Мужчины на моей кушетке - Брэнди Энглер

Мир фантазий Марка компенсировал то, чего ему не хватало изо дня в день, но он же стоял на пути того, что Марк действительно хотел в отношениях.

Моей целью было помочь Марку интегрировать его миры, так что нужно было не фокусироваться на его сексуальном поведении, а заставить его разобраться с гневом в адрес матери. Может быть, тогда он смог бы обрести более последовательное ощущение персональной силы — вместо притворной силы в ролевых играх, которые он разыгрывал в подземелье.

Марк не испытывал дискомфорта, когда просил безразличных ему женщин делать то, что он хотел. И при этом в любовных отношениях он был одержим желанием делать свою подругу счастливой — за счет собственных желаний или возможности попросить об их удовлетворении. Как только женщина становилась важна для него, он регрессировал к прежнему типу отношений, сложившемуся между ним и матерью. Я думала, что он, возможно неосознанно, проецирует этот гнев.

— Итак, когда вы не получаете того, что хотите, не говоря уже о том, что не просите, вы вините в этом женщину и гневаетесь на нее.

— Большую часть времени я даже не понимаю, что гневаюсь. Я просто становлюсь раздраженным и подавленным. И ни за что не позволяю женщине это заметить, пока не решусь на разрыв — как это было с Кэти. Это случилось два года назад, и я до сих пор чувствую себя виноватым. Она выглядела такой обиженной. Она все еще любила меня. — Марк помолчал. — Зачем я это сделал?

— Вам нужно было пространство, потому что вы не способны быть собой. Подавление гнева и других спонтанных форм самовыражения легко ведет к раздражительности и депрессии.

— Может быть, потому-то я и чувствовал себя таким свободным, когда бросил ее. Я даже не особенно переживал. Но вина никуда не делась.

— Теперь мы понимаем, почему вам так трудно рассердиться. Вина — это эмоция, которая вас блокирует. Вы по-прежнему защищаете свою слабую мать.

По лицу Марка пробежала тень воспоминания, и он рассказал мне одну историю:

— Она, бывало, садилась за кухонный стол, ничего не говоря, просто уставившись на кипу счетов. Однажды мой брат упал с велосипеда и сильно рассек себе щеку. Мать увидела это и расплакалась, а потом рассердилась. Она схватила его за грудки. В глазах у нее было все то же выражение бессилия, опустошенности. Я запаниковал и вступился за брата. Но эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами.

Эта ответственность за психическую стабильность матери легла на плечи Марка тяжелым бременем.

— На кого вы могли опереться? — спросила я.

Марк пожал плечами.

— У меня никого не было, поэтому я изо всех сил старался сделать так, чтобы она была довольна. Поддерживал дома чистоту. Держал в узде младшего брата. Перестав плакать, она улыбалась, и тогда все было прекрасно, и я мог успокоиться.

— Все ваше чувство стабильности было накрепко связано с возможностью поддерживать ее хорошее настроение. Означало ли это, что вам не всегда удавалось выразить себя ?

Я чувствовала уверенность в том, что гнев, прячущийся под пассивностью Марка, будет золотым ключиком, тем моментом в терапии, который отопрет закрытую дверь и позволит ему совершить сдвиг личной парадигмы и получить доступ к своей силе.

Люди часто считают гнев негативной эмоцией, которой следует избегать, но у меня это одна из самых любимых эмоций, поскольку, если подключиться к ней продуктивно, она указывает на чувство «я». Гнев указывает, что кто-то нарушил права и границы человека и что они заслуживают уважения.

Марк был блокирован, и мне необходимо было дать ему возможность по-прежнему испытывать любовь к матери — и в то же время получить доступ к своему чувству «я».

Используя знаменитый метод «пустого стула» из гештальттерапии, мы притворились, что его мать сидит у меня в кабинете. Я попросила Марка встать лицом к ней, сидящей на стуле, и высказать ей все, что он на самом деле чувствовал, будучи подростком. Я отодвинулась назад, так, чтобы он меня не видел, время от времени вставляя реплики, чтобы отразить то, что он чувствовал. Как обычно, я старалась усилить его эмоции.

— Расскажите ей обо всех причинах, которые заставляют вас злиться, — инструктировала я.

Марк некоторое время медлил, силясь что-нибудь сказать, и первые его слова были невыразительны.

— Давайте! Скажите ей, что вам нужно, — подбадривала его я.

И вдруг Марка отпустило:

— Мне нужно было, чтобы ты, твою мать, перестала реветь и была нашей родительницей! — рявкнул он. И тут же отшатнулся, вероятно, пытаясь сдержать волну эмоций, готовую прорваться наружу. Но было уже слишком поздно.

