Наследник - Алексей Хапров

Милиция ворвалась в дом, когда у Баруздина закончились патроны.

Радик к тому времени совершенно выбился из сил. Он опустился на землю, и обреченно смотрел перед собой. Но когда он увидел, что меня, обгоревшего, окровавленного, с черным от копоти лицом, но все же живого, вытаскивают наружу, он резко встрепенулся, вывернулся из рук неосмотрительно ослабившего свою хватку "надсмотрщика", со всего размаху заехал ему ногой в пах, и рванул ко мне.

Сцена была настолько трогательной, что даже суровые, немало повидавшие на своем веку оперативники дрогнули, и не смогли сдержать слез…

Глава девятнадцатая

Все описанные выше события, безусловно, отразились на моей дальнейшей судьбе. Моя жизнь круто изменилась. Как по своему содержанию, так и по своему смыслу.

Осень я провел в больнице. К счастью, обошлось без осложнений. Ребра срослись. Рана зажила. Ожоги зарубцевались.

Как только я более-менее очухался, я тут же стал требовать от врачей, чтобы меня готовили к выписке.

— Я совершенно здоров, — настойчиво доказывал я.

Но доктора не разделяли моего оптимизма, и решительно мотали головами.

— Дядь Жень, не спеши, — вторил им Радик. — Если тебе больше не требуется "утка", это не значит, что ты в полном порядке. Чем тебе тут не "лежится"? Смотри телевизор, читай книги, дыши свежим воздухом. Если тебе чего-то не хватает — скажи, я куплю.

— Радик, — смеясь, трепал его по холке я. — Ну, как ты не понимаешь? Мне просто хочется домой. Мне хочется вернуться в привычный уклад, в привычную обстановку. А все, что меня здесь окружает — для меня чужое.

— А я? Я для тебя, что, тоже чужой?…

Первое время, пока я не начал свободно передвигаться, мальчик не отходил от моей постели ни на шаг. Он ухаживал за мной с такой заботой, с какой, наверное, не каждый сын станет ухаживать за своим родным отцом. Он словно чувствовал свою вину за мою немощность.

— Дядь Жень, я не мог подоспеть раньше, — с горечью оправдывался он. — Пока я добрался до вокзала, пока взял вещи, пока нашел телецентр, прошла уйма времени. У меня ведь не было с собой ни копейки денег. Эти козлы у меня все отобрали. Я передвигался пешком.

— Я ни в чем тебя не виню, — успокаивал его я. — Я, напротив, тебе очень признателен.

Радик находился в больнице круглые сутки. Я даже чувствовал неловкость перед соседями по палате. Но они относились к этому с пониманием, и старались нас не смущать. Наша с ним история была всем хорошо известна. Посредством прессы она разнеслась по стране с молниеносной быстротой. Какой-то предприимчивый режиссер даже задумал снять на ее основе кинофильм, и пригласил Радика сыграть в нем главную роль. Но тот откровенно его послал.

— Я поражена, — заявила приехавшая ко мне мать. — Поражена и потрясена тем, как привязан к тебе этот ребенок. Насколько я знаю, он круглый сирота.

— Сирота.

— А ты одинок, — добавила она и выразительно посмотрела на меня.

— К чему ты клонишь? — спросил ее я.

— А к тому, что тебе есть смысл его усыновить.

Она рассказала мне, какое жуткое потрясение довелось ей испытать, когда меня на всю страну объявили убийцей Карпычева.

— Я боялась выходить на улицу. От меня все отворачивались. Со мной никто не здоровался. В окна кидали камни. На двери писали всякую похабщину. Я чуть не сошла с ума. Если бы я не чувствовала, что тебя просто оклеветали, я бы, наверное, покончила с собой.

— У нас была та же история, — жаловалась тетя Клава. — Нам вслед откровенно плевались.

— Но мы, тем не менее, почерпнули от этого большую пользу, — философски заметил дядя Саша.

— Какую? — удивился я.

— Мы узнали, кто для нас настоящие друзья.

— Как ни крути, но Бог на свете все-таки есть, — заключила тетя Клава. — Добро восторжествовало. Зло наказано. Покарал он эту паскудницу за все ее черные дела. Изжил со свету. И поделом. Пусть теперь чертей в аду обольщает.

Катерина умерла на следующий день после самоубийства своего братца. Умерла прямо на крыльце, когда вытаскивала из дома тюки с вещами. Узнав о развязке этой истории, она разумно сочла, что ей более в нем не место. Но не уходить же с пустыми руками!

— Острая сердечная недостаточность? — поинтересовался я.

— Инфаркт, — утвердительно кивнул дядя Саша.

