У нас это невозможно - Синклер Льюис

Но, пожалуй, больше всего его угнетало то, что Штаубмейер вселился со своим столом и собственной своей елейной и потной персоной в его кабинет, бывший раньше священным убежищем его уединенных раздумий, и что Док Итчитт, еще так недавно восторженно ему поклонявшийся, теперь как будто исподтишка над ним посмеивался.

В условиях тирании дружба – ненадежное дело. Одна четверть ваших друзей выбирает «благоразумие» и перекочевывает в ряды ваших врагов, другая четверть боится остановиться и заговорить с вами на улице, третью убивают, и вы умираете вместе с ней. Но последняя, благословенная, четверть дает вам силы жить.

Когда Дормэс бывал теперь с Лориндой, у них не было места для шутливой дружеской болтовни, которая прежде скрашивала им скуку. Лоринда была теперь неистовой и страстной. Она дарила его своей близостью, но уже через минуту он был для нее только товарищем в их общей борьбе, целью которой было уничтожение корпо. (Она не представляла себе это иначе, как физическое уничтожение; от прежнего ее пацифизма не осталось и следа.) Она вела нужную, опасную работу. Ее бывшему компаньону не удалось удержать ее в кухне; она так организовала работу, что у нее было много свободного времени, – и она открыла кулинарные курсы для дочерей и молодых жен фермеров, которые, оказавшись на распутье между старым, патриархальным, и новым, промышленным, веком, не были приучены ни к добротной деревенской стряпне в дровяной печи, ни к городской – из консервированных продуктов на электрической плитке; и которые уже, во всяком случае, не имели понятия о том, как, объединив свои силы, можно заставить скупые местные компании отпускать электрическую энергию по умеренному тарифу.

– Ради бога, не говори об этом никому, но я стараюсь поближе сойтись с деревенскими девушками… в предвидении того дня, когда мы начнем действовать против корпо. Я рассчитываю на них, а не на обеспеченных женщин, которые требовали избирательного права, но вместе с тем не выносят самой мысли о революции, – шептала ему Лоринда. – Нельзя сидеть сложа руки, мы должны действовать.

– Хорошо, Лоринда Б. Энтони, – вздыхал Дормэс,

И Карл Паскаль тоже оставался верен себе. Когда он впервые встретил Дормэса после его ареста, он сказал ему:

– Я ужасно болел за вас душой, мистер Джессэп, когда услышал, что они вас схватили. Но неужто вы и сейчас не хотите присоединиться к нам, коммунистам? (И он беспокойно оглянулся по сторонам.) – А я думал, что от большевиков уже ни слуху, ни духу не осталось.

– Ну, да, предполагается, что мы уничтожены. Но может, вы заметили, что время от времени возникают таинственные забастовки, хотя здесь, в Америке, не может быть больше забастовок! Почему вы не идете к нам? Ведь ваше место с нами, товарищ!

– Послушайте, Карл: вы всегда говорили, что разница между социалистами и коммунистами состоит в том что вы, коммунисты, стоите за обобществление всех средств производства, а не только предприятий общественного пользования; и что вы признаете ожесточенную классовую борьбу, а социалисты – нет. Но это ерунда! На самом деле разница заключается в том, что вы – коммунисты – служите России. Это ваша Святая Земля. Что ж, я желаю России всего наилучшего и упоминаю ее в своих молитвах вслед за моей семьей, но ведь моя родная страна не Россия, а Америка, и я хочу спасти ее цивилизацию и защитить ее от врагов. Разве так банально признаваться в этом? Но ведь не было бы банальностью для русского товарища сказать, что он за Россию. А Америке с каждым днем все больше нужна наша пропаганда. И, во-вторых, я не что иное, как буржуазный интеллигент. Мне бы, конечно, и в голову не пришло придумывать себе подобное глупое определение, но раз уж вы, красные, его придумали, то мне ничего не остается, как его принять. Поэтому я заинтересован в судьбах своего класса. Верю, что пролетарии – очень благородные ребята, но полагаю вместе с тем, что интересы буржуазной интеллигенции и пролетариата отнюдь не одни и те же. Они хотят хлеба. Мы же хотим – что ж, я не отрицаю! – мы хотим пирожного! А когда ваш пролетарий подымается настолько, что тоже хочет пирожного, так в Америке он тут же становится буржуазным интеллигентом… если только ему удастся.

