Дивная книга истин - Сара Уинман

Она задержалась.

Не горюй, Дивни. Ведь как раз сейчас пришло наше время. Только не говори, что я вернулся слишком поздно. Я не мог опоздать. Разве я могу опоздать?

С этими словами он вынул из газетного кармана маленького зяблика, который лежал без движения у него на ладони.

Думал, что, если доставлю его к тебе вовремя, все еще можно будет исправить. Славная птаха, не правда ли? Я его кормил и согревал своим дыханием. Я хотел научить его своей песне, да только ее уже давно нет – я оставил ее под землей. Верни его к жизни, Дивни. И верни к жизни меня.

Она приблизилась к Джеку и взяла птицу обеими руками. Подула на нее своим самым теплым дыханием. Перья зашевелились от дуновения, но сама птица осталась неподвижной. Она мизинцем потрогала птичью грудку, проверяя, бьется ли сердце. Потом распустила свои волосы, обернула ими зяблика и зафиксировала эту новую прическу заколками, напоследок еще и обмотав шарфом.

Идем, сказала она.

И Газетный Джек молча последовал за ней к лодочному сараю.

Она сожгла его костюм из кричащих передовиц. Стояла над костром и смотрела, как никчемные сенсации двадцать первого года превращаются в пепел и дым. Одного дуновения бриза оказалось достаточно, чтобы эта печатная версия жизни исчезла без следа где-то на другом берегу реки.

Дождавшись высокой воды, она помыла Джека с душистым фиалковым мылом, соскребла с него годы невзгод и скитаний. Она дала ему чистую и теплую одежду. Она подстригла ему волосы и ногти, а когда сбрила его бороду, под ней обнаружилась нежная белая кожа давних времен.

Она дала ему подогретого рома с лимоном и гвоздикой, а потом уложила в постель, и он крепко проспал до полудня. А она сидела рядом и смотрела на своего Джека, состоявшего только из кожи, костей и воспоминаний, – на этого спящего доходягу с полумертвыми легкими. Она открыла дверь балкона и прислушалась к мягкому журчанию реки, но вдруг заметила собственное отражение в стекле и не сразу себя узнала. И потом ей пришлось упорно бороться с голосами у себя в голове – критическими голосами, так и норовившими испортить гадким привкусом этот радостный день.

Почему ты не пришел ко мне еще до Джимми? – спросила она позднее, лежа в объятиях Газетного Джека. Почему ты не опередил его?

Я тогда смотрел на горизонт, сказал Джек.

И в этом вся причина? Только поэтому?

Да, сказал он и заплакал.

Он оплакивал потерянное время, и само Время было так тронуто его слезами, что в утешение продлило срок отпущенной ему жизни.

Еще почти год им довелось прожить вместе напоследок, но они были так счастливы, что этот год показался им длиною в пару лет как минимум. То же счастье подсушило легкие Газетного Джека настолько, что он снова смог петь, и во время пения он никогда не кашлял. А когда они посетили таверну «Эмбер Линн», Джек пел под аккомпанемент фортепьяно и банджо – так они составили трио, шутки ради названное «Неполным квартетом».

А по ночам Джек лежал в темноте, не отрывая глаз от Дивнии. Он в последнее время вообще не спал, не желая упустить хотя бы миг из тех, что у него остались. И он без конца задавался вопросом: а надо ли было тогда уезжать? Стоило ли отдавать предпочтение сердцу покойника перед своим собственным живым сердцем? Он больше не всматривался в горизонт, ибо манящую даль поглотила густая листва прибрежных деревьев, а желанная линия на стыке неба и моря теперь воплотилась в женщине, которая была для него источником беспредельного счастья и удивительных чудес. И он каждую ночь скрывался, словно в коконе, под ее защитой, зная, что уже скоро он обернется бабочкой и навсегда вылетит из этого укрытия.

Все чаще его легкие клокотали и он начинал задыхаться. Тогда Дивния обнимала и успокаивала его, помогала сделать вдох, потом еще один и еще… Однажды, едва продышавшись после такой совместной борьбы, он спросил: Ты выйдешь за меня? И она в ответ выдохнула: Да.

Они не обменивались кольцами, не клялись в вечной любви, не произносили слов согласия, потому что в этом не было необходимости. Дивния села на весла, отвела лодку к устью реки и бросила якорь у песчаной косы. Там они объявили себя мужем и женой, что было засвидетельствовано совой и двумя дюжинами морских звезд в лучших свадебных нарядах оранжевого цвета. И морские коньки плясали на гребнях волн, и соловьиный хор пел на ветвях. И Дивния встала во весь рост и велела луне спуститься с небес, что та и сделала самым чудесным образом. И они вдвоем поднялись на цыпочки, осеняемые серебряной лунной благодатью, и тянулись, тянулись к ней до тех пор, пока не стали первыми людьми, прикоснувшимися к поверхности луны, – первой супружеской парой, вручившей свой обет на сохранение небесному светилу.

