Наследник - Алексей Хапров

Мы, не мигая, смотрели друг на друга. Я — торжествующе, он — уничтожающе. Это был жесточайший психологический поединок. Поединок сил воли и сил духа.

Я не сомневался, что Баруздин отчетливо осознавал глубину своего падения. Он, несомненно, понимал, что проиграл. Что их с Катериной план потерпел полный крах. Но болезненное самолюбие, вера в собственное величие не позволяли ему признаться в этом даже самому себе. Он отчаянно пытался найти хоть какой-то повод, который бы позволил ему снова почувствовать свое превосходство. Он искал если не победы, то хотя бы ее ощущения. Но и в этом он не преуспел. Невзирая на незавидность своего положения, я не дал ему не единого шанса уловить мой страх.

Лицо моего бывшего шефа все гуще и гуще наливалось кровью. Напряжение достигло максимума. Казалось, что пространство между нами вот-вот очертит молния. Но тут Баруздин не выдержал и опустил глаза. Так ничего и не сказав, он развернулся и вышел. Послышались удаляющиеся шаги. Хлопнула входная дверь.

"Удрал, или что-то задумал?", — терялся в догадках я, пытаясь уяснить, что для меня было бы предпочтительнее.

Мой бывший шеф вернулся.

Когда он снова предстал передо мной, в его правой руке была пачка старых, пожелтевших от времени, газет, а в левой — доверху наполненная канистра. Баруздин поставил канистру на пол и принялся разбрасывать газеты вокруг меня.

— Ты не возражаешь, если я разведу здесь небольшой костерчик? — хищно сузив глаза, спросил он.

Мой лоб покрыла ледяная испарина. Я нервно сглотнул слюну.

— Что, боязно?

Я молчал.

— Сгореть заживо — это тебе не хоп, и сразу на небесах, — продолжил мой бывший шеф, не дождавшись моего ответа. — Здесь придется помучиться. Зато узнаешь, что такое ад.

Он вскинул канистру и принялся поливать пол ее содержимым. В мои ноздри ударил едкий запах бензина.

— Жаль, не услышу, как ты будешь орать, — посетовал Баруздин. — Твоя предсмертная ария доставила бы мне райское наслаждение. Лучше бы ты не становился у меня поперек пути.

— Я счастлив, что мне удалось спасти жизнь этого ребенка, — негромко, но твердо произнес я, дерзко глядя ему в глаза. — Пусть даже и такой ценой.

Мой бывший шеф выпрямился. На его скулах заиграли желваки. Он отшвырнул пустую канистру в сторону, с бешенством посмотрел на меня и, тяжело дыша, отчеканил, выставив перед собой указательный палец:

— В этом вся твоя примитивная суть!

Он достал из кармана коробок, зажег спичку и бросил ее вниз. На полу заиграли язычки пламени. Метнув в меня испепеляющий взгляд, он вышел из комнаты, яростно захлопнув за собой дверь.

Над проемом обвалился кусок штукатурки.

— Прощай! — донеслось до моих ушей.

— Прощай, — тихо ответил я, и стал нервно водить глазами по сторонам.

Нет такого человека, которого бы не страшила смерть. Тому, кто вознамерился мне на это возразить, я бы посоветовал сперва оказаться рядом с ней, посмотреть в ее безжалостные глаза, ощутить ее холодное дыхание. На правах побывавшего в ее костлявых руках, смею утверждать: ужас близости смерти способен сломить даже самых разудалых, разлихих храбрецов.

Огонь постепенно разгорался. Комната наполнялась дымом. Мною овладела паника. Невзирая на нестерпимую боль в боку, я стал рывками, извиваясь, точно змея, пробираться к окну. Я делал это скорее инстинктивно, чем осознанно. Ведь я прекрасно понимал, сколь мизерны мои шансы выбраться наружу. Я был крепко связан. Я был ранен. Потеря крови лишила меня сил. Каждое движение отзывалось во мне жутким головокружением. Но во мне продолжала тлеть та самая последняя искорка надежды, которая, невзирая ни на что, способна толкать вперед. А вдруг у меня все же получится?

Дым все глубже и глубже проникал в мои легкие. Я отчетливо ощущал его едкий, горьковатый привкус. Воздуха стало не хватать. Я начал задыхаться. Меня скрутил кашель. В глазах появилась резь. Из них ручьями хлынули слезы.

"Давай! — стиснув зубы, приказал себе я, неимоверным усилием воли отгоняя начавшее овладевать мною чувство обреченности. — Давай! Давай!".

Стены почернели и затрещали. Вокруг бушевал огонь. Он подбирался ко мне все ближе и ближе. Я уже чувствовал его нестерпимый жар.

Движимый отчаянием, я все же смог подобраться к окну. Перевернувшись с бока на спину, я поднял связанные ноги, и из последних сил принялся колотить ими по стеклу. Но мои удары оказались настолько слабы, что оно лишь едва подрагивало.

