Преобразователь - Ольга Голосова

Женщина остановилась и снова принюхалась. Пахло лисьей мочой. Запах слабый, лисы были здесь давно, но стойкий. Женщина повернулась в ту сторону и зашагала вглубь леса. Вскоре она наткнулась на огромный поваленный дуб, в корнях которого скрывалась брошенная лисья нора Женщина покрутилась вокруг нее, запихала в рот несколько горстей снега, задержавшихся между травы и корней, и заползла внутрь. Ночь она переживет. Она свернулась калачиком и, положив голову на руку, задремала, вздрагивая от любого звука. Воспоминания не оставляли ее даже во сне.

На следующий день, с трудом ступая замерзшими ногами, она набрела на стоявшую среди пустынных полей деревню из пары десятков хижин, крытых соломой. Погода выдалась ветреная, и дым очагов сносило прямо в ее сторону. Пара лохматых тощих собак облаяла ее у первой же изгороди, но женщина оскалилась на них и что-то прошипела. Собаки отступили, и, тяжело опираясь на посох, она продолжила путь в сторону деревенской площади, где по обычаю росло священное дерево да располагались приходская церквушка с постоялым двором. Собаки еще долго лаяли ей вслед. На площади возле круглого колодца-журавля несколько женщин обсуждали местные новости. Они дружно окинули путницу подозрительными взглядами и придвинули кожаные ведра поближе к шерстяным юбкам.

– Вы не скажете мне, добрые женщины, далеко ли до Кельна? Я странствую туда по обету, данному во искупление грехов.

– Тяжелую епитимью накладывают святые отцы, – усмехнулась одна из них, краснощекая матрона, перевязанная платком из козьего пуха крест накрест. Ее чепец был сдвинут на затылок, из-под него выбилось несколько черных прядей. – Сами небось сидят в трапезной да вкушают вино с елеем за твое здравие, а тебе шляйся здесь…

– Тихо ты, – другая ткнула ее локтем в бок. – Чего попусту болтаешь? До Кельна еще дня три пути, но по такой дороге протопаешь и подольше. Вон трактир – там ты можешь поесть и переночевать, если, конечно, у тебя найдется несколько медяков.

Паломница кивнула.

– Наш сеньор не жалует путников. Так что поберегись, – откликнулась третья. Тем более здесь ужас что творится…

Но вторая женщина бросила на болтунью такой свирепый взгляд, что та аж поперхнулась.

Не успели кумушки перевести дух, как дверь трактира с грохотом распахнулась и на крыльцо выскочила растрепанная баба с кувшином. Она опрометью кинулась к колодцу, едва не зашибив мужика в овчинной безрукавке, лениво распутывающего сбрую.

– Совсем плохо, – крикнула она и, выпучив глаза, растопыренными руками показала как.

Деревенские дружно охнули и прижали руки к могучим грудям.

Но трактирщицу распирали противоречивые чувства, и она в сердцах дернула заспанного мужика за рукав:

– Слышь, Гаспар, кровь у нее пошла горлом! Священник, что гостит у сеньора, начал отходную читать…

– Да ну? – Гаспар покачал головой, не отрывая взгляда от кожаных ремней. – Тады тащи им то, зачем послали.

– Во дубина! – в поисках сочувствия баба оглядела товарок, и те снова дружно охнули, обозвав мужиков дурнями.

– А что, много крови-то вытекло? – возбужденно прошептала черненькая.

– Ой, бабы, с ведро, клянусь головой святого Христофора!

– Сильно мучается, бедняжка, да?

– Ой, прямо мочи нет. Хрипит сильно, глаза закатила. А платье-то, платье испорчено навсегда. Такое не отчистишь! Настоящая парча с бархатом!

Быстро достав воду, она обдала путницу ледяными брызгами.

– Да скоро ты там, дура!? – заорали из трактира, и, подхватив кувшин, трактирщица ринулась обратно, снова налетев на Гаспара с его ремнями. Прежде чем скрыться внутри, она обернулась и шепотом прокричала:

– Приехала-то сюда в повозке, обитой мехом, с разодетым кавалером, таким красавчиком, что глаз не оторвать, а сегодня – ни того ни другого! Вона как!

– Да где ты, задери тебя медведь!? – проорали изнутри.

– Бегу, бегу, чо орешь… – трактирщица скрылась, и до паломницы донесся тяжелый топот ее деревянных башмаков.

– Он, поди, ее и прирезал, – баба в козьем платке оглядела подружек. – Ездют с кем ни попадя, а сказано, что порядочной женщине негоже без служанки и родственников таскаться по дорогам.

Путница, секунду поколебавшись, скользнула внутрь, не дослушав. Едва переступив порог, она чуть не столкнулась с маленьким щуплым монахом в белой рясе с черной пелериной. Он поднял голову в остроконечном капюшоне и посмотрел ей прямо в глаза. Женщина быстро поклонилась, подставившись под благословение. Привычно сложив пальцы, доминиканец торопливо сотворил крестное знамение и окинул ее пристальным взглядом. Женщина поклонилась монаху еще раз.

