ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3) - Пантелеймон Кулиш

Лмполь ничего не опасался, да еще на то время собралась там ярмарка. Тихохонько

подошли хоругви и вступили в отворенные ворота. Мещане только что проснулись, и

стали отворять крамные коморы (kramy), как рынок, наполнился польским войском.

Ударили в колокола, крикнули на оборону, но Поляки стояли уже с голыми саблями над

ше.ей. Все-таки мещане хотели защищаться, а приезжие бросились толпой бежать, но

мост на реке обрушился. Обороняющиеся мещане были перебиты; ограбленный город

был зажжен, а сколько Ямпольских мещан и гостей заходящее солнце оставило в покое,

всех нашло оно вырубленными. Погибло там десять тысяч народу обоего пола, в том

числе и три полка бунтовщиков. Достатки их расхватала жолнерская челядь".

Что эти похождения были делом произвола Калиновского и Лянцкрронского, видно

из письма Адама Киселя, которым он старался ослабить впечатление, какое они

должны были сделать в Украине.

Называя Хмельницкого милостивым паном гетманом, любезным паном и братом,

Киеель писал, что от начала вселенной, „при костеле, а по нашему при церкви

Божией", злой дух устра-. ивает свою капеллу; что он, Киеель, вместе с Хмельницким,

постоянно хлопотал о том, как бы спасти от гибели последнюю горсть Русского Народа

(один ополячивая, другой отатаривая); что Хмельницкий верноподданнически горовал

(horowal) и трудился для того, чтобы потушить вспыхнувший пожар, но что Нечай,

которому де ныне да оставит Господь его прегрешения, привык было, без гетманского

ведома, творить всякое зло: зазывать Татар против соотечественников, проливать кровь,

избивать шляхту. „Так и в последнее время" (писал Киеель) „он овладел артиллерией в

Брацлаве, двинулся к Линцам и напал на квартиры польского войска, понося письмами

и на словах знатных вождей и гетмановъ". Узнав де об этом столкновении и имея в

виду охранение мира, он, Кисель, удержал королевским именем полевого гетмана и

брацлавского воеводу от дальнейшего движения за пограничную черту, и теперь

коммиссия спокойно ожидает начала своего действия, а он де, Киеель, и полевой

гетман, которого письмо к Хмельницкому при сем прилагается, считают мир

ненарушенным. Когда коммиссия откроется, брацлавский воевода предъявит в её

заседании плюгавые письма и угрозы Нечая. Король де глубоко сожалеет об этом

поступке и о возникшей ссоре, но уверен, что все это случилось без ведома

Хмельницкого, и желает, чтобы коммиссия поскорее начала

т. га.

23

178

.

свои действия, дабы собранные военные силы соединились против общего врага.

Гонцу своему Кисель назначил срок до 12 римского марта, и если де к этому сроку не

получит ответа, то потеряет всякую надежду на коммиссию и на миролюбивое

окончание дела.

Это письмо было писано за два дня до истребления Ямполя, так что оно могло

прийти к Хмельницкому одновременно с известием о подвиге Лянцкоронского. Но

раньше, или позже достигло оно сво . его назначения, Хмельницкий был готов к вестям

о начале войны. Он вызывал ее всеми неправдами, и, однакож, этой грязной душе было

приятно или нужно представляться чистою. Козацкий Батько отвечал панскому

Нестору,--что он (Кисель) обеспечил его (Хмеля) коммиссией и миром, а между тем

брата своего отправил воевать вместе с Калиновским и Лянцкоронским. За эту де

кривду и полег брат его (писано после того, чгб произошло под Винницей), которого

(писал Хмельницкий) „мне жаль, как великого рыцаря и моего приятеля; но сам он того

хотел. И так как Ляхи начали войну, то и насытятся ею (Ц*!а jЈj syci)“.

В знак разрыва дружеских отоошений (уведомлял Кисель одного из своих

приятелей) Хмельницкий продал в свою пользу

2.000

мер его жита за несколько десятков тысяч злотых. Но Кисель был такой

запасливый хозяин, что и после этой потери отправил обоз хлеба в лагерь коронного

войска.

Между тем Калиновский держал военную раду и, по её решению, выступил, 6

марта, из Черниевец в Винницу. Войско шло через Мурахву, Красное, и 10 марта

остановилось на ночлег в Сутиске. В ту же ночь гетман отправил вперед к Виннице

брацлавского воеводу с его полком на рекогносцировку. От захваченных на пути языков

Лянцкоронский узнал, что в Виннице расположился, в виде гарнизона, кальницкий

полковник Богун съ

3.000

Козаков. Калиновский ускорил поход свой, несмотря на глубокий снег.

