Именем Ея Величества - Владимир Дружинин

— С галерами, матушка, да за Кронштадтом мы как у Христа за пазухой, — втолковывает светлейший.

Для защиты потребны галеры. Вот и Остерман твердит ей — бросать вызов западным королям, не имея союзников, — безумие. Швеция для нас потеряна окончательно, простачок Юсси отозван, даже разговаривать не желают с нами. Весь Верховный тайный совет отвергает «морскую прогулку» — план наступления, герцог — и тот не возразил, ума хватило.

15 мая разведрилось, потеплело резко. Екатерина «гуляла по Неве на яхте и весь невский флот гулял». Была на спуске галер. «Повседневная записка», отразившая совместные её хлопоты с князем, добавляет: «повелела на новую батарею в Кронштадте поставить 80 пушек, сняв с кораблей». Обезоруженные, они обречены летовать на якоре.

Стало быть — оборона.

Смирилась царица. Князь утешает — второй Гангут состоится, только не в дальних водах, а в ближних, на подступах к столице.

— Жди, матушка, пожалуют… Помяни моё слово! Отправил Георг эскадру, это как пить дать!

Тут и конец супостату.

19 мая царица приехала к светлейшему, «забавлялась в саду», в лабиринте, увитом молодой листвой, любовалась статуями, купленными в Италии. В зверинце изволила кормить через решётку шакалов, диких кошек, бычка горбатой породы — посылка персидская.

20 мая на Галерном дворе случился пожар, скоро потушенный. Ездила туда с князем. Весьма бранила российское небрежение.

21 мая оба гуляли на яхте.

В конце месяца оправдалось пророчество — прибыли депеши. Бестужев [148], посол в Дании, из окна мог видеть — англичане, стоявшие в Копенгагене, снялись, двинулись на восток. Сила немалая — двадцать кораблей, не считая подмоги датской. Шкиперы купецких судов заметили сих гостей недалеко от Риги, дали знать губернатору Репнину.

Сыны Альбиона побывали на Балтике пять лет назад, хотели помешать Ништадтскому миру — не решились. Что теперь замыслили?

— Ты, мать моя, у себя дома. Позиция вернейшая… В родном-то доме и кочерга стреляет.

Смеётся царица. Умеет Александр ободрить, умеет как никто. Карманы набиты конфетами, сладкоежка лезет по-свойски.

— Поехали, матушка! Бонбоньерки нам припасли.

29 мая спущено одиннадцать галер, столько же заложено. Больше, больше их надо! Особенно скампавей… Легчайшие, осадка около аршина — им нет препятствий в заливе, а большим кораблям пришельцев — ловушка. Петербург неприступен, — успокаивает Александр, и царица в полной надежде. Образ жизни её неизменен — пированья, домашние и на яхте, на свадьбе у полковника гвардии, на корабле «Святая Екатерина», в форту Кроншлот, сотрясаемом салютами. Под звон бокалов — доклады военных.

— Ох, матушка, сопьюсь я с тобой!

Застолье — делам не помеха, так при царе водилось. В разгар плезиров ворвалось — англичане в Ревеле. Без выстрелов пришвартовались, рядом с купцами; матросы в городе, сидят в кабаках. Адмирал передал письмо от короля Георга.

Заботясь о безопасности своей и союзников, «о сохранении всеобщей тишины на севере, угрожаемой военными приготовлениями Вашего Величества, признали необходимым отправить сильный флот на Балтийское море с целью предупреждения смуты и препятствия флоту Вашего Величества выходить из гаваней». Впрочем, король желает царице «явить опыт своей склонности к миру».

Екатерина возмутилась, возмутились и члены Тайного совета, которые 31 мая обсудили письмо. Какова наглость! А пушек наших боятся, к Кронштадту не сунулись… Остерман составил ответ.

«Крайне удивлена, получив грамоту Вашего Величества не прежде появления Вашего флота…», «…отправление эскадры есть средство той злобы, которую некоторые Ваши министры против нас показывают». «Можете давать любые приказы, но мы не допустим себя воздерживать запрещением». Впрочем, несмотря на этот враждебный шаг, Россия готова поддерживать с Англией добрые отношения и свободную торговлю.

— Эй, Александр!

Всякий день, всякий час он нужен. Кто важнее президента Военной коллегии, фельдмаршала, когда пахнет порохом! Первая неделя июня — сумасшедшая, у себя он почти не ночует. Проверки, смотры, закладка укрепления в Ораниенбауме. А в столице строится флигель Зимнего — государынин новый дом, идёт отделка Кунсткамеры и академической библиотеки — везде изволь поспеть. Горячие дни, звёздные дни Данилыча.

Дипломаты отмечают:

«При дворе пьют только за здоровье императрицы и князя Меншикова».

«Меншиков присвоил себе роль главы Тайного совета».

