Сожженные мосты - Александр Маркьянов

Дорога была перекрыта отведенной бронетехникой, там же в ряд стояли несколько машин. Подполковник едва успел затормозить…

— Ну и?

— Господин генерал?

— Какого черта мы сюда приехали?

Генерал переводил взгляд то с заложницы — странной, надо сказать заложницы — на своего подчиненного. Угроза атомного взрыва — слова, на которые сейчас реагировали сразу, и очень серьезно, ведь с тех пор прошло меньше месяца. Но взрыва не было — и генерал был зол. Очень зол, так зол, как, наверное, никогда в жизни не был зол. Идиотом-то выставили его.

— Они покинули комплекс. Взяли самолет и улетели.

— Самолет? Какой самолет?

— Мы нашли следы в ангаре, там стоял самолет, предположительно — Летучая мышь. Все это — кассета, пленный — им нужно было потянуть время. Вот и все.

— Следы в ангаре? Вы в своем уме?

— Там никого не было. Внизу — вообще никого не было, мы всех положили вверху. Самый лучший способ замести следы, это…

— Да я вас… — перебил генерал.

Ощутимо дрогнула земля под ногами — каждому, кто был на полигонах, это было знакомо.

— Не смотреть! Не смотреть на вспышку! Приготовиться к прохождению ударной волны!

В десяти километрах от них — вспышка озарила горизонт, разгоняя ночную тьму. Екатеринбург — 1000, чужой город на чужой земле, начал медленно оседать, все здания разом. Этот город был чужд этой земле — и она поглотила его.

Навсегда.

18 ноября 2002 года

Берлин, Тигартен — парк

Никак не могу привыкнуть…

Проклятая палка, так ее мать — она постоянно занимает руку, в то время, как я привык, чтобы обе руки были постоянно свободными. А эта дрянь, пусть и сделана из какого-то там африканского черного дерева, да же с какой-то мордой собачьей из золота — все равно весит аж килограмм. Потаскайте такую — не обрадуетесь…

Подарок, что тут поделаешь.

Больше всего меня забавляет эта морда. Что-то вроде собаки, но какой-то странной породы, и глаза не собачьи. Это и впрямь не собака, это какое-то божество, древнеегипетское. Сейчас такая мода пошла, на древний Египет, причем одновременно во всех крупных странах: маски посмертные фараоновские скупают, у пирамид не протолкнешься. Интересно, что будет в моде в следующем году?

Знать бы…

В качестве таксомоторов в Берлине, столице великой Священной Римской Империи Германской нации использовались дешевые дизельные Бенцы молочно-лунного цвета. Они накатывали здесь до полумиллиона километров по отличным берлинским дорогам, а потом их продавали в Африку, причем за машину с полумиллионами на одометре — цену брали довольно приличную. Рационализм и практичность германской нации проявились и здесь — в Берне, откуда я прилетел ночью, таксомоторами служат черные S500, по крайней мере, у аэропорта были в основном такие. Швейцарцы вообще странная нация, в чем-то скупые, в чем-то шикуют. Немцы если скупые, так скупые во всем: вчера заселился в Крилон, отель высшего класса — так в комнате холодно, совсем не топят.

Беда…

Нужного мне человека я нашел сразу же, он особо и не скрывался. Политический беженец. Интересно, почему он выбрал Берлин, не просто же так. Возможно — потому что в Лондоне его не ждут, не нужен он там. Да и кому он вообще теперь нужен…

Убивать я его не собирался, нет. По крайней мере — в том смысле — в каком вы подумали. Знаете, почему? Если ты убил человека — ты просто его убил, его не будет и все. Это не наказание, это устрашение для других и месть для себя, больше ничего. Но наказать его было просто необходимо — так чтобы он помнил до конца жизни. Он должен был жить долго, очень долго — и помнить все это. Вот это — будет действительно наказанием, именно таким, какого достоин этот гнилой и негодный человек. Вчера почти месячные усилия всех русских разведслужб, работающих за рубежом, наконец-то завершились успехом. А мне — поручили сообщить об этом — потому-то я и вылетел из Швейцарской конфедерации сюда.

Вчера Государь прислал мне сообщение — SMS, которое меня несказанно обрадовало. Готовясь лететь сюда, я всеми силами пытался побороть омерзительную хандру, охватившую меня — и никак не мог. А сообщение, пришедшее буквально тогда, когда я выходил к самолету через терминал — словно жизнь новую вдохнуло. Среди всей мерзости последнего времени — хотя бы того, что сотворили с Мариной, я и вызвался на это задание, чтобы быть подальше, не видеть и не вспомнать — хоть что-то, безусловно, радостное, чему должны и могут радоваться все, радоваться чисто и искренне.