Осознание неизбежной гибели стало невыносимым.

Снаружи донеслись чьи-то торопливые шаги. Кто-то ворвался в дом. Я воспрял духом, и уже хотел было позвать на помощь. Но пролившийся за стеной поток яростных ругательств заставил меня прикусить язык. Это вернулся Баруздин.

Нет, не доставлю я ему удовольствие своей "предсмертной арией".

Мой бывший шеф шарахнул по окну. Послышался звон разбитого стекла. Раздался пистолетный выстрел. С улицы ответила автоматная очередь.

Я понял, что подоспела подмога. Это придало мне новых сил. Я снова принялся бить ногами по окну. Стекло треснуло. Мое лицо усыпал град осколков. Я зажмурился и замотал головой, смахивая их на пол.

Рядом с домом царила суета. Пальба не стихала.

— Живым вы меня не возьмете! Не возьмете! — яростно вопил Баруздин.

Дым тем временем заполонил все пространство. Я совершенно не мог дышать. Из-за недостатка воздуха у меня закружилась голова. В глазах стало темнеть. Я почувствовал, что начинаю покидать самого себя.

Все, что происходило дальше, я воспринимал, как нечто отдаленное, как имевшее место в каком-то другом пространстве.

Грохот… Треск… Стук… Топот… Выстрелы… Гам…

Передо мной появился свет. Я вдруг увидел себя стоявшим на дне глубокого оврага. Его песчаные склоны вздымались к самому небу. Я стал пытаться с разбега влезть на них, но всякий раз соскальзывал и падал на землю.

Становилось все жарче и жарче. В какой-то момент у меня возникло ощущение, будто я нахожусь на раскаленной сковородке. Я не удержался и закричал…

По моим щекам захлопали чьи-то ладони. Лицо что-то накрыло. Рот наполнился кисловатой воздушной массой, которая мгновенно проникла в легкие. Кислород! Я снова начал дышать. Звуки стали ближе. В теле усилилось чувство боли. В мыслях появилась ясность. В меня возвращалась жизнь.

— Живой? — раздалось над самым моим ухом.

Я хотел ответить, что да. Но из моей груди вырвался только слабый стон.

Мои руки обрели свободу. Увлеченные какой-то силой, они перекинулись на подставленные мне с двух сторон мощные плечи. Меня потянуло вперед. Ноги заволочились по земле. Я попытался их переставлять, но они меня совершенно не слушались.

Подул свежий ветер. Вдохнув полной грудью, я открыл глаза. Сначала передо мной все расплылось. Но затем зрение постепенно восстановилось, и я смог различить зелень травы, синеву неба, и озаренный закатным багрянцем горизонт.

Мой уши пронзил отчаянный детский крик:

— Папа!

Я почувствовал, как мою шею крепко обхватили маленькие, хрупкие ручонки, а к щеке прижалась трясущаяся от всхлипываний голова.

Я высвободил правую руку и обнял повисшего на мне Радика. Его лицо уткнулось мне в грудь…

О том, что творилось тогда на улице, мне рассказали, спустя несколько дней, в больнице, когда я, отоспавшись, окончательно пришел в себя, и снова стал уверенно ориентироваться в окружавшей меня реальности.

Милиция подоспела вовремя. Пожар только начинал разгораться. Задержись она хотя бы на десять минут, вся эта история могла бы иметь другой, более печальный конец.

Баруздину скрыться не удалось. Выскочив за калитку, и увидев быстро приближавшиеся желто-синие УАЗики, он предпочел вернуться обратно. Он не захотел сдаваться. Он не питал иллюзий относительно своего будущего. С отчаянием загнанного зверя он отстреливался, сколько мог. Последнюю оставшуюся в обойме пулю он всадил себе в висок, предпочтя смерть позору и всеобщей ненависти.

Приехавший вместе с оперативниками Радик выскочил из машины раньше всех. Он едва не погиб. Первый выстрел Баруздина был нацелен именно в него. Пуля просвистела над самым ухом мальчика. И если бы не молоденький сержант, бросившийся за ним, и заслонивший его собой, не известно, смог ли бы я еще увидеть своего спутника живым.

Опергруппа рассредоточилась. Но ее продвижению мешала ведущаяся из окна прицельная стрельба. Видя, что "вооруженные дяди" попрятались за деревьями, а дом тем временем все больше и больше охватывает пламя, Радик стал отчаянно вырываться из крепко вцепившихся в него рук: "Пусти меня! Там дядя Женя! Пусти!". Он бился в истерике, царапался, кусался. Оберегавшему его сержанту стоило немалых усилий удержать ребенка подле себя.

Милиция ворвалась в дом, когда у Баруздина закончились патроны.