Железная хватка графа Соколова - Валентин Лавров

Старый граф Соколов вздохнул:

— Эх, Аполлинарий, когда ты угомонишься?

— Наверное, когда помру! — мрачно пошутил тот.

СВИНГ

Борису Николаевичу Грекову, замечательному наставнику боксеров

Все ближе был день отъезда в Берлин, а оттуда в Поронино — в «большевистский гадюшник», как выражался министр МВД Макаров. Соколов получал последние инструкции. Барсуков был освобожден из тюрьмы, доставлен в Петербург. Уединившись с ним в гостиничном номере «Астории», Соколов уточнял подробности его биографии, отношений с верхушкой министерства иностранных дел, их характеристики — все то, что могло пригодиться ему при общении с Лениным и его подручными.

Но вдруг в стройное течение дел вмешалось совершенно непредвиденное обстоятельство.

Знаменитость

В ноябре 1913 года Петербург был взволнован двумя событиями. Первое — на восемнадцатое назначили первый чемпионат России по самому популярному в те годы спорту — английскому боксу. Другое — на чемпионат прибыла европейская знаменитость Ежи Штам, весивший девять пудов и сокрушавший всех соперников могучими ударами уже в первых раундах.

Штама сопровождал друг спортсменов великий князь Кирилл Владимирович. Эта пара целыми днями раскатывала на авто по многочисленным спортивным клубам. Штам показывал чудеса силы и поражал воображение своих многочисленных поклонников.

В роковой для знаменитости вечер он прибыл в Эртелев переулок, 5 — в «Атлетический кабинет» дяди Вани. Так звали известного тренера профессора Лебедева. Залы были заполнены силачами, гремевшими железом. Исторический факт — на ринге боксировали... дамы.

Занятия тут же прервались, отовсюду слышались восклицания:

— Ах, Штам — душечка! Какие мышцы! Ежи, покажите нам что-нибудь из трюков, умоляем!

Чемпион великодушно сбросил пиджак:

— Просьба дам для меня священна! Дайте два стула...

Он лег затылком на, один, на другой положил пятки — получился висячий мост. Сделал приглашающий жест:

— Прошу двух боксерш встать на мою грудь!

Дамы были смелыми, взобрались на бескрайнюю плоть, а фотограф увековечил их для истории. Почти полминуты этот живой мост сохранял свою прочность.

— Я нагулял изрядный аппетит! — сказал Штам,

надевая пиджак.

— Едем в «Вену»! — произнес великий князь. — Ресторатор Иван Соколов просил почтить его...

Авто фыркнуло и понесло на Гороховую — угол Гоголя, а газетчики строчили дифирамбы «феномену силы».

Властители дум

Теперь и не вспомнить, кто нашелся умный и устроил на углу двух оживленных улиц — Малой Морской и Гороховой — трактирное заведение. Во всяком случае, уже в благословенные времена матушки Екатерины тут гуляли вовсю.

Но в 1903 году напротив военного министерства бывший лакей и сметливый русский человек Ванюшка Соколов на собранные за годы унизительной работы гроши с Божьей помощью устроил заведение — «Вена».

Теперь звали ресторатора почтительно — Иваном Сергеевичем, и весь Питер потешался удивительной схожестью его внешности с министром Макаровым. Случалось, что городовые путали и отдавали честь.

Иван Сергеевич удумал замечательную штуковину. Он стал привечать писателей и деятелей культуры.

— Цены для властителей дум у меня самые унизительные! — уверял ресторатор. — Себе, можно выразиться, прямой убыток.

Но убытку не происходило, ибо был тонкий расчет, как в бильярдном зале, который в «Вене» тоже одно время был — от двух бортов в лузу. Посетители загульные, тароватые валом перли, потому что...

— Кому хошь лестно на живого Федора Ивановича посмотреть, с Алексеем Максимовичем словом перекинуться, с Куприным на брудершафт пропустить... Кстати, вчерась на руках до самой коляски вынос тела был, властитель дум под черную икорку сил не рассчитал. Оч-чень народ до этих подробностей любопытен-с!

Вызов

Великий князь Кирилл Владимирович, феномен силы Штам и примкнувший к ним друг всех атлетов Куприн появились в круглом Литературном зале, заполненном артистами, художниками (расплачивались картинами), адвокатами, офицерами, пьяницами Государственной думы, богатыми кутилами — купцами и спекулянтами.