– Прости, святой отец, бедную странницу за любопытство, но не поведаешь ли, что произошло? Я слышала, здесь тяжело раненый, а мне доводилось ходить за больными.

Монах испытующе посмотрел на нее.

– А покойников ты умеешь обряжать?

– Да, святой отец.

– Бедняжке, что сейчас вот-вот отдаст Богу душу, нужна не сиделка, а псаломщик. Она без сознания, и я не могу ее исповедовать. Скоро здесь будут люди сеньора – за ними уже послали.

– А где умирающая?

– Наверху, – монах кивнул в сторону лестницы, ведущей в комнаты второго этажа.

Еще раз поклонившись, странница скользнула наверх.

Отворив дверь в убогую комнатушку, она застыла на пороге.

На дощатой лежанке возле окна, на соломе, поверх которой накинули медвежью шкуру, лежала умирающая. Лица с порога было не разобрать, только виднелись длинные белые волосы, окровавленными сосульками свисавшие до самого пола.

Странница вздрогнула и сделала шаг вперед. Раненая была обнажена и едва прикрыта краем той самой шкуры. Между идеальных полусфер ее груди торчала костяная рукоять кинжала.

Путница вскрикнула и зажала рот руками. Помедлив, она совладала с собой и шагнула к кровати.

Она наклонилась над умирающей и дрожащей рукой осторожно убрала скользкие волосы с ее белоснежного лица. Вокруг запавших глаз и полуоткрытого рта синели глубокие тени – верные предвестники смерти. Монах был прав: ей осталось недолго.

– Бьянка, ты меня слышишь?

Странница опустилась на колени.

Вот как они встретились.

Умирающая с трудом приоткрыла глаза.

– Мне сказали, ты без сознания… Ты притворилась, – прошептала путница.

– Кловин, – губы раненой едва сложились, чтобы выпустить из себя ненавистное имя.

От усилия кровь потекла у нее изо рта, и она снова прикрыла глаза.

Пробухали шаги, и на пороге появилась трактирщица. Она протопала к окну и протянула путнице плошку с водой.

– Дай ей, авось полегчает.

Женщина посмотрела на воду и покачала головой.

– Слишком поздно, – пробормотала она и стиснула плошку в руках. Губы ее дрогнули, она подняла глаза на трактирщицу:

– Послушайте, позовите сюда кого-нибудь из мужчин, только неробкого десятка.

Трактирщица понимающе кивнула и, перекрестившись большим пальцем, помчалась вниз.

Умирающая лежала с закрытыми глазами, и воздух с хрипом вырывался из ее полуоткрытого рта. В уголке искусанных от боли губ запеклась черная струйка, сбегавшая наискось через щеку и исчезавшая в волосах, холодный пот крупными каплями стекал с ее лица, выступал на груди и животе.

Кловин поправила шкуру, укрывавшую Бьянку, понимая всю бессмысленность неловкой заботы.

В комнату поднялся давешний мужик, тот самый, что возился во дворе с конской сбруей.

– Ты можешь вытащить нож?

Мужик наклонился над телом.

– Я, конечно, не солдат, но свиней резать доводилось. Если я вытащу нож – она умрет почти сразу. Кровь хлынет ей в живот. Видишь: лезвие в виде крюка, ей вспороли грудину.

– Святой отец сказал, что она все равно умрет. Но если ты вытащишь нож, она, может быть, придет в себя и назовет убийцу.

– Что ж, по мне, все равно не очухается, я видал подобные кинжалы у сарацин: после них долго не живут.

Гаспар обхватил двумя руками рукоять с черным камнем и выудил нож так, как вытаскивают из рыбы крючок.

Раненая с глухим стоном подалась вслед за ножом. Дымящаяся кровь хлынула из ее рта, заливая руки сестры. Нож остался у мужчины. Больше ничем ей помочь было нельзя. Кловин наклонилась к лицу раненой.

– Кто, Бьянка? Его имя?!

Умирающая захрипела, отчего на губах ее вздулись кровавые пузыри. Обезумев от муки и ужаса, она распахнула глаза и невидяще уставилась в пустоту.

– Имя!

– Это… он… – слова выходили из нее вместе с жизнью. – Ты… королева… ненавижу… он не тот… Рэндальф… Хейдрик… Он виноват… Он убил… отшельника… Он ждет… Он… – Бьянка вдруг издала булькающий смешок, и ее пальцы вцепились в рукав путницы.

Все было кончено. Алая пена выплеснулась из ее рта на пол. Кровь из раны перестала течь, но глаза, ее голубые глаза с ненавистью смотрели на Кловин. Та осторожно закрыла их. И только тут заметила, что щуплый монах в белой рясе неотрывно смотрит на нее.