— Скажите ей, что еще вам было нужно, — поощрила я тихонько.

— Мне нужно было, чтобы ты видела меня, но ты была слишком поглощена своей скорбью. Почему ты не могла взять себя в руки?! — завопил он.

— Вы так сердились на нее, — поддержала я.

— Я чувствовал себя так, будто меня вообще не существует. Ты забыла о нас! Тебя не было. — Побагровевший, дрожащий, он наклонился к мысленному образу матери. — Мне приходилось делать все, вообще все . Мне пришлось быть отцом семейства. — Марк сжал кулаки. — Я был загнан в ловушку. В ловушку, твою мать!

Я говорила, что гнев — моя любимая эмоция, но когда я на самом деле сижу в комнате наедине с мужской открытой неуправляемой яростью, честно говоря, она меня пугает. Чем больше Марк выходил из себя, тем больше я надеялась, что он не утратит контроль над собой окончательно. С другой стороны, ему необходим был этот гнев, и худшее, что я могла сделать, — это «закоротить» его, как он сам делал много лет. Еще больше ему нужна была женщина — я, — достаточно сильная, чтобы выдержать присутствие этих чувств.

Грудь Марка вздымалась.

— Папа умер… и ты тоже меня бросила!

Скорбь Марка наконец поднялась выше гнева и вышла на поверхность. Он закрыл лицо ладонями и отвернулся от меня. Я видела, как содрогаются его плечи, и слышала звуки ничем не сдерживаемых рыданий. Через некоторое время я протянула Марку подушку и велела крепко ее обнять. Вид скорбящего человека неимоверно трогателен. Я не хотела расплакаться вместе с Марком, но не было никакой возможности сохранить отстраненность. Слезы душили меня.

Теперь, когда Марк наконец начал высвобождать свой гнев и скорбь, вопрос был в том, что он станет делать с этим мощным переживанием. Преодолеет ли он чувство вины, станет ли использовать гнев и скорбь конструктивно — или снова закроется и вернется к знакомым шаблонам? Сможет ли он услышать свой собственный голос? Сумеет ли ухватиться за представившуюся возможность и завершить свое становление как мужчины?

В тот день у меня была еще одна встреча, а потом я пошла погулять в Брайант-парк: надеялась найти партнера для партии в шахматы. Я раздумывала о том, чтобы прекратить свои отношения с Рами — да, снова, но на сей раз это был бы настоящий, окончательный разрыв. Я начала мысленные приготовления, создавая план обороны и собирая боеприпасы.

Я проигрывала в уме один вечер всего несколько месяцев назад, последовавший за одним из наших «мини-разрывов», когда Рами без предупреждения прилетел в Нью-Йорк и позвонил мне из маленького испанского ресторанчика в Ист-Виллидж. Он заговорил в стиле «я просто тут недалеко, зашел пропустить стаканчик» и спросил, присоединюсь ли я к нему.

Сердце мое понеслось вскачь от возбуждения и тревоги, но я достаточно хорошо знала Рами, чтобы понять, что, несмотря на легкомысленный тон, он действительно хочет видеть меня. А это значило, что он не хочет расставаться.

Пусть так — я пришла в ресторан, полная решимости не соглашаться на примирение, только поговорить, поужинать вместе, выпить вина… Что ж, полбутылки вина — и нас снова потянуло друг к другу во взаимных грезах о той жизни, которую мы хотели прожить вдвоем. Он взял мои руки в свои и сказал:

— Хабибти , ты не обязана работать. Тебе вообще не нужно ни о чем беспокоиться. Я позабочусь о твоей студенческой ссуде, обо всем. Мы будем путешествовать, куда и когда захотим, ты сможешь писать и делать, что захочешь, лишь бы ты была счастлива.

Ничего себе предложение! Я ощущала знакомую горячую волну эйфории. Мы держались за руки. Я никогда не думала, что смогу не работать, не выплачивать ссуду. Я происходила из семьи среднего класса и всегда знала, что мне придется упорно трудиться. Честно говоря, мне никогда до конца не верилось, что образ жизни Рами действительно может распространяться на меня, однако его обещания взывали к моим самым сокровенным желаниям быть спасенной, избавленной, стать объектом заботы этого красивого, взрослого мужчины, «добродушного папочки». И мы вместе заживем в беззаботной радости…

— А еще я хочу, чтобы ты поработала над своим арабским на случай, если мы на некоторое время задержимся в доме в Аль-Бирехе, — добавил он.