В уголке сидел и граф Соколов, неожиданно встретивший своего давнего знакомца — Ивана Бунина. Тот вполголоса читал свое новое стихотворение:

Сквозь редкий сад шумит в тумане море —

И тянет влажным холодом в окно...

Вдруг Бунин, обладавший острым слухом, прервался, кивнул на столик, за которым сидел феномен с друзьями:

— Аполлинарий Николаевич, слышишь, Куприн подначивает!

Разогревшийся водочкой Куприн громко говорил:

— Этот граф Соколов только что десятерым разбойникам скрутил головы и всех спустил под лед... Ты, Штам, пожалуй, с графом-то не справился бы. Жидок ты против него!

У феномена глаза налились кровью.

— Да я из этого графа пыль выбью, что из старого мешка! Да я его... — и дальше шло пьяное хвастовство, весьма развлекавшее посетителей. Это внимание подстегивало феномена, и он орал уже на весь зал: — Плевал я на вашего Соколова! Я его узлом завяжу...

Завсегдатай «Вены» Алексей Толстой, посасывая трубку, пророкотал:

— К вашим успехам, граф, ревнует! Проучить не мешает...

Соколову и самому надоело слушать пьяную похвальбу. Он медленно встал. Зал замер в ожидании сильных впечатлений. Соколов вплотную подошел к феномену, долгим взором заглянул в его мутноватые очи. И вдруг схватил за ухо и начал безжалостно трепать, приговаривая:

— Держи язык за зубами, держи язык за зубами...

Несколько офицеров бросились к столику, навалились на феномена, оттащили Соколова, который, впрочем, и сам спокойно уселся на свое место и продолжил ужин.

Но феномен пылал жаждой мщения. Он вскочил, погрозил кулаком:

— Я разделаюсь с вами, граф, на ринге!

Соколов, утирая уста салфеткой, молвил:

— Несчастный, коли тебе хочется, я тебе морду обязательно набью.

— Теперь же едем в манеж!

— Теперь я ужинаю. И с пьяным не боксирую.

— Испугались, граф? Пусть завтра в шесть пополудни в Михайловском манеже. По правилам английского бокса! — орал феномен. Именно в этом виде он был особенно силен.

— Согласен! — кивнул Соколов.

Ажиотаж

Человеческие страсти, если их разбудить, порой выходят из разумных пределов. Весть о необычном поединке моментально пролетела по северной столице. Каждому вдруг обязательно потребовалось присутствовать на этом зрелище.

На другой день уже с утра толпы перли на Манежную площадь, к Михайловскому манежу. Полицейские — пешие и конные — с трудом сдерживали собравшихся. Спекулянты торговали билетами по сумасшедшим ценам. Пронесся слух, что на поединок пожалует государь с наследником. Слух не оправдался. Но имена тех, кто приехал к открытию, вполне могли бы составить солидный том — «Список высшим чинам империи»: члены Государственного совета, Совета министров, Правительствующего сената, руководители министерств и, разумеется, вечные проныры, лишь недавно сбежавшие из провинциальных дыр, — члены Государственной думы.

Распорядителем и рефери был назначен богатырь-красавец, председатель «Геркулес-клуба», директор императорской карточной (картографической) фабрики Федор Гарнич-Гарницкий.

Впрочем, читатели простят мне маленькое отступление. Спустя сорок три года после описываемых событий автору сего повествования довелось выходить на ринг Михайловского манежа — тут состоялось командное первенство СССР. В громадном, ярко освещенном, хорошо протопленном, вентилируемом зале стояли два помоста с рингами, застланными войлоком и брезентом, — боксируй себе в удовольствие!

Не то было ноябрьским вечером 1913 года. Бой проходил прямо на опилочном полу, единственный канат держали по углам четыре добрых молодца.

Организаторы приняли мудрое решение. Перед «поединком века» прошло несколько показательных боев. Первая пара — жертвы эмансипации. Ожесточенные неустроенностью быта и мужским коварством, дамы с ненавистью молотили друг друга. Расквасила сопернице нос, одержала победу и получила приз — десять рублей — надзирательница женской гимназии (несчастны ее питомицы!).

Затем два раунда по две минуты хлестали друг друга три пары любителей. Это был мужественный бокс начала XX столетия. Его девиз: «Презираем защиту, только вперед — и с открытым забралом!»

И по забралу, то есть по морде, отчаянно били и сами получали.

Бой титанов

Красавец атлет Гарнич-Гарницкий вышел на ринг и прекрасно поставленным баритоном провозгласил: