Я вернусь через тысячу лет. Книга 1 - Исай Давыдов

– Много раз!

– И никакой реакции?

– Только обратная. После каждой радиопередачи где-то летят стрелы.

– А ведь это смелое племя! – говорит Марат. – Просто отчаянно смелое! Они же понимают, что мы сильнее.

– Они считают, что им некуда отступать, – поясняет Тушин. – Все ра, которые остались у нас, говорят одно и то же. Племя слишком долго отступало перед другими племенами. Больше отступать некуда. Они решили драться до конца. Тут особый случай, ребята. Нам просто не повезло. Мы попали в цепную реакцию жестокости. Кто-то её начал – мы обязаны кончить. Жестокость всегда даёт цепную реакцию… И далеко не всегда она приводит к виновникам. Чаще страдают невинные. Ещё если бы эти ра не были нашими соседями, не видели нашу жизнь, не убивали нас, мы могли бы прийти к ним по-хорошему и учить их работать. Так, как сказал Марат. И с другими племенами мы так и сделаем. Этих же остаётся только задобрить и задабривать без конца.

– И тогда они станут наглыми, отвратительными паразитами, – в тон Тушину продолжает Марат. – Ничем другим они не могут стать, если мы дадим им прежде всего сытость.

Тушин усмехается, качает крупной круглой головой, которая крепко, как влитая, сидит на короткой шее.

– Мы же дадим им не только сытость, Марат! Мы дадим им образование, удобства, медицину, культуру.

– Они не поймут удобств! – Марат снова вскакивает с кресла и нервно шагает по комнате. – Они способны оценить только те удобства, которые сделаны их руками. Пусть по нашей мысли, но их руками! Им не нужна будет культура, если за неё не будет выдаваться лишний кусок. Ведь потребность в культуре воспитывается веками, передаётся из поколения в поколение. Даже в великом двадцатом веке, в культурнейших странах мира миллионы грамотных людей прекрасно обходились без книг и газет. И не испытывали потребности. Потому что им не платили за это. Так то был двадцатый век! А мы имеем дело с пещерным человечеством. Все земляне прекрасно знают, что нашу милую Ра удалось обучить грамоте. Но все также знают, что она не берёт в руки книг. Знания ещё не родили потребность. Я убеждён: к культуре их можно привести только через труд. Труд ради пищи. Культурнее труд – больше пищи. Культурнее быт – больше сил для работы. На это уйдёт жизнь не одного поколения. Но в конце концов это даст людей, способных воспринять нашу культуру. И затем создать свою. И сытость должна быть для них наградой за этот долгий и трудный путь. Мы можем сейчас дать сытость маленьким детям, старикам. Но если мы для начала дадим сытость всему племени – мы развратим и погубим его!

– Ты думаешь так же? – спрашивает Тушин меня.

– Почти.

– Значит, единомышленники?

– В главном.

Марат удивлённо смотрит на меня. Ведь я с ним так спорил!..

– Что же ты считаешь главным? – спрашивает меня Тушин.

– Пора начинать, хотя, может, и не так, как предлагает Марат.

– Как предложил бы ты?

– Можно построить специальных киберов. Забросить их в племя.

– Цель?

– Сбор информации. Привитие племени каких-то трудовых навыков. Сразу можно понять и реакцию дикарей на всё это. А потом учесть её.

– Киберы всё испортят! – Марат резким движением руки как бы отбрасывает мою мысль в сторону. – Тут нужен человек. Все нюансы не запрограммируешь.

– А главное, мы не можем сейчас построить киберов… – Тушин вздыхает. – Негде строить… – Он переводит взгляд на Марата и признаётся: – У тебя серьёзные доводы, Марат! От них не отмахнёшься. Мы обсудим их на Совете. Придёшь на Совет?..

Мы уходим от Марата вместе с Тушиным. Как-то так получилось, что Тушин увёл меня с собой. И в лифте Тушин неожиданно предлагает:

– Поднимемся на крышу? Походим, Алик?

Я машинально киваю и снова удивлённо гляжу на него. Почему он назвал меня Аликом? Откуда он знает домашнее моё имя?

Он понимает мой взгляд и улыбается:

– Не удивляйся, дружище! Мне мама сказала, что дома тебя звали Аликом.

Мы выходим на крышу. Здесь пустовато и прохладно. В дальнем конце, за низкими столиками, тянут тайпу несколько парочек. За ними замерли ажурные стрелы кранов. В противоположном конце крыши так же неподвижно и безмолвно стоят полосатые и пятнистые вертолёты, и пригнувшиеся края их винтов чем-то похожи на опустившиеся лепестки вянущего цветка. На западе пылают багровым и оранжево-золотым пламенем края облаков, а на востоке густеет синяя тьма и зажигает первые звёзды. И звонкая тишина кругом – полная, расслабляющая, бездонная тишина. Как у нас в вечернем уральском лесу. Как у Бируты, на притихшем засыпающем взморье. Такая мирная-мирная тишина.

– Какая у тебя программа, Алик? – тихо спрашивает Тушин.

Я не понимаю вопроса и опять удивлённо гляжу на него.

