот почему я много раз гостил у него в Париже. Мы так хорошо понимали друг друга! Мы даже дважды вместе путешествовали: один раз в Италию, а второй — в Австрию и Венгрию. Он открыл для меня Версаль и Трианон. Я со страстью читал газеты, в которых рассказывалось, как вы в прошлом году вывели на чистую воду «Мстителя королевы». Как мне хотелось быть там с вами! Увидеть всех этих людей и леди Кроуфорд…