Мэри Роуз - Шарлотта Лин

Старуха невесело захихикала.

— Они меня прогнали, ваши советники, — сказала она. В ее лице было что-то куриное, обвисшая, помятая кожа была покрыта коричневыми пятнами. — А на рынке уже ни души, все прибежали сюда, чтобы поглазеть. И как нашему брату на хлеб зарабатывать?

— Дай ей пенни, прошу тебя, — произнес Сильвестр, обращаясь к Фенелле, но Фенелла стояла неподвижно. Она узнала женщину. Это была Томазина, предвестница смерти, которая предсказала, что «Мэри Роуз» будет оплачена человеческими жизнями.

— Фенелла! — крикнул Сильвестр.

Фенелла и Томазина глядели друг на друга. Старуха по-прежнему сжимала руку Сильвестра, гладила тыльную сторону ладони костлявыми пальцами.

— Я тебя знаю, — сказала она.

— Да, — подтвердила Фенелла.

— Ты дочка Клэпхема, инспектора.

— Да.

— Это твой жених? Какой статный молодой человек, какая отрада для глаз! Должно быть, Господь очень любил тот день, когда решил создать вас.

В этом не было ничего угрожающего. Это был приятный комплимент, и у Фенеллы не было причины так дрожать. Она заставила себя нащупать в кошеле монету, изо всех сил желая, чтобы Томазина наконец-то отпустила Сильвестра.

— Это тебе, — сказала она, протягивая ей пенни. — Поспеши, чтобы успеть что-нибудь купить в городе.

Томазина взяла монету, но гладить руку Сильвестра не перестала.

— Да благословит тебя Господь, — сказала она, обращаясь к Фенелле. — Держись подальше от порта с большими кораблями. И за своим красивым повелителем присматривай. Иногда другу приходится трижды спасать жизнь, прежде чем он поймет, кто он ему на самом деле. А для некоторых друзей после третьего раза уже бывает поздно.

Фенелла отпрянула, прижимая к себе маленького Люка. Сильвестр отнял у Томазины свою руку, обнял Фенеллу.

— Нам пора, — произнес он. — Доброй ночи, да хранит вас Господь.

К огромному облегчению Фенеллы, старуха спокойно отпустила их.

— Однажды она уже говорила это, наверняка она говорит гак всякому, — пролепетала Фенелла, у которой стучали зубы.

День был по-весеннему теплым, но вечерняя прохлада подкралась слишком быстро. Как же, должно быть, холодно бедной женщине, которую палачи отрывают от кресла и оставляют лежать в прибрежной грязи! Сэр Джеймс подошел к ней, снял с плеч накидку, набросил на нее. Остальные члены совета уже покинули бухту.

— А что она уже говорила однажды? — спросил Сильвестр.

— Про друга, которому трижды приходится спасать жизнь, прежде чем он поймет, кто он этому человеку на самом деле, — дрожа, ответила Фенелла.

Повернувшись к Сильвестру, она увидела, что у того тоже дрожат губы.

— Забудь об этом, — тихо произнес он. — У несчастной женщины от голода помутился рассудок. То, что она говорит, не имеет к нам отношения. Мы знаем, что есть друг у друга, а кто из нас кому спасает жизнь, мы не считаем.

Фенелла невольно улыбнулась.

— Знаешь что, Сильвестр Саттон? — спросила она у него на ходу. — Я тебя люблю. Когда я больше не буду жить у тебя, ты обязательно должен приходить к нам каждый день.

— Может быть, я поселюсь у вас, — ответил Сильвестр. — И я тоже люблю тебя, Фенни.

Они дошли до того места на берегу, где по-прежнему лежала получившая наказание женщина. Сэр Джеймс поднял голову. Сильвестр молча передал ему Лиззи и опустился на колени рядом с женщиной, прямо в грязь.

— Миссис Хенли? Я Сильвестр Саттон, я забрал ваших детей, они живут в моем доме. Люк и Элизабет. У них все хорошо, вы будете рады, увидев, как они выросли.

Женщина попыталась приподнять голову. Лицо ее выглядело пугающе. Огромные глаза, впалые щеки.

— Элизабет, — прохрипела она. — Лукас.

— Мы зовем их Лиззи и Люк, — улыбнулся Сильвестр. — Вы не назовете мне свое имя?

— Ханна, — чуть слышно ответила женщина.

— Мы должны отвести вас в теплое место, Ханна, — произнес Сильвестр. — В наш дом, туда, где живут ваши дети. Как думаете, сможете пройти немного, если обопретесь на нас? Нужно спешить, иначе холод убьет вас.

И они попытались. Фенелла взяла Люка на руки, а Элизабет за руку, а сэр Джеймс и Сильвестр повели Ханну Хенли. Но сонный ребенок смог пройти лишь пару шагов, а тело женщины повисло между мужчинами, словно пустой мешок. Нельзя было терять ни минуты. Тучи сгущались, надвигалась гроза, вскоре должно было совсем стемнеть. В конце концов сэр Джеймс взял Лиззи на руки, а Сильвестр пронес Ханну Хенли всю обратную дорогу до Саттонхолла.

Должно быть, тетушка Микаэла ждала у окна в зале. Она распахнула двери, когда они добрались до густой аллеи посаженных сэром Джеймсом розовых кустов, которые сейчас были еще голыми.

— Ay Dios mio,[3] откуда вы в таком виде? — воскликнула она, а затем, словно девчонка, побежала по дор ожке, схватила сэра Джеймса под руки, поцеловала его прямо в губы. — Слава Богу, вы все дома до начала бури.

Никогда прежде Фенелла не задумывалась, какое это благословение — светлый, теплый дом. «Сэру Джеймсу стоило бы назвать его Камелотом», — думала она в этот вечер. Позже, когда они набили желудки густым перченым супом, приготовленным Карлосом, когда дети уснули, а Ханну Хенли завернули в одеяла и уложили в постель, она сидела со свечой у окна своей комнаты. Слушала завывания бури и мечтала о том, как она обустроит дом для своего возлюбленного. И в любую бурную ночь будет знать, что он в безопасности, что она, проснувшись, может обнять его и прошептать на ухо: «Все хорошо, сердце мое. Спи спокойно, день был долгим и богатым событиями, но причин бояться нет». Жизнь казалась полной и сладкой.

Через три дня прибыл посыльный из Лондона. Ханна Хенли еще лежала в постели, но остальные домочадцы стали готовиться к путешествию, в доме царила суета. Фенелла чувствовала себя так, словно сама стала невестой. Приехавший с верфи Сильвестр тут же снова убежал с детьми, ему не терпелось узнать, что принес посыльный.

— Наверняка еще одно письмо с приказами от ее высочества Джеральдины, — предположила тетушка. — Госпожа опасается, что ее недостойные родственники могут опозорить ее перед новым семейством, если она не напомнит им дюжину раз, что за едой нельзя чесаться и ерзать на стуле.

Фенелла расхохоталась.

— Может быть, мне лучше остаться здесь? — Ей не очень-то хотелось ждать еще целый день, чтобы обнять Энтони, но, строго говоря, она не входила в семью Джеральдины.

— Глупости, — заявила тетушка. — Ты — невеста Сильвестра, мой гребешок, и для нас ты Саттон, хоть эта сушеная треска и через сотню лет не решится сделать тебя честной женщиной.