Господь низвергает своих ангелов (воспоминания 1919–1965) - Айно Куусинен

В Воркуте-Воме лагерь был совсем небольшой. В том месте неширокая река Воркута впадает в Усу. Во время короткого лета сюда доставляли по реке продукты и прочий груз для лагерей этого района. Хранился груз на складах, а зимой его везли дальше на лошадях. В Воркуте-Воме было только три группы палаток из парусины и три небольших деревянных дома: в одном — канцелярия коменданта лагеря, в двух других — поликлиника и баня. Позже Воркута-Вом расширилась, там выстроили восемь больничных бараков. В новой больнице, которую называли сангородок, было большое психиатрическое отделение для мужчин и поменьше — для женщин.

До нас доходило мало сведений о жизни на свободе, но кое-что мы иногда слышали. Летом 1940 года я познакомилась с молодым литовцем, арестованным совсем недавно. Он рассказывал жуткие подробности о финской войне. Несмотря на моё мрачное настроение, сердце моё исполнилось благодарностью и гордостью. «Во всех странах, на всех языках превозносят смелость и патриотизм финнов. О Финляндии теперь знают даже в тех местах, где раньше о ней никогда и не слышали», — говорил он.

Летом 1940 года в Воркуту-Вом назначили нового коменданта. Однажды я получила приказ к нему явиться. Это был высокий человек в кителе без знаков отличия. Он дружелюбно со мной поздоровался, справился о здоровье, о том, по какой статье я осуждена; наконец спросил, что я думаю о войне между Финляндией и Советским Союзом. Я ответила, что слышала по радио о начале войны, но больше ничего не знаю.

— Война кончилась? — спросила я.

— Да. Но как! Русские не смогли ничего с финнами поделать, — сказал он. И продолжал: — Я командовал участком фронта, знаю всё досконально. На меня взвалили вину за поражение.

Он был офицером высокого ранга, и он открыто рассказывал о своих впечатлениях, ответил на мои расспросы.

— На моем фронте мы увязли в сугробах. Финны — прирождённые лыжники, они стремительно проносились мимо нас и исчезали как привидения. А наши бойцы, в своих тяжёлых шинелях, неуклюжих валенках, еле ковыляли. По глубокому снегу в такой обуви ходить невозможно. В валенки набивался снег, таял, и солдаты часто обмораживали ноги. Целые санитарные эшелоны, полные раненых и обмороженных солдат, шли в Ленинград, скоро там были переполнены все госпитали. Поэтому раненых, в конце концов, пришлось размещать в семьях ленинградцев. Почти все мои бойцы сильно обморозились. Что я мог сделать? Но меня судили и отправила сюда, в Воркуту.

Позднее ещё один офицер в высоком чине говорил мне о финских солдатах, сравнивая с русскими: «Русские бойцы воевали без всякого воодушевления и самоотверженности. Они были обязаны воевать, обязаны выполнять приказ». Я у него спросила: «Как вы думаете, что привело к войне? Судя по советской печати, войну начали финны». — «Враньё! Ни один даже самый тупой боец не сомневался, что войну начали мы. Все понимали, что наше правительство хотело сделать Финляндию советской. Но я, — продолжал он, — больше ни за что не стал бы участвовать в такой войне. Лучше уж сразу застрелиться».

Поздней осенью 1940 года мы слушали специальную радиопередачу, которая транслировалась по всем радиостанциям Советского Союза. Передавали речь Куусинена, в которой он поздравил народ Эстонии с «мудрым решением» присоединиться к Советскому Союзу. Я стояла перед своим бараком под репродуктором по колено в снегу, слушала речь своего мужа и пыталась вообразить, какие чувства испытывали эстонцы — мои товарищи по несчастью, слушая это «приветствие».

Работы у меня в поликлинике было много, отдыха я не знала. Правда, однажды получила по болезни четырёхмесячный «отпуск». В конце марта 1941 года мне было объявлено, что комендант всех воркутинских лагерей генерал Тарханов приказал мне прибыть в Воркуту, чтобы стать его личной медсестрой. Я испугалась, но отказываться и думать было нечего. Пришлось ехать на лошади на север, километров за шестьдесят. Мороз стоял сильный, но всё же на этот раз я ехала, а не шла пешком по замёрзшей Усе. Вёз меня убийца и грабитель, по дороге он мне рассказывал о таинственной жизни уголовников, я многое узнала о преступном мире.

В Воркуте я явилась к главному врачу санитарной части, он отправил меня к генералу. Но по дороге я поскользнулась и сломала правую руку в запястье. Генерал велел положить меня в больницу для вольных. Там выяснилось, что у меня перелом двух костей. Мне наложили гипс на четыре месяца и в июле 1941 года отправили назад в Воркуту-Вом. На этот раз я летела самолётом, которым обычно возили почту. Так я генерала ни разу и не увидела. Как я была рада, что снова оказалась среди старых друзей!

Должна рассказать немного о «вольных». Так назывался персонал, администрация, штатские и военные чиновники и бывшие заключённые, которые, отбыв наказание, оставались в Воркуте. Обычно бывшие заключённые занимались какой-нибудь специальной работой. Оставались потому, что заработки здесь были в три раза больше, чем на юге. Вольными считались и те, кому было запрещено выезжать из Воркуты, хотя срок их заключения уже кончился.

По радио в воркутинской больнице я услышала, что 22 июня 1941 года Гитлер напал на Россию. В официальных донесениях пытались скрыть факт отступления Советской Армии. Мы считали, что причина поражений — низкий моральный уровень армии. Заключённые непроизвольно старались избегать разговоров о войне, каждый надеялся теперь на освобождение. Но для находившихся в нашем лагере немцев и многих финнов война сыграла роковую роль, их перевели в спецлагерь в Инту. С ними исчезла и доктор фон Файт. Я осталась в Воркуте-Воме и, кроме недолгого пребывания в Воркуте в 1941 году, пробыла здесь с мая 1940 года до начала апреля 1943. Мне запомнилось несколько встреч с заключёнными-финнами.

В сентябре 1940 года в нашей зоне начали строить узкий, огороженный забором коридор от главного входа до недавно раскинутого нового палаточного лагеря. Мы не знали, зачем эти заборы, шутили, что арестовали, видно, стадо овец и погонят по тому коридору. Но когда проход был готов, оказалось, что палатки не для овец, а для сотни финских военнопленных. Мне велели выяснить, есть ли среди них больные, но конвойный, который был со мной, не дал мне с ними толком поговорить, я успела дать им только несколько таблеток от головной боли. На следующий день финнов отправили в бескрайнюю тундру, они исчезли навсегда.

Летом я работала в маленькой поликлинике для портовых рабочих Воркуты-Вома. Там десятник, тоже из заключённых, привёл ко мне мужчину и сказал:

— Осмотрите. Он, наверное, болен. Это очень хороший работник, но трое суток он просидел неподвижно на берегу. Не понимает по-русски ни слова.