Мы с Радиком переглянулись. И он, и я подумали об одном и том же. Добрался все-таки до нее Карпычев. И, видимо, не только до нее. Ведь участь Филиппова и Долгих оказалась не менее печальна. Они упали без чувств прямо на привокзальной площади, когда выслеживали Радика. Причем, оба сразу, в один и тот же момент. Приехавшая "скорая" констатировала скоропостижную смерть. Вот почему в тот день они так и не вернулись к своему шефу. Об этом происшествии потом писали Сочинские газеты. Пресса называла его странным и таинственным. Но для нас с Радиком ничего загадочного в нем не было.

Что касается журналиста Альберта Попова, то ткнуть ему под нос его грязный пасквиль мне так и не довелось. После развязки этой истории редакционное начальство указало ему на дверь. Я не знаю, где он пристроился. Но с тех пор подписанных им статей мне ни в одном издании видеть не доводилось.

В конце ноября, сразу после того, как меня выписали из больницы, произошло то, чего так страстно хотела моя мать. Она обрела внука. Радик сам этого пожелал.

— Дядь Жень, если ты меня не усыновишь, меня до совершеннолетия отправят в интернат, — жалобно говорил он. — Или эти козлы каким-то образом умудрятся заполучить надо мной опекунство. А я не хочу ни того, ни другого.

"Козлы" — это внезапно объявившиеся Радиковы родственники. Те самые, которые в свое время сдали его в детский дом. Почувствовав запах больших денег, они воспылали к племяннику дикой любовью, и буквально не давали ему покоя своим обхаживанием. Радик от них уже откровенно прятался.

— Но почему ты этого не хочешь? — обиженно восклицал он, видя, что я никак не могу на это решиться. — Дядь Жень, ты об этом не пожалеешь, честное слово. Я буду хорошим сыном. Я буду хорошо себя вести.

Я был не против его усыновить. Я привязался к нему не меньше, чем он ко мне. Но меня смущал один момент. Нищий холостяк усыновляет мальчика-миллионера! Как это будет смотреться со стороны?

— Ну и что? — недоумевал Радик.

— А то, что неизбежно начнут судачить, будто не я тебя усыновил, а ты меня "уродителил", — объяснил я.

— Да пусть судачат, сколько хотят! Пошли они все подальше! Ну, дядь Жень! Ну, пожалуйста!

В конце концов мое сердце дрогнуло.

— Ладно. Будь по-твоему.

— Ура! — радостно запрыгал мальчик.

— Но только чтобы слишком много не хулиганил, — для порядка погрозил пальцем я.

— Слишком много не буду, — пообещал он.

О том, чтобы не хулиганить вообще, речи, разумеется, не шло.

Жить мы стали в Коломенском, в доставшемуся Радику по наследству доме.

Честно говоря, в качестве хозяина я в нем освоился не сразу. На первых порах меня от него отталкивало и воротило. Слишком уж много было связано с ним нехороших воспоминаний. Слишком уж глубоко еще сидели они в памяти.

По ночам я часто не мог заснуть. Мне чудилось, что где-то рядом бродят, не находя покоя, души Баруздина, Катерины и Матроса. Что в коридоре вот-вот зазвучат гулкие, неторопливые шаги, и в темноте проявятся их бледные, туманные призраки.

Видя, что я никак не обрету душевный покой, Радик предложил организовать перепланировку:

— Дядь Жень, давай переделаем все так, чтобы о былом ничто не напоминало.

Этот незатейливый, на первый взгляд, ход оказался самым, что ни на есть, верным. После капитального ремонта в доме словно поменялась аура.

Прошло два года. Это было время спокойной и счастливой жизни. Радик учился, я работал (мне удалось устроиться по специальности в один столичный НИИ). И казалось, что так будет всегда. Но наступил момент, когда все резко изменилось. Нас снова стали преследовать тени прошлого.

В тот день Радик отмечал свое совершеннолетие. К нему пришла подруга, и я, чтобы не смущать их своим присутствием, отправился в гости к тете Клаве и дяде Саше. Вернувшись вечером домой, я обнаружил в почтовом ящике какой-то странный конверт. На нем отсутствовал штемпель. Это говорило о том, что его доставила сюда не почта. Конверт был старый, потрепанный, пожелтевший от времени. Обратный адрес не значился. Я уже хотел было его вскрыть, но тут обратил внимание, что письмо адресовано моему приемному сыну. Впоследствии я не раз терзался сожалением, что этого не сделал. Я еще тогда почувствовал, что оно несет в себе нечто недоброе. Ознакомься тогда я с ним, скрой его от мальчика, глядишь, и все было бы по-прежнему хорошо. Но я счел непорядочным совать нос в чужие дела, и передал конверт непосредственному адресату.