Я возьму твою дочь - Сабина Тислер

Таким образом, решение было принято.

Дрожащими пальцами София гладила его по волосам, по лицу и плакала.

— Я люблю тебя так, — шептала она, — что ты себе, наверное, даже представить не можешь.

— Почему же, могу.

Йонатан поцеловал ее и почувствовал на губах соленый привкус слез.

— Что же мне делать?

— Будем говорить по телефону каждый день. Ты не имеешь права сомневаться в том, что я приеду обратно. Ни секунды. Ты должна верить мне и нам.

Она кивнула.

Он обнял ее и долго целовал.

— Береги себя.

Потом он сел в машину и запустил двигатель. Она ничего больше не говорила, просто стояла, махала рукой и выглядела так, как будто в любой момент упадет, потому что ее сердце перестанет биться, если его не будет рядом.

Йонатан остановился перед баром, чтобы купить себе пару бутербродов, но эта картина не выходила у него из головы. Он всерьез задумался, не вернуться ли обратно. Остаться в Италии, продолжать жить как раньше и попытаться все забыть. И когда-нибудь образ доктора Кернера поблекнет в его памяти.

Это было очень просто. Стоит лишь запустить двигатель, поехать назад в Ла Пассереллу — и все. Неприятностей у него не будет: карабинеры довольствовались его описанием происшествия, хотя он точно знал, что у Альфонсо возникли сомнения.

Все было хорошо. Ему не нужно больше ничего ставить на карту.

«ПОЕЗЖАЙ ЖЕ НАКОНЕЦ!»

«Мне так жаль Софию…»

«ПОЕЗЖАЙ!»

Значит, она снова была здесь. Она говорила ему, что нужно делать, и принимала решение вместо него.

Он зашел в бар, купил три бутерброда с ветчиной и сыром и отправился в путь — в Германию.

Сразу за Бреннером его охватила такая усталость, что он чуть не уснул за рулем, поэтому сразу же за немецкой границей свернул на сельскую дорогу и нашел гостиницу.

Он получил комнатку с маленьким балконом, букетом сухоцветов на столе и слишком короткой кроватью. Он испытывал неописуемое чувство свободы, хотя очень скучал по Софии. В прежней жизни ему приходилось ночевать во всевозможных «Ритц Карлтонсах», «Штайнбергерах», «Рэдиссонах», «Интерконти» и «Хилтонах», и он раздражался, если в мини-баре в номере не было просекко, если в ванной оказывался какой-то волосок, если ночник не горел, а заказанный салат был скорее муляжем, чем закуской. Тогда он выходил из себя, а сейчас был абсолютно доволен этой примитивной комнатой, которая, конечно, никакие соответствовала стандарту «две звезды» и была бесконечно далека от того, чтобы в ней оказался еще и мини-бар.

«Жизнь может быть такой простой», — подумал он и пошел вниз к столу регистрации, чтобы заказать два пива, которые дежурный открыл прямо на месте. Он еще предложил принести бокал из кухни, но Йонатан отказался. Может быть, вспомнив былые времена, когда пил пиво прямо из бутылки.

Устроившись на широкой постели, он пил его мелкими глотками. Усталость медленно поднималась по телу и за какой-то час полностью охватила его. Его тело отяжелело, словно на грудь и ноги кто-то положил мешки с песком, и он больше не мог сопротивляться. Он даже забыл позвонить Софии и уснул. Не раздевшись, не почистив зубы, не выключив свет и не думая о том, что еще предстояло.

Утро было светлым и ясным. Перед горами висела тонкая завеса тумана, реликт ночи, не имеющий значения для погоды, которая будет днем. Сводка погоды на «Авторадио» сообщала о стабильно высоком давлении как над Италией, так и над Австрией и Германией. Выйдя на балкон, который был настолько узким, что там едва помещался стул, Йонатан глубоко вдохнул свежий, бодрящий утренний воздух. Потом он быстро принял душ и после такого убогого завтрака, что можно было прийти в отчаяние, поехал дальше.

За всю поездку голос не сказал ему ни слова.

В шестнадцать часов он проехал берлинского медведя, который стоял на средней полосе автобана, показывая, что начинается территория Берлина. Он доехал почти до радиовышки, а затем съехал с автобана. Прошло уже много лет, но он надеялся, что вспомнит и найдет маленький удаленный пансионат в Вильмерсдорфе. Он хотел, чтобы его никто не беспокоил и чтобы в гостинице не было дежурных.

Йонатан нашел пансионат сразу же. Он позвонил, но никто ему не открыл. На медной табличке пансионата был выгравирован номер телефона, который он набрал на своем мобильном телефоне.

— Я сейчас приду, — сказал обрадованный женский голос. — Через десять минут буду.