Так как козаки не поставили сторожевого отряда за мостом, то паны ворвались в

предместья неожиданно. Конные и пешие козаки вышли на реку Бог, покрытую льдом,

в котором они заблаговременно наделали прорубей, незаметных теперь под тонким

слоем льда и спегом. Лянцкоронский с хоругвями черкасского старосты, Юрия Киселя,

и новгородского подстолия,’ Николая Мелешка, также Гусина, бросился на Козаков, не

осмотрев местности. Он и сам насилу выбрался из проруби, а Кисель, Мелешко, один

поручик, то-есть панский наместник в походе, и много товарйщей-жолнеров погибли.

„Тело Киселя* (пишет Аноним)

179

„лежало потом непогребенное козаками, хоть он был и одной с ними веры*, а

звенигородский староста Гулевич (Русин), в письме к приятелю из-под Винницы,

прибавляет, что его съели собаки, осталась только голова и рука, так трудно было

подступить к нему осаждавшим Богуна.

„Козаки* (разсказывает Оевецим) „взяли знамя воеводы и оба намен# хоругвей.

Хоругви отступили в беспорядке к замку, который между тем заняли драгуны, и

расположились вокруг его укреплений, но сильно страдали от выстрелов козацкой

артиллерии. Потом уже отыскали Лянцкоронского, который, выкарабкавшись из

проруби, лежал на льду, избитый прикладами козацких самопалов, и он отправил к

гетману гонца, чтобы спешил с главным войском.

Но рассказу Анонима, Винница была полна поспольства, сбежавшагося отовсюду

для козацкого промысла, так как в это Смутное Время Польского Государства села

перебирались в местечки, и от того местечки делались многолюдными городами. О

Богуне он говорить, что эго был человек отважный во всех, случайностях войны; что,

при своей отваге, он был и разумен, и счастлив, как это редко соединяется в одном

человеке. О его неутомимой деятельности и удальстве мемуарист говорит с удивлением

и даже с любовью. Очевидно, что он выражал чувства расеказчиков-шляхтичей,

относившихся к этому козаку с рыцарским уважением. Богун (пересказывает Аноним)

выслал к гетману чернеца для переговоров и, воспользовавшись проволочкою трактата,

выкрался ночью через прилегавший к замку монастырь с тремя сотнями комонника за

Бог, чтоб разведать, не идет ли к нему от Хмельницкого подкрепление. В то же самое

время и паны отправили подъезд на рекогносцировку. Панский подъезд был сильнее

козацкой чаты, и Богун, столкнувшись с ним, побежал к Виннице. Жолнеры узнали его

среди Козаков по блестящему при месяце панцирю, и лучшие бойцы напрягали все

силы, чтобы схватить живым знаменитого полковника. Богун уходил, обняв шею

своего чубарого коня, а когда его заскочили и схватили за плечи, он стряхивал

жолнеров так, что те падали с коней. В такой борьбе набежал Богун на одну из тех

прорубей, которыми недавно обманул панов, и погрузился было в воду, но добрый конь

вынес его из западни. Думали, что ледяная ванна охладит его боевой пыл; но на

рассвете сам он атаковал панскую чату, и потом видали его всюду за ретраншаментами

на чубаром коне. Узнав издали, паны спрашивали его о здоровье, и Богун благодарил,

что ему от-'

180

,

платили за купанье купаньем. „Так мужественные кавалеры беседуют и бьются*!

восклицает Аноним.

ИИо сказанию того же мемуариста, Богун укрепил город, замок и монастырь таким

образом, что мог безопасно перейти из одного места в другое, и свое

фортификационное искусство сосредоточил на монастыре, занимавшем сильную

позицию.

Об этого сочувственного противникам и уважаемого ими воииа-козака разбился,

как увидим. Калиновский в своей кипучей, но безтолковой завзятости.

Он пришел к Виннице 11 марта и расположил войско на позициях, но, поджидая

артиллерии, не предпринимал военных действий. Войско стояло день и ночь в строю.

Козаки, не доверяя своим силам, .в полночь с субботы на воскресенье зажгли город во

многих местах и заперлись в монастыре. Тогда паны вступили в город и, лишь только

рассвело, пошли на приступ. Бой длился, с небольшими перерывами, целый день в

воскресенье и всю следующую ночь ко вреду осаждающих. В понедельник, однакож