Жаркое лето 1953 года в Германии - Николай Платошкин

Когда в январе 1953 года Эйзенхауэр вступил на пост президента, он представил миру самый антикоммунистический кабинет в истории США. Эйзенхауэру ассистировал вице-президент Р. Никсон, имевший в СССР такую репутацию, что когда его избрали президентом даже 15 лет спустя, это породило в Москве самые тревожные предчувствия. Новый госсекретарь Дж. Ф. Даллес был одним из наиболее ярых сторонников «отбрасывания» коммунизма, а его брат Аллен — главным разработчиком уже упоминавшейся выше операции «Раскол» (он стал директором ЦРУ).

Конечно, в политической риторике команды Эйзенхауэра было много предвыборных лозунгов, и воевать всерьез с СССР он не собирался. Но планы атомных бомбардировок советских городов обновлялись в США каждый год: предполагалось, что после разгрома СССР будет оккупирован 215 дивизиями НАТО. Эйзенхауэр был настолько искренен и неподражаем в антикоммунистической истерии, что даже отодвинул на вторые роли главного обличителя «красных» сенатора Маккарти, который вскоре спился из-за невнимания истеблишмента к собственной персоне. В серьезность намерений нового президента США поверили многие в Европе, а эмигрантские организации выходцев из стран социализма уже предчувствовали свое триумфальное возвращение на родину.

Аденауэр был очень доволен исходом президентских выборов в США. Эти чувства еще боле укрепились после визита госсекретаря Даллеса в Бонн в начале февраля 1953 года. На беседе с Аденауэром 5 февраля Даллес рассказал, как активно он обрабатывал социал-демократов, чтобы заставить их голосовать за Парижский и Боннский договоры. Уж он, Даллес, знает, что от русских ничего нельзя добиться путем убеждения и дискуссий. Со своей стороны Аденауэр заверил, что сразу же после ратификации договоров в новую западногерманскую армию будут набраны 50 тысяч добровольцев, которые «участвовали в войне» (на чьей стороне — понятно). Необходимость усиления западногерманской полиции Аденауэр мотивировал тем, что коммунисты-подпольщики в ФРГ приобрели опыт партизанской войны (и здесь понятно, на чьей стороне). Не ясно было лишь (в том числе и американцам), где же канцлер нашел этих партизан-подпольщиков в Западной Германии.

В апреле 1953 года Аденауэр отправился в свой первый официальный визит за океан. Канцлер ехал в Америку, с гордостью оглядываясь на укрепившееся в 1952 году международное положение ФРГ, которая пыталась утвердить свои притязания на единоличное представительство несуществующей пока Германии в мире. С помощью западных стран ФРГ стала членом нескольких специализированных организаций ООН (в том числе ЮНЕСКО), а 2 октября 1952 года вступила в Международный валютный фонд (МВФ) и Международный банк реконструкции и развития (МБРР), что ознаменовало собой прекращение контроля союзников над западногерманскими внешнеэкономическими связями[201]. 10 сентября 1952 года, после непростых закулисных переговоров в Нидерландах, ФРГ и Израиль подписали соглашение, по которому Бонн обязывался выплатить Тель-Авиву в течение 12 лет компенсацию за преступления Гитлера против евреев в размере 3,45 млрд. марок. Компенсация выплачивалась в виде товарных поставок и капиталовложений и покрывала 10–15 % годового импорта Израиля[202].

Наконец, главным козырем Аденауэра была уже упоминавшаяся ратификация Парижского и Боннского договоров 19 марта 1953 года. В ходе парламентских дебатов по этому вопросу канцлер повторил свою излюбленную мысль о необходимости разговаривать с СССР в германском вопросе только с позиции силы. Лидер, входивший в правящую коалицию Германской партии, Х.-Й. фон Меркац совсем в духе Эйзенхауэра призвал к освобождению от СССР занимаемых им немецких территорий, включая ГДР.

Но, отправляясь в апреле 1953 года в Вашингтон, Аденауэр все же был крайне обеспокоен состоянием внутренней сплоченности западного лагеря. На этот раз канцлер считал опасность очень серьезной. Ведь к соглашению с СССР склонялась не ослабевавшая с каждым днем французская Четвертая республика, а популярный и опытный премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль. Фултонская речь этого человека в 1946 году ознаменовала начало «холодной войны». Заподозрить Черчилля в симпатиях к коммунизму не мог даже Аденауэр. Черчилль еще в 1952 году вынашивал идею созыва совещания «большой тройки» лидеров СССР, США и Великобритании, чтобы урегулировать осложнившуюся ситуацию в Европе и прежде всего в Германии. Несомненно, честолюбивый британец считал, что «молодые» политики в США и Великобритании наломали после 1945 года дров, и настала пора старому профессионалу экстра-класса вспомнить свои лучшие годы. И еще Черчилль хотел новыми мирными инициативами поднять престиж Британской империи, только что вынужденной расстаться со своей крупнейшей колонией — Индией.