— Договорились, я подожду.

Так он себе все и представлял. Наверное, придется уплатить вперед, чтобы ему дали ключи от дома, и тогда он сможет свободно приходить и уходить и делать все, что ему захочется.

Через полчаса он заплатил приветливой шестидесятилетней женщине четыреста восемьдесят евро за полную неделю, получил ключи и сейчас распаковывал вещи.

Пансионат находился на пятом этаже дома старой постройки, к которому можно было пройти по широкой лестнице с невысокими ступеньками или подняться на скрипучем лифте, который угрожающе тарахтел и громко дребезжал. Комната Йонатана была большой и светлой, с высоким потолком и лепными украшениями. Обстановка в ней оказалась еще бабушкиных времен, тем не менее ему понравились высокая медная кровать, шкаф для одежды из темного дуба и скрипучий паркет.

Йонатан развесил одежду в шкафу, оставил окно открытым и пошел в греческий ресторан на углу. Нужно было поесть и выпить пару бокалов «Рестины», чтобы как-то отвлечься, потому что сердце начинало страшно биться, когда он думал о завтрашнем дне.

Когда он проснулся, на улице была прекрасная погода, напомнившая ему об Италии. Лето в Берлине. Теплое, безветренное и солнечное. Абсолютно не подходящая погода для похорон. Прощание у гроба всегда ассоциировалось у него с дождем и холодом.

В кухне нашелся маленький транзисторный радиоприемник, и Йонатан тут же его включил. Приемник, настроенный на городскую волну, предсказывал тридцать два градуса жары.

У него оставалось еще два часа. В ванной он остановился перед зеркалом. Прошло девять лет, с тех пор как Тобиас Альтман видел его. В зале суда и те пару секунд в коридоре, когда извинялся. Тогда у Йонатана был сломленный, болезненный, запущенный вид, длинные растрепанные волосы, шестидневная щетина и темные круги под глазами. Сейчас он был совершенно другим: коротко остриженные волосы, легкий, здоровый коричневый загар и гладковыбритая, ухоженная кожа. Велика вероятность того, что Тобиас его не узнает, но на всякий случай он еще полностью обрил голову.

Он остался очень доволен результатом и почувствовал себя человеком, полностью изменившим свою внешность.

После этого он принял душ, надел легкие летние брюки и отправился завтракать. Кофе, повидло и маленький круассан. Затем он заставил себя влезть в черный костюм, который не надевал целую вечность, но который по-прежнему был ему впору, — за последние годы фигура Йонатана не изменилась. Он попытался вспомнить, когда надевал этот костюм в последний раз — на премьеру, на празднество или какое-то торжество, — но это ему не удалось.

В цветочном магазине он купил белую лилию, вызвал такси, надел темные солнцезащитные очки и отправился на кладбище Мариенгоф, чтобы встретиться с убийцей своей дочери.

Перед часовней собралось не меньше пятидесяти человек. Йонатан не умел точно оценивать количество людей, может быть, их было около восьмидесяти.

Он потерянно стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу, и чувствовал, что начинает обливаться потом. Тут не было ни одного знакомого ему лица.

Без пяти одиннадцать к кладбищу подъехала темная «ауди», и из нее вышла Ингрид. За рулем сидела женщина спортивного сложения, которой, по оценке Йонатана, было столько же лет, как и Ингрид, и бледный худощавый мужчина.

Следом появился серебристый «мерседес» и остановился за «ауди». Йонатан сразу же узнал водителя за рулем: Тобиас. Рядом была его жена.

«Это он, — подумал Йонатан, — проклятье, это действительно он!»

Ненависть охватила его с такой силой, что даже закружилась голова.

Все пятеро прошли в часовню, где для них были зарезервированы места в первом ряду. Остальные гости направились за ними, но треть из них вынуждена была остаться снаружи, потому что часовня оказалась слишком маленькой. И среди них — Йонатан.

Он ждал сорок пять минут, слышал голоса, произносившие хвалебные речи, прерываемые звучанием органа, но не мог разобрать слов. В конце прозвучала песня «Сан-Франциско» Скотта Маккензи в магнитофонной записи.

«Ага, — подумал Йонатан, — реликт мужской дружбы или романтические воспоминания Ингрид».

Когда гроб выносили из церкви, он держался в стороне. Его интересовали прежде всего Тобиас с женой. Йонатан помнил его — сцена в зале суда по-прежнему стояла у него перед глазами, — но в Тобиасе уже не было ничего мальчишеского, он стал привлекательным, возможно, излишне серьезным мужчиной, что, естественно, могло быть связано с траурной ситуацией. Он был одет в великолепный костюм, волосы коротко подстрижены. У него были правильные черты лица, умный взгляд и в целом вид, вызывающий доверие.