Поездка в Обонежье и Корелу - Владимир Николаевич Майнов

крест и заявили, что потом они на этом месте воздвигнут крест покрасивее и наносят камней, чтобы это место навсегда стало памятным. «А что тут народу-то прихожего сгибло», говорили гребцы, — «ну да и то сказать, кабы не сгибли они, никогда такое дело не было бы сделано чего им — все бы равно померли бы, а тут по крайности у дела». Поняли дело, вижу, ребята и толковать нечего — поняли. Порылся я немного и разыскал начало мостовины, которая клалась по всему пути на болотистых местах; дерево хотя и сгнило, но еще держится. Но того не могли понять гребцы, что кусок гнилушки я увез с собою, да ведь этого и не одни повенецкие папуанцы не понимают. Просека, которая прорубалась для дороги, очень хорошо заметна и теперь, словно и природа в тех местах, где проложил свой гигантский след Петр, уступила ему и не зарощает целых 170 лет его путь, тогда как в других местах достаточно 80-100 лет, чтобы заросль обратилась в строевой лес. Тут-то на Выгорецком яму встретились Петру, выехавшие ему навстречу с хлебом-солью, даниловские старшины. «Что за люди?» — спросил Царь у них, по словам местного предания. «Это раскольщики», — пояснил ему какой-то генерал, — «властей не признают духовных, за здравие Вашего Величествия не молятся». — «Ну а подати плотят исправно?» — «Народ трудолюбивый и недоимки за ними никогда не бывает». — «Живите, братцы, на доброе здоровье, о царе Петре не молитесь, а раба Божия Петра во святых молитвах поминайте». Нельзя предполагать, чтобы разговор этот не происходил в действительности — все это так похоже на Петра! Быстро прошел этот богатырский путь Петр и на 10 день был уже в Повенце, откуда и написал королю польскому: «мы ныне в походе близ неприятельской границы обретаемся и при помощи Божией не чаем праздны быть». И не был он праздным действительно!

LIX

Но вот Выг становится все шире и шире, вдали виднеется водная ширь, берега как-то словно расползаются в глазах путника и наконец лодка выезжает в Выгозеро. Еще приналегли на весла гребцы и часу в восьмом вечера лодка наша причалила к мосточку в Выгозерском погосте. Путешествие ночью здесь решительно не возможно, как потому, что за туманом решительно ничего не видно, так еще и потому, что в день-то деньской и ходом идешь, и верхом едешь, и гребешь и так-то к вечеру умаешься, что рад добраться до оленьей шкуры, постланной на солому; а на утро часов в 5 уже самоваришься, балагуришь с хозяином или хозяйкой и норовишь как бы скорее уехать; а хозяева то и дело: «да ты бы морошечки! а то вот рыбничка!» разузнали, что я охотник до мамуры, так обкормили до боли желудка. Побывал утром у священника местного; ревнитель оказался куда строгий и доходит, говорят, до такого увлечения, что сам ходит с топором по окрестностям и срубает придорожные пяточные осьмиконечные кресты. Делать нечего, пришлось доложить ему о том, чтобы он не взъярился на только что срубленный моими гребцами на яму крест и не подрубил его в пылу православного своего экстаза. — Тип женщины в этих местах чрезвычайно хорош: правильное овальное лицо, великолепные, по большей части, каштановые волосы, большие то синие, то карие глаза формы правильно миндалевидной, средней величины рот с довольно большими алыми губами, редко курносый, по большей же части греческой формы нос — все это делают то, что красавиц следует искать нигде иначе, как на Выгозере; но оспа, страшная оспа, и здесь наделала много зла и зачастую настоящая красавица издали — вблизи оказывается вся «конопатая». Мне надо было заехать на Корельский остров, чтобы повидаться с дочерью бывшего даниловского большака, у которой сохранилось, по слухам, кое-что из рукописей и книг. Часов в 12 я уже сидел в большой восьмивесельной лодке, с четырьмя гребчихами, которые считали долгом всю дорогу петь песни, правда, весьма хорошие, но отнюдь не представлявшие ничего нового; мне, признаться, гораздо интереснее был бы разговор, как да что, но мешать не хотелось — обиделись бы. Площадь, занимаемая Выгозером, сравнительно довольно велика (927 кв. верст) и зачастую бывают здесь такие бури, что, если бы не бесчисленное множество островов, так и ко дну пойдешь даже и в 8-веселке. На картах Выгозеро рисуется совершенно неверно; народ уверяет, что на нем столько же островов, сколько дней в году, в действительности же их вместе с малыми островками наверное около 200 наберется; не на одной карте островов этих не значится и даже Корельский остров, довольно большой с значительным селом, почему-то не проставляется. Быстро проехали мы 30 верст и высадились на Корельском острове. Старуха, дочь большакова, оказалась отличным знатоком лексинских порядков, существовавших до разорения; много рассказывала интересного и в конце концов, когда уверилась, что я не сыщик, притащила мне целую охапку книг и рукописей. Но дело в том, что, принужденная стесненными обстоятельствами, она торгует ими уже давно и из всего вороха я отобрал только риторику, собственноручно писанную Андреем Денисовым, да полную азбуку крюкового древнего пения[14]. Много пела она, по моей просьбе, и тут только я увидел, откуда взялись наши грустные народные напевы как былинные, так и духовностиховые и песенные — все это из древнего церковного напева. Часа в 4 оставил я Корельский остров, наняв гребцов до Ловища, откуда начиналась уже terra incognita и за которым никто из корельскоостровитян не бывал никогда. Долго боролись мы с противным ветром и волнами, которые расходились на Выгозере, и только в сумерки уже подъехали к Ловищу. Глядя на карту, я держал руль так, чтобы идти на север от устья Сегежи, и удивлялся все, что гребцы посмеиваются — «Да ты куда же держишь?» не вытерпели они наконец. «Да на Ловище». — «Да, ведь ты по карте норовишь то. Ну это мы знаем. На карте-то Ловище на север от Сегежи обозначено, а на деле-то оно — 10 верст на теплынь». Вот те и карты! Да как же так? говорю. Да ведь здесь местов-то никто не сымал, а так больше по сказу, а мало ли иной что набрешет! Интересно, что действительно весь север, начиная от Выгозера, нанесен на карту совершенно неверно; ошибки на 20 верст встречаются то и дело — видно, что карта составлена по сказу. На ночлег расположился я у крестьянина — отставного матроса, который ходил в Японию, а теперь занимается починкой и