– О чём вы?

– О твоей личной программе. Что ты хочешь делать в жизни?

Я пожимаю плечами, улыбаюсь.

– Работать в лаборатории. С новыми аппаратами, новыми схемами. Искать.

– А лаборатории нет… – Тушин собирает морщины на лбу. – И не скоро будет. Есть пока лишь монтажные мастерские…

– Я всё понимаю, Михаил. Мне не надо объяснять. Я же не жалуюсь.

– А знаешь, чего я боюсь, дружище? Что пока у нас появятся условия для творчества, у многих умрёт творческая жилка. Мы слишком долго благоустраиваемся.

– А можно сделать это быстрее?

– Вряд ли. У нас всё было рассчитано на свободу действий. А получилось так, что мы во многом скованы этим воинственным племенем. И в свободе передвижения. И в исследованиях. Всё время надо обороняться, думать о защите. На это уходят часы, дни, месяцы. Мы медленнее работаем и быстрее устаём – всё на нервах. Мы прекратили поиски на южной половине материка: не хотим стеснять ра, не хотим, чтобы в геологов стреляли. А ведь ещё в первые годы там нашли и металлы, и уголь, и были основания искать нефть. И всё это заброшено. Только на картах осталось. По существу, дороги на космодром и в Заводской район стали нашими границами. Южнее и западнее их не заходим. А это полматерика. Да и на нашей-то половине, сам видишь, покою нет. И неизвестно, когда будет.

– Ну а выход, Михаил? Выход? Тот, что предлагает Марат?

– Подумай сам!

– Я всё время думаю!

– И, конечно, ищешь выход в крайностях. Юность всегда ищет выход в крайностях. Разумеется, Марат во многом прав! А вот послать к ра мы никого не можем. И не хотим! Это, по существу, послать на смерть. Причём без крайней, без сиюминутной необходимости.

– А если объяснить? Многие пошли бы сами.

– Были такие предложения в Совете. Я пока – против. И большинство в Совете – против. Потому что любая оттяжка в этом деле работает на нас. С каждым днём мы становимся и богаче, и сильнее. И потом мы ведь не теряем времени с теми ра, которые попали к нам. Когда-нибудь они будут руководить своим племенем. Потому что будут очень многое уметь и знать. Но ведь их надо готовить к этому! И долго. Зато это, может, самый верный путь.

– Почему же тогда вы отпускаете Марата?

– Только потому, что это нужно ему самому. Он не может иначе. Он увидел в этом свой долг. И запретить ему выполнить долг – бесчеловечно. Убеждению он не поддаётся, ты сам видел. Тут даже обратная реакция: чем больше он спорит, тем сильнее убеждает самого себя.

– Вы считаете, он погибнет?

– Очень возможно. Среди не видевших нас племён ему было бы легче. А ра уж больно непримиримы. Только одно за него: он будет знать язык.

– Почти то же самое я говорил ему сегодня! Перед вашим приходом.

– То же самое ему говорили и на Совете. Но на Марата это не действует. Он хочет именно к ра. В общем, в такой ситуации он, конечно, вправе распорядиться собой. Но, видно, не понимает, что тем самым распорядится ещё и другими. И этого ему не скажешь…

– Кем же он может распорядиться ещё?

– Да вот сегодня Монтелло сказал: «Если погибнет Амиров – пойду я».

«А если погибнет Бруно, – тут же решаю я, – значит, моя очередь…»

Но, понятно, Тушину говорю другое:

– Марат всё понимает. Просто считает, что это стало абсолютно необходимо обществу. И, значит, общество должно сделать.

– Да, – соглашается Тушин. – Тут цепная реакция. Гибнет один – на его место идёт другой. Этого не остановишь. Сколько мог, я сдерживал начало. А теперь не могу. Но мне больно, Алик! Я старше вас и лучше понимаю цену ваших жизней. Вы ещё не понимаете её. А для меня вы – дети. Представляешь, что это такое, когда на смерть идёт твой сын?..

Мы проходим несколько шагов молча.

Потом я говорю:

– Знаете, Михаил, обидно, что мы даже не можем сообщить на Землю, как здесь трудно. Кажется, если бы ушло сообщение – стало бы легче.

– Сообщение уже ушло, Алик! Когда вы прилетели. Там было всё. В финишной ракете. Мы ничего не скрыли.

– Но ведь до ответа не дожить!..

– Пожалуй.

– Михаил! Неужели люди так никогда и не доберутся до нуль-пространства? Чтобы сглотнуть эти сто лет пути…

– Не будем фантастами, Алик! Нуль-пространство возможно только в математике. Да в красивых мечтах. Самое большое, к чему когда-нибудь смогут прийти люди – это изменение пути планетных систем. Да и то неизвестно, чем оно пахнет. Звёзды – не игрушки. Они могут выйти из-под контроля – и тогда погибнет всё. Такие вещи надо вначале пробовать на мёртвых планетных системах. Понять закономерности, технологию, что ли, отработать. Нельзя же экспериментировать над целыми человечествами! На такое дело уйдут не тысячи лет – десятки тысяч! Но, как говорили древние, завидуем потомкам нашим!