Гойда - Джек Гельб

– Когда же, как не нынче? – спросил Иоанн да кивнул во двор. – Уж узрел я воочию, что растратил ты былую прыть. И ведаю отчего.

Опричник едва заметно поджал губы и отвёл взгляд в сторону, пожав плечами.

– Раз так, то, право, уж нет боле у державы нужды во мне никакой? – произнёс Фёдор.

Голос был лишён дрожи али иной слабости, да царь всяко понял – не по сердцу опричнику слова его пришлись.

– Есть нужда в тебе, – ответил Иоанн, – есть, и пуще иных.

– Оттого велите оружие сложить да подле отца горевать? – Басманов переменил положение, выглянув в арку, опёршись руками о камень.

– Всё верно, Федя, – ответил царь с тихим вздохом. – И ежели тревоги смиряют удаль твою, царскою волей своей не дам я тебе выступать супротив супостата. Горе мне и всей державе нашей, ежели и второго Басманова сразит чёрт какой.

Фёдор глядел во двор, слушая царскую речь. Слова заставляли сердце сжиматься от боли. Сломленная гордость растекалась внутри жгучим ядом.

«И раньше ж не подпускал я Штадена к себе… а нынче…»

Басманов глядел на место недавнего поединка да на примятый снег. Царь обратил на то внимание:

– Не будь то Андрей… – произнёс Иоанн, точно говорил сам с собою.

Фёдор усмехнулся да опустил взгляд, мотнув головою.

– Я не могу оставить службу, – ответил Басманов.

– Не забывай о клятве своей, – молвил царь, отчего Фёдор обернулся на государя. – Не смей погибнуть, покуда я не отпущу тебя со службы.

– Мой отец, верно, клятвопреступник… – протянул Басманов со слабой улыбкой и неким сожалением в глазах.

Царь широко улыбнулся, и с его губ сорвался лёгкий смех. То застало Басманова врасплох. Вскоре Иоанн вздохнул и перевёл дыхание. Мотая головой, государь слегка похлопал слугу своего по плечу.

– Ты, верно, плохо старика своего знаешь, – с улыбкой на устах молвил владыка. – Скорее дождь огненный спустится на землю, нежели Басман падёт от меча али кинжала. Уж и не такое переносил батюшка твой. Силы в нём столько, что порой и зависть берёт.

Фёдор не мог не улыбнуться в ответ, хотя в глазах залегла печаль. Басманов коротко кивнул, внимая речи государя. Иоанн же, видя холодный взгляд юноши, несколько переменился в лице. Улыбка ослабла, и государь вновь глубоко вздохнул, умерив дыханье.

– Неведомо мне, когда милостивый Господь призовёт в Свои объятья твоего отца. Но знаю я, что в тебе есть кровь его, и сила, и ум, и доблесть. И ежели Богу угодно будет – так тому быть.

– Мне бы ваше воистину христианское смирение, великий государь, – вздохнул Фёдор, коснувшись виска да проведя рукой по лицу.

– С годами придёт, – ответил Иоанн, опустив свою руку на плечо юноши.

Рука царя вскользь коснулась шёлковых волос юноши. Фёдор опустил мимолётный взгляд сперва на руку государя, затем и на сам царский лик. Едва взгляды их встретились, владыка отнял руку свою. Едва Басманов набрал в грудь воздуха, дабы молвить слово, как вдруг резкий звук прервал их. Невольно обратились царь и опричник во двор, в отдалённую сторону, что выступала торцом на самое солнце.

То обрушились ледяные сосульки и под собственною тяжестью грохнулись и разбились о каменное крыльцо. Божьим промыслом, ни дворян, ни крестьян в тот миг не было подле той части.

Фёдор присвистнул, любуясь осколками, купающимися в переливах света. Взор же царя перешёл на юношу, что не мог упустить Басманов. Меж ними вновь повисло молчание, объятое эхом от разбитого льда.

– Верно, скоро весна, – не найдя, что ещё сказать, произнёс Фёдор, пожав плечами. – Раз уж лёд тронулся.

– И впрямь, – кивнул царь.

* * *

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – произнёс священник, готовый принять исповедь.

Иоанн же терзался многими образами, жгущими разум его. Длинными пальцами перебирал он свои чётки. Тугие узлы меж древесных бусин иной раз жалобно скрипели от натяженья.

– Передано утром было в церковь вашу сорок рублей, – произнёс царь.

– Послушник наш тотчас же помчался исполнять волю вашу, – кивнул служитель Господа.

Иоанн тяжело вздохнул, и голова его опустилась точно от бессилья.

«Ежели Филипп вновь откажет… Нет мне без него спасения…»

– Очисти душу свою, – слова священника вывели царя из его мрачных мыслей.

– Господь искушает меня, – произнёс царь, потирая переносицу.

– То значит – есть в тебе сила противиться искушению, – молвил батюшка в ответ, на что Иоанн лишь усмехнулся.

– А ежели не того Он хочет? – спросил Иоанн. – Ежели дал Он мне власть надо всеми людьми, да не с тем, чтобы противился я искушеньям, но принял волю Его, принял власть Его?

– Ежели так, будь же добрым пастырем, ибо, пребывая в милости, обретёшь покой в душе своей, – ответил тихий голос священника.

Иоанн глубоко вздохнул, сжимая чётки в кулаке.

– Молитесь за здравие раба Божьего Алексия, – молвил царь, скрестив руки пред собой.

Священник благословил Иоанна, разумев, что на том исповедь окончена. Мрачная фигура Иоанна, точно тень, беззвучно проплыла к левому нефу собора. Скрестив руки пред собой, государь вновь и вновь перебирал чётки. Тысячи мыслей метались в его голове, и каждая перекрикивала, перебивала иную. Этот нескончаемый шум путал разум, и царь силился найти покоя в молитве.

«Отче, услышь меня! Внемли мне, ибо молю я Тебя о милости Твоей! Не забирай Алексея. Я уж приму волю Твою, но не оставляй его сиротою! Неужто не в усладу Тебе было пение его? Неужто заставишь Ты, чей лик есть Любовь, пройти его через эту боль?»

В молитве Иоанн точно задыхался – ему не хватало воздуха. Верно, от удушья на его глазах выступили слёзы, которых сам царь не чувствовал. Братия, что стояли подле него, не смели обратиться к государю во время молитвы. Лишь когда Иоанн вышел из церкви, осенив себя трижды крестным знамением, холодный воздух вдохнул в него новые силы. Пройдя несколько шагов, царь обернулся, оглядывая своих опричников, которые сопровождали его во время богослужения.

Мимолётно он оглядел лицо Фёдора. Мгновенного, будто бы случайного взгляда хватило Иоанну, чтобы разглядеть тёмный отпечаток скорби на лице юноши. Невыносимая беспомощность вновь сковала руки Иоанна, его точно тянуло к промозглой земле. Совладав с собой, он собрался с силами и вновь принял вид величественный и грозный.

* * *

Фёдор лежал на своём ложе и глядел в потолок. Глубокая ночь опустилась за окном, укрыв Слободу своим плащом, но сон никак не шёл к нему.

«Сложить оружие? – думалось юноше. – Ежели так, то сыщу позора… а не сыщу ли я его, ежели далее буду биться мухою сонной? Надо ж было… да под