Поездка в Обонежье и Корелу - Владимир Николаевич Майнов

такое слово будто бы умными людьми было когда-то выговорено: «не согрешивши — возмечтаешь, не согрешивши — не покаешься, не согрешивши — спасен не будешь». Опять тоже и бросать-то младенцев в пруды незачем было, когда совершенно свободно можно было воспитывать их при монастыре. В настоящее время в Лексе живут всего 20 старух, которые доживают свой век и потому признаны начальством для государства не опасными. Прежде в часовне служили женщины и строем монастырским заведовала избираемая всем обществом уставщица, которая однако была обязана повиноваться большухе — игуменье. Утреня тянулась обыкновенно 6 часов, так как тут читали и то, и сё, и Бог весть чего только не читали, затем часы продолжались 2 часа и наконец тоже 2 часа читалась вечерня; девицы, жившие в Лексе, отнюдь не были обязаны дежурить все 10 часов стояния в часовне, а посещали службу в охотку, — иная так и вовсе не ходила. Была в Лексе чудотворная икона, которая, по словам большухи, много народа привлекала, но и ее забрали, как-то раз ночью и увезли, а куда? — неизвестно. Большуха живет теперь в отличном доме; квартирка её состоит из двух комнат и молельни, которой однако с намерением придан внешний вид спальни; все у неё чисто и мило, да очень уж старушка, Бог с ней, слезлива — ничего просто и рассказать не может. Она совершенная противоположность большаку: оба они, видно, были красивы собой, но большак большего роста, а большуха низенького; большак бойкого ума человек, он быстро поймет, схватит значение фразы на полуслове, говорит складно, умно, видимо старается не вспоминать о былом, а если и вспомянет, то скрывает накипевшее чувство; наоборот большуха ума не бойкого, слегка бестолковенька, на понимание туговата, а уж слезлива — беда! Заговоришь о репе, а она уж и плачет: «а у нас-то репка была какая прежде-то» — и пошла, и пошла; впрочем старуха она милая, добрая, но видимо ничем не верховодит, а все делается с совета большака. Как большаково, так и большухино звание было преемственно от Мышецких; список всех большаков, за исключением последнего, помещен уже в истории Выговской пустыни, но большухи еще не перечислены нигде, почему я и полагаю не лишним перечислить их здесь. При Мышецких большухой назначена была дочь Данилы Викулича — Софья Даниловна, а после неё избираемы были: Ирина Степановна, Елена Григорьевна, Федосья Герасимовна, Федосья Нифонтьевна, Наталья Макарьевна, Матрена Филипьевна (1853-1870) и Федосья Анисимовна. Главным образом печалуется старушка о том, что негде помолиться: «хоть одну бы часовенку открыли», — говорят и большак и большуха. — «Неужто же мы не христиане и хуже татар и евреев?» Да, тяжкое дело сделано в 1854-1855 годах с точки зрения гражданской, позорное — с христианской, варварское дело — с научной! Познакомился я со священником Лексинским — не страстный ревнитель, но по посту своему не может не делать разных закорючек; толку знает, видимо, не много; повел он меня под колокольню и то, что я увидел здесь, могло бы убить на месте библиофилов; книги, рукописи, утварь — все свалено в кучу и гниет преспокойнейшим образом. «Нельзя, ли говорю, попользоваться». «Сделайте милость, — говорит, — куда нам эта негодь!» Много интересного понабрал я грешный, по крайней мере не сгниет под лексинской колокольней! — Все рассказы большухи вертелись все больше вокруг обстоятельств самого разорения. Интереснее всего то, что запечатывал часовни жандармский штаб-офицер, князь Мышецкий; двух старух, которые валялись в ногах у власть имеющего чиновника, последний огрел каблуком в висок и одна, по странному стечению обстоятельств, скоропостижно скончалась; гнали и мужчин, и женщин, и детей палками и кнутами без разбора, сделали мерзость среди часовни в Лексе; всех, даже и тех, которые имели паспорта, прогнали из монастырей и выслали на родину. При разгроме же приключилось и чудо: часовню запечатали прежде разгрома, но когда ее при разгроме распечатали снова, то на аналое нашли июльские минеи! Наконец, в довершение спектакля, тогдашнего даниловского большака пинками и батожьем вытолкали навстречу ревнителям, с ключами на подносе — ни дать ни взять, как крепость сдает комендант; сколько я ни добивался, но ни в одном соборе я ключей от Даниловской крепости не нашел. Фортель этот, т. е. выход большака с ключами, должен был обозначать, что вместе с ним и главнейшие раскольники добровольно подчиняются начальству и желают удостоиться воссоединения. Пали и Данилов и Лекса, раскольники разогнаны, несколько новых приходов открылось Олонецким семинаристам — вот и все, чего добилось духовное начальство.

LVIII

Только через два дня вернулся я в Данилов, а утром на другой день тронулся уже в дальнейший путь. Тут же в Данилове я изменил маршрут, так как захотел побывать и в корельских волостях Повенецкого уезда, или по-народному в «Кореле». При взгляде на карту Шуберта (которую впрочем можно и вовсе не брать с собою, по её безобразной неверности), я заметил, что из Выгозера всего ближе попасть в Корелу, направясь по р. Сегеже и сухопутью (которого однако не оказалось на деле, так как Сегежа, вытекая из Сегозера, прямо, словно по шнуру, течет в Выгозеро) в Сегозеро и в Паданский погост, бывшую столицу Корелии. На вопросы мои никто не мог отвечать мне, есть ли проезд в Сегозеро; но я решился поискать пути и пробраться Сегежею во что бы то ни стало. Вследствие такого решения я уже не мог возвратиться по р. Телекиной, а, добравшись до Паданов, должен был перевалить сухопутьем чрез Масельгский хребет и возвратиться в Повенец чрез Остречье и Лумбошу. Быстро проехали мы 15 верст, которые считаются до Березовки, хотя и следует отдать полную справедливость здешним верстам, что в них отнюдь не 500 сажен; дело в том, что версты здесь считаются пятками и каждый пяток обозначается крестом; но ведь считаны-то версты эти никогда иначе не были, как «на глазок», да «на усталь» (как грести устал, так значит, и пяток, проехали), да притом и этим-то путем считались они тогда, когда в версте было 700 сажен, когда пшеница на юге мерилась веретьями, когда усталь была отнюдь не та, что теперь, когда горб русского человека почти и не ведал устали. От Березовки уже ехать в лодке невозможно, так как порог сидит на пороге и даже местные жители не рискуют сунуться по ним в лодке. Начинается путешествие в роде африканского, т. е. с носильщиками для грузов, с проводниками и т. п. Сначала я ужасно удивлялся,