«Меншиков так честолюбив, а влияние его у царицы и его богатство столь грандиозны, что он, пожалуй, может достичь успеха».

Последнее написано в конце июня, светлейший в это время был в дороге. Отряд драгун сопровождал карету, четвёрка лошадей бежала во весь опор. Очень многое зависело от успеха этого путешествия.

Поединок

В тучах жаркой пыли, поднятой колёсами, нёсся княжеский возок, и кощунственный прах оседал на позолоте герба. Но погода в сём краю переменчива, тёплый дождь услужливо смывал налёт ливонской земли; геральдические фигуры блистали вновь — корона княжеская, витязи-щитоносцы, пушечные стволы, знамёна.

— Ворона, — бормотал Данилыч сквозь зубы, задрёмывая. — Ворона чёрная.

Бывало, и в глаза говорил, с кривой усмешкой. Толстуха, обжора, с гривой тёмных жирных волос — как ни учешет, всё равно выбиваются патлы. Анна, герцогиня Курляндская, племянница царя. Дочери Петра ласкались к нему, руки целовали, она — никогда. А в гости пожаловать — охотно, без церемоний, знает, где вкусно едят. Начудила недавно…

Простоволосая, в шлафроке и с ружьём… Палит по брёвнам, которые кто-то потерял на льду Невы. Весь дом перебулгачила спозаранку. Адъютанта заставила заряжать, Данилыч, поднятый с постели, вырвал у неё ружье. Рассказал Царице.

— Бесится Анна, матушка.

— Ей мужа надо.

— С ней Бирон, лошадник этот…

— Мужа надо, — отрезала самодержица. Звучало как приказ — найти супруга. Российской державе угодно.

Не находилось.

Несколько месяцев гостила курляндская вдова в Петербурге. Выпытывали у неё — может, есть женихи на примете? Нету… «Шарахаются, как от той Медузы Горгоны», — сказала она, смеясь, за обедом Дарье, приканчивая баранью ногу. Уж точно — дикобраз. «Коня я сумею объездить, мужа — не берусь», — тоже из её речей. В седле ей вольготней, чем на балу. Вся в чёрном и конь под ней чёрный — страхота! Или зуд нападает пострелять. Птиц, собак, деревья, столбы избирала мишенью. Меткостью не уступает гвардейцам, так же и в сквернословии. Облегчение невыразимое доставила отъездом своим весной. И вскоре — письмо из Митавы, письмо ошеломительное. Замуж собралась…

Слёзно просит князя, почитаемого яко отца родного, ходатайствовать перед императрицей — да изволит одобрить брак с благородным, достойным кавалером. Мориц, сын метресы Августа, короля Польши, курфюста Саксонии… «Он мне не противен». Ишь, скромница! Огнём горит, небось! Мориц, слыхать, соблазнитель великий. Откуда взялся? Кто сосватал? Данилыч отослал секретаря, попытался обдумать трезво. Баронам жених по вкусу — вот в чём суть. Привели в дом к Анне и, верно, ландтаг созывают, парламент ихний, чтобы возвести этого бродягу на трон. Ускользнёт Курляндия…

Вмиг ощутил седло под собой, саблю в руке. Остановить, пресечь наглое воровство. Видит Неразлучный… Голосом подтверждает волю свою.

— Эй, герцог, почём пирожки в Курляндии?

Со смехом, за чаркой дал деньги — поднести деликатно Августу, получить поддержку. Данилыч со смехом благодарил. Демарш отчаянный, на авось. Не вышло тогда…

Но милостива судьба, новый шанс подарила. Теперь заручиться приказом царицы — и действовать.

Екатерина лениво щипала бисквит, кормила двух рыжих щенков, резвившихся на кровати. Медленно вытерла пальцы. Читала письмо медленно, фраза «он мне не противен» рассердила её — лицемерка Анна. Потом, надломив брови, отрезала:

— Морица нельзя.

— Того и ждал от тебя. Я, если велишь…

— А Фердинанд где?

— Должно, в Данциге. Где ему быть? Поди, дряхлый сильно, оттого и занадобился Мориц.

Кивнула, разумеет, сколь сложно с Курляндией. Не хватало ещё, чтобы Фердинанд, унаследовавший трон и тотчас отрёкшийся, внезапно вернулся в Митаву. Юрод безумный, вызыватель духов… С него станется.

— Бароны, матушка, в страхе. Умрёт он — Польша себе закогтит земельку. Как выморочную… Статья есть на сей счёт в трактате каком-то. А бароны вольность берегут, и Мориц, я так сужу, с ними заодно. Сын с отцом, что кошка с собакой. Хорош папаша, пустил мальчишку без гроша по свету.

— Содом и Гоморра.

— Истинно, матушка, — отозвался князь, не вдумываясь. — Так если повелишь, я мигом. Драгун своих возьму.

— Драгун?

— Одному, что ли? Фельдмаршалу эскорт подобает. Да я для престижа только…