В свою первую брачную ночь они возлежали нагими в лодке, на старых просоленных досках, упиваясь лунным сиянием. И они страстно предавались любви; и Дивния, оказавшись сверху, не обращала внимания на боль в старых суставах и бедрах. Чуть погодя она обнаружила, что десятки тысяч рыбьих чешуек прилипли к ее ногам и ягодицам, сверкая и переливаясь под луной. Это была самая счастливая ночь в ее жизни.

Что ты будешь делать после меня? – спросил Газетный Джек, из последних сил расчесывая ей волосы.

То же, что всегда.

Не оставайся в одиночестве.

О, я отлично справлюсь одна.

А кто будет расчесывать твои волосы?

Я обрежу их до того, как мне потребуется такая помощь.

Ты всегда была упрямой.

И это не так уж плохо.

Где ты будешь жить?

Далеко не уйду.

То есть останешься тут?

Да, останусь тут.

Как сейчас?

Как сейчас.

Будешь сидеть у реки?

Буду сидеть у реки.

Слушая музыку?

Слушая твою песню.

Я постараюсь вернуться к тебе песней.

Это было бы прекрасно.

Я очень хочу вернуться.

Ты будешь знать, где меня найти.

И у тебя все будет хорошо?

Конечно, у меня все будет хорошо.

Он выпустил расческу из пальцев. Его последние вдохи шли сериями по два, по три – как мелкие волны, – а потом клокотание в легких прекратилось. Дивния сидела неподвижно, не поворачивая головы.

Все будет хорошо, сказала она тихо. Все будет хорошо, мой прекрасный принц. Мой прекрасный, прекрасный, мой солнечный принц.

Она умолкла, пытаясь распознать присутствие Смерти, с которой ей очень нужно было поговорить. Наконец она почувствовала, как что-то холодное и влажное скользит вдоль ее позвоночника.

Мы встречались с тобой много раз, и ты всегда проходила мимо, сказала она Смерти. Ты проходила мимо, даже не взглянув на меня, как будто я тебя совсем не интересую. Но сейчас, пожалуйста, не проходи. Забери меня. Давай обменяем мою жизнь на другую. Не трогай ребенка, которого тебе так хочется забрать, или рыбака, которого затянуло в траловую лебедку. Или невесту, тяжело заболевшую в канун свадьбы. Я знаю, ты хочешь взять кого-то из них, потому что их будут многие оплакивать, а для тебя эти скорбные звуки – любимая музыка. Я знаю, что ты собой представляешь. Но сейчас не делай этого, прошу тебя. Хоть раз измени своим правилам. Забери меня вместо кого-нибудь из них. Это хорошее предложение, поверь.

Однако Смерть ее слова не убедили.

Ну и ну, что за нелепый вздор! – сказала она и с хохотом удалилась через переднюю дверь (а не через черный ход, как водится), и сразу же в дом хлынули тепло и свет, так что у Дивнии не осталось сомнений: Смерть вновь прошла мимо нее.

Два дня она пролежала рядом с телом Джека. Всходило солнце, дул теплый бриз, пели птицы. Надвигались и отступали приливы, рыба заплывала на мелководье и возвращалась на глубину. Заходило солнце. Сияла луна. Появлялись звезды. Звучала песня малиновки. Что-то бубнили призрачные святые. Время шло, и его невозможно было остановить, но все же она пыталась, она пыталась это сделать.

На третью ночь сквозь туман сновидения приплыла ее мама, и Дивния почувствовала ее запах, а потом мама превратилась в спасательный круг, обхватив Дивнию и не давая ей утонуть, вынуждая ее отплывать все дальше от холодного белого тела рядом с ней. Это был знак. Теперь Дивния поняла, что надо делать.

На следующий день она приготовила лодку; море замерло в ожидании. Она подняла тело Газетного Джека с постели и вынесла его на речной берег. Вода уже кишела тысячами оранжевых звезд, приплывших сюда с приливом, чтобы сопроводить Джека домой. Но тут она с удивлением заметила поблизости людей, которые явились на похороны, – людей, с которыми она не общалась месяцами. И когда она подошла к причальному камню, эти люди – те из них, у кого в руках не было лопат, – забрали у нее тело Джека.

Я хочу похоронить его в море, чтобы он был с моими мамой и папой, сказала Дивния.

Но ее не слушали.

Пожалуйста, не закапывайте его. Он не хотел возвращаться под землю. Только не под землю!

Но ее не слушали.

Кто-то держал ее за руки. Не то чтобы очень грубо, но в голосах звучали злость и раздражение. Она мало что запомнила из последующего. Только грязь на их руках и молитвы на их устах. А потом Джек исчез под землей, и в этом месте появился холмик, на котором с той поры так ничего и не выросло.