Петропавловская и Кронштадт, наверное, сотрясаются в грохоте орудийных залпов. Хотел бы я это слышать…

В парке уже убрали листья с дорожек. Снега не было, это не Россия — и парк замер в безвремении ноября. Стылые глаза луж на безупречном, без единой трещинки, как и все в Берлине — асфальте. Мокрые черные стволы деревьев, уже потерявшись свою листву в безмолвном крике тянутся к серому, унылому, без единого прогала небу. На часах — уже девять ноль-ноль по местному времени и в парке сейчас не найдешь ни души: немцы любят и умеют работать и сейчас все уже находятся на службе. Сегодня понедельник…

А вот кое-кто не работает…

Опираясь на свою палку — все-таки без нее долго ходить пока тяжело — я приковылял к нужному мне месту. Там, на одинокой скамейке сидел пожилой, завернувшийся в длинный черный плащ-дождевик мужчина и читал газету. Я мельком посмотрел — Берлинер Айнцайтунг. Как все-таки прихотлива жизнь, когда-то я «работал» несколько дней на эту газету. В Лондоне было.

Да, прихотливая штука жизнь…

— Доброе утро, профессор… — поприветствовал я эмигранта из России, присаживаясь рядом на скамейку, отряхнув перед этим с нее скопившуюся за ночь воду.

Профессор оторвался от чтения газеты.

— Не ожидал вас здесь увидеть, сударь.

— И я вас — не ожидал. Решили сменить климат? Восток сменить на Берлин? Так, профессор Вахрамеев?

— Что вам нужно?! — резко сказал профессор — я свободный человек. Куда хочу — туда еду. Меня давно приглашали сюда читать лекции. Русское государство никак не желает отстать от своих подданных?

— Да кому нужны такие подданные? И даром не нужны. Просто я оказался проездом в Берлине и решил навестить вас. Поговорить.

Профессор сложил газету на коленях, но встать так и не решился.

— Нам с вами не о чем говорить. Все что происходило там и тогда — я стараюсь забыть как страшный сон.

— Удается?

— Нет, не удается. К чему этот разговор? Мы не найдем общий язык, можете и не пытаться. Мы с вами по-разному мыслим.

— Это так — согласился я — по-разному. Собственно говоря, в этом и заключается мой интерес к вам. Видите ли, профессор, у меня в последнее время появились странные мысли и странные увлечения. Жизнь заставляет. Вот, представьте — там, на дорожке, сложно представить это в Берлине, но все же попробуйте — лежит куча дерьма. Солидная такая куча. Иной человек вступит в нее, поморщится. Оботрет ботинок о поребрик, да и дальше пойдет, не забывая под ноги смотреть. А мне становится интересно. Откуда здесь эта куча? Почему она здесь? Как сделать так, чтобы куч таких больше не было и люди в них не вляпывались?

— Бред.

— Оно так. Бред. Но осмысленный. Я просто хочу понять, профессор, ради чего люди предают. Ну, допустим — кого-то обидели, по должности не продвинули, наказали незаслуженно. Он от обиды и предал. Или кто — в пульку проигрался. Или там, на водах, в казино деньги спустил и еще должен остался. А почему предателем стали вы, профессор? Мы очень долго изучали ваше дело, опрашивали всех, кто вас знал. И так и не поняли, что произошло. Почему, профессор?

— Не докажете. Это домыслы.

— Не докажу — согласился я — у меня нет ни одного доказательства, которое прошло бы в суде. Но когда все это произошло — я знаю. Как — не знаю. Почему — не знаю. Но когда — знаю. Рассказать, господин Вахрамеев?

На лице профессора, высохшем и каком-то больном отразился интерес.

— Сделайте милость.

— Москва. Конец семидесятых. Вы закончили кафедру права МГУ и вас оставили на кафедре, поскольку вы были лучшим на курсе. В это время резидентом, начальником московской станции СИС был небезызвестный сэр Джеффри Ровен. Тогда он еще не был возведен в рыцарское достоинство. Он-то вас и завербовал тогда. Доказать я это не могу — но знаю. Вы были кротом, агентом глубокого залегания, одним из козырей сэра Джеффри. Он дал вам задание, в какую сторону двигаться — и оставил вас в покое. Вы никак себя не проявляли — и поэтому вас так и не смогла разоблачить контрразведка. Любой агент сыплется на проявлении интереса, и на передаче информации — на одном из двух. Вы же — не делали ни того ни другого. Сэр Джеффри приказал вам внедриться в националистические круги и ждать сигнала. Совсем недавно — сигнал был дан.