Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько

ратушу и привычным коридором прошёл в канцелярию, которая была также и приёмной, предварявшей вход в кабинет, в окне которого до сих пор горел свет. Морель зажёг свечи во всех канделябрах, до которых только смог добраться, чтобы стало наконец светло и открыл своим ключом крышку бюро, стоящего посреди канцелярии. Бюро это было не простое, оно имело несколько отверстий-щелей, куда отправители могли опускать свои послания. Проскользнув внутрь бюро, послание попадало в отдельный лоток. Сделано было специально так, чтобы послание, упавшее внутрь, обратно было никак не вытащить, зато получателям потом удобнее было разобрать что и откуда пришло. Всего лотков было шесть. В первый капитан городской стражи каждый вечер после закрытия городских ворот опускал своё донесение о числе прибывших и уехавших из города, отчёт о количестве арестованных и освобождённых, а также сводку происшествий за день, если таковые случались. В обычные дни для всех этих сведений капитану было достаточно одного листа, чтобы вписать всё что требовалось. Второй лоток предназначался для ежедневных отчетов пасторов о настроениях среди прихожан и записок городских старост. В этом лотке как правило каждый вечер скапливалось не менее шести листов, по числу городских кварталов. В каждом квартале был свой пастор, который обязан был знать лично всех своих прихожан, наставлять каждого Словом Божиим, а обо всех не внемлющих Слову доносить Консистории. Третий лоток заполнялся лишь раз в декаду. Здесь городской казначей оставлял краткий отчёт о движении средств городской казны: сколько денег и откуда поступило и сколько и на что было потрачено. В четвертый лоток ложились послания, извещения и прочие бумаги, направляемые Кальвину из городских Советов, составлявших конструктив городского управления: основного – малого Совета, совета шестидесяти и совета двухсот. Обычно сюда за неделю попадало листа два-три. Однако по этому лотку можно было судить не только о намерениях и действиях властей, но и о настроениях граждан всего города. А как иначе, ведь все советы избирались самими горожанами на генеральном собрании. Бывали дни, когда из этого лотка вынималось в день по десятку листков, тиснённых гербом свободного города Женевы и испещренных фразами призывающими, указующими, умоляющими, а иногда и угрожающими. И так выходило, что дни эти не были приятными ни для кого в городе. Пятый лоток в бюро обычно пустовал. Правда, когда-то было во всеуслышание объявлено, что любой гражданин может лично сам направить своё письмо мэтру Кальвину, бросив его в этот лоток. Однако, как оказалось, далеко не каждого гражданина стража могла допустить в здание ратуши и еще меньше из допущенных могло добраться до канцелярии, где находилось бюро с заветным лотком. Достать и прочесть все послания, попавшие в бюро, могли только те, у кого был ключ. Таковых же было всего трое: сам мэтр Кальвин, его личный секретарь и глава канцелярии Люсьен Морель, а также один доверенный помощник Мореля, молодой француз по имени Анатоль. Правда, сам Кальвин к этому бюро в своей канцелярии никогда не подходил, полностью препоручив его заботам своего секретаря.

Открыв бюро, Морель привычно оглядел лотки. Всё как обычно. Донесение капитана. Отчеты пасторов. Лоток казначея пуст, для его отчета еще не пришло время. Из Совета также ничего. А это что? В пятом лотке лежал небольшой, по размеру в половину обычного листа, но достаточно толстый запечатанный пакет. В линии получателя значилось «Главе Евангельской церкви города Женева мсье Жану Кальвину». Линия отправителя была пуста. Факт достаточно необычный, однако удивляться ему было некогда. Мельком прочитав донесение капитана, Морель переложил всё содержимое лотков на приготовленное плато. Потом открыл отдельный ящик, в котором курьеры оставляли почту, привозимую со всех концов света. Пробежав глазами опись, Морель проверил все ли конверты на месте, после чего также выложил их на то же плато. Всё было в должном порядке. Морель взял со стола колокольчик и негромко позвонил. Через мгновение из-за дверей кабинета послышался такой же звон. Можно было войти.

– Вы позволите, мэтр? – произнес Морель, остановившись в дверях.

– Да, Люсьен, входи. Но погоди, мне нужно кое-что закончить, – проговорил Кальвин. Он сидел за своим огромным столом и, не поднимая головы, как обычно что-то быстро писал. В просторном кабинете царили прохлада и полумрак. На столе тускло мерцала, догорая в своих подсвечниках, пара свечей, да в камине потрескивало искрами дотлевающее полено.

– Позвольте, я зажгу еще свечи, так вам будет удобнее.

– Не стоит, Люсьен. Это будет излишним. Присядь.

Морель тихонько, стараясь не нарушать тишины, расположился за столиком секретаря и разложил по порядку принесённые с собой бумаги.

– Что ж, с этим, кажется, всё, – проговорил наконец Кальвин, закончив писать, – это письмо должно быть отправлено завтра же утром патеру Шнорку в Лозанну.

– Как вам будет угодно, мэтр!

– Что ещё ты мне сегодня принёс?

– Всё как обычно. Донесение капитана, отчеты пасторов и почта. Письма из Берна, Регенсбурга, Парижа и Феррары. И отчёты суда за прошедшие три дня, – Морель положил руку на пухлую кипу бумаг, тисненных гербом Консистории.

– Хорошо, оставь здесь. Я посмотрю.

– Да, вот ещё что. Есть ещё одно послание, адресованное лично вам. Я обнаружил его только что в нашем бюро. Похоже, что в пакете книга. Отправитель обозначить себя не соизволил. Вот, взгляните.

– Неужели снова наши либертины что-то задумали?

– Непохоже, мэтр. Пакет изготовлен из бумаги, которой в наших краях не найти. Такие к нам приходят обычно из Бургундии или Дофине.

– Что ж, оставь его тоже, я посмотрю позже, – произнёс Кальвин, – Ты мне больше сегодня не нужен, Люсьен, можешь идти. Я ещё побуду здесь. Многое нужно сделать.

– В такой темноте вам трудно будет работать. Позвольте я всё же зажгу вам свечи. И растоплю камин.

Не дожидаясь разрешения, Морель взялся хлопотать об огне. Кальвин, ничего не отвечая, принялся читать принесённые отчёты. Наконец в кабинете стало заметно светлее. Захватив письмо для патера Шнорка, Морель, бесшумно вышел из кабинета. Немногим позже, покончив с канцелярскими делами, Морель отправился домой. Во всей ратуше, этой цитадели управления бытиём города и умами его жителей, остался лишь Кальвин да несколько караульных.

Когда-то давно, десять лет назад, когда Морель только занял место секретаря при мэтре Кальвине, он всё время старался ни на шаг не отходить от своего патрона и не оставлять его даже на короткое время. Он ждал от Кальвина новых поручений, чтобы исполнять их со всей тщательностью и точностью в любое время дня и ночи, дабы заслужить расположение. Однажды Морель, выполнив все назначенные ему дела, спросил у Кальвина, не будет ли для него ещё каких-нибудь