Черчилль надеялся на позитивную реакцию в Москве после смерти Сталина, тем более, что новым главой внешнеполитического ведомства СССР стал его старый и хороший знакомый Молотов, с которым они когда-то выстраивали послевоенный облик Европы. Почти сразу же после смерти Сталина 11 марта 1953 года британский премьер направил секретное послание Эйзенхауэру с предложением прозондировать совместно или поодиночке готовность русских к встрече в верхах[203]. Однако Эйзенхауэр ответил отказом: он не хотел встречаться с новым советским руководством, чтобы не давать СССР дополнительных возможностей для «пропагандистского шоу»[204].

Как ни странно, в союзниках у Эйзенхауэра и Аденауэра был и МИД Великобритании, стремившийся представить политику нового советского руководства в черном цвете. Когда Молотов в беседе с британским послом 27 марта 1953 года предложил освободить содержавшихся в КНДР английских дипломатов, он встретил подчеркнуто холодную реакцию. В Форин офис новую политику СССР представляли даже более опасной, чем ранее, так как она может расколоть единый антикоммунистический фронт в Западной Европе, привыкшей видеть в Москве только ястребов. Британский посол в СССР Гаскойн был отозван в Лондон для консультаций.

Однако Черчилль был слишком опытным политиком, чтобы поверить антикоммунистическим «страшилкам» своего МИДа. Он считал отзыв посла неправильным и подготовил проект письма своего министра иностранных дел А. Идена (эту должность Иден занимал и в годы войны) Молотову с предложением об их скорейшей личной встрече. Переговоры старых знакомых, по замыслу Черчилля, «могли бы вывести нас всех с пути безумия и гибели»[205]. Если встреча на уровне мининдел прошла бы успешно, Черчилль и «Айк» (то есть Эйзенхауэр) могли бы присоединиться к переговорам. Однако Иден тяжело заболел и был вынужден оставить свой пост. Правда, Аденауэру не стало легче, когда он узнал, что Черчилль сосредоточил руководство Форин офис в своих руках. Британский премьер явно входил во вкус большой политики и стал видеть в германском урегулировании венец своей блестящей карьеры государственного деятеля. Черчилль вступил в контакт с Молотовым по дипломатическим каналам и, как он и ожидал, получил из Москвы обнадеживающие сигналы.

Перед Аденауэром вновь ясно замаячил «кошмар Потсдама», и он отправился в США с одной целью: не допустить контактов западных союзников с новым советским руководством на высоком или высшем уровне.

В США Аденауэр добился ряда видимых дипломатических побед, повышающих международный престиж ФРГ. 10 апреля 1953 года было подписано американо-западногерманское соглашение о сотрудничестве в области культуры. США вернули ФРГ 382 судна, принадлежавших ранее Германии и присвоенных американцами в счет репараций (хотя непонятно, каким, собственно, разрушениям в годы войны подверглись США). 3 июня 1953 года по итогам визита канцлера в США в Бонне было подписано соглашение, вводившее в силу (с некоторыми коррективами) договор о дружбе, торговле и мореплавании между США и Германией 1923 года.

Таким образом, еще до официального вступления в силу Общего договора США демонстрировали всему миру суверенитет ФРГ.

Но главной целью визита была координация позиций Вашингтона и Бонна в отношении постсталинского советского руководства. На беседе 7 апреля Даллес спросил Аденауэра, что он думает относительно «новой русской ситуации» с учетом имеющейся у немцев информации, которой не располагают США. Канцлер не заставил себя просить дважды и заявил, что советские мирные инициативы последнего времени свидетельствуют о том, что наследникам Сталина нужна передышка для укрепления своих внутриполитических позиций. Агрессивная же сущность Советского Союза не изменилась, о чем говорит строительство в «восточной зоне» (то есть ГДР) аэродромов для современных советских реактивных истребителей, способных достичь Бонна за 20 минут. Поэтому Запад должен продолжать наращивание своих вооружений. Отсюда Аденауэр плавно перекинул мостик к наиболее волновавшей его проблеме. ФРГ, мол, готова немедленно поставить под ружье 60–70 тысяч добровольцев, но эти бывшие солдаты и офицеры вермахта удручены тем, что их боевые товарищи до сих пор томятся в тюрьмах западных союзников как военные преступники (на май 1953 года американцы держали в заключении на территории ФРГ 304 немецких военных преступника). Особенно заботила канцлера судьба наиболее видных деятелей гитлеровского режима, содержавшихся под контролем четырех держав в тюрьме Шпандау (Западный Берлин). Речь шла о Гессе, адмиралах Денице и Редере, министре вооружений и любимце Гитлера Шпеере, бывшем министре иностранных дел фон Нейрате и руководителе «гитлерюгенда» фон Ширахе. Аденауэр предлагал проверить миролюбие нового советского руководства, предложив русским смягчить режим содержания и освободить старых и больных узников Шпандау. Условия в Шпандау действительно были «страшными»: так, Рудольфу Гессу не нравилась гречневая каша, которой его кормили советские охранники. Даллес предпочел не отвечать на эту просьбу Аденауэра, хотя верховный комиссар США в Германии Макклой и раньше проявлял заботу о нацистах в Шпандау.