– Но как подумаешь о том, что трем процентам населения принадлежит 90 процентов всего богатства…

– А я об этом не думаю. Из того, что многие интеллигенты принадлежат к 97 процентам неимущих и ч многие актеры, учителя, медсестры, музыканты получают не больше, чем рабочие сцены или электротехники, – из этого вовсе не следует, что у них одинаковые интересы. Не то, сколько вы зарабатываете, а то, как вы расходуете заработанное, – вот что определяет вашу классовую принадлежность; все зависит от того, предпочитаете ли вы похороны поторжественнее или больше книг при жизни. Мне надоело извиняться за то, что у меня чисто вымытая шея!

– Откровенно говоря, мистер Джессэп, вы несете ужасный вздор, и вы сами это знаете!

– Вы так думаете? Ну что ж, зато это мой американский либеральный вздор, а не московская марксистская пропаганда.

– Вы еще придете к нам.

– Послушайте, товарищ Карл. Дело в том, что мы не согласны принять убийство как способ доказательства – вот это и является отличительным свойством либерала!

Отец Пирфайкс был очень немногословен относительно своих планов на будущее:

– Я возвращаюсь в Канаду, в которой родился… стану опять свободным верноподданным его величества. Тяжело складывать оружие, Дормэс, но я не Фома Бекет, я только скромный, запуганный, маленький, жирный чиновник!

Но кто удивил всех своих старых знакомых, так это Медэри Кол – владелец мельницы.

Будучи моложе Фрэнсиса Тэзброу и Р.К. Краули и уступая этим знатным джентльменам в аристократизме, так как только одно поколение, – а не два, как у них, – отделяло его от бородатого янки-фермера, он неизменно держался около них в Сельском клубе. Что касается гражданских заслуг, то он был председателем Ротарианского клуба. Он всегда видел в Дормэсе человека, который, не будучи ни евреем, ни венгром, ни бедняком, тем не менее непочтительно относится к святыням Главной улицы и Уолл-стрит. Они были соседями, но не бывали друг у друга. Теперь же, когда Кол, отводя Дэвида домой или забирая свою дочку Анджелу – новую подругу Дэвида – заходил к Джессэпам в прохладный осенний вечер он охотно оставался выпить чашечку горячего пунша и спрашивал Дормэса, действительно ли тот считает инфляцию «такой хорошей штукой».

В один из таких вечеров его прорвало:

– Джессэп, я не сказал бы этого ни одному человеку в городе, даже собственной жене, но мне становится невмоготу терпеть, как эти «мышки» указывают мне, где я должен покупать мои мешки и сколько я могу платить моим людям. Я вовсе не хочу сказать, что я особенно любил профсоюзы. Но в те времена, по крайней мере, члены профсоюза получали что-нибудь из того, что они у меня вымогали. Теперь же все идет на содержание минитменов. Мы платим им, и платим очень много, чтоб они командовали нами. В тридцать шестом году все это представлялось мне иначе. Только, ради бога, никому не рассказывайте, что я это говорил.

И Кол ушел, в недоумении покачивая головой, – тот самый Кол, который с восторгом голосовал за Уиндрипа.

В один из последних дней октября, проведя облаву одновременно во всех городах, деревнях и глухих углах, корпо раз и навсегда покончили со всеми преступлениями в Америке, о коем титаническом достижении писала даже лондонская «Таймс». Семьдесят тысяч отборных минитменов вкупе с полицейскими, направляемые руководителями секретной службы, арестовали по всей стране всех известных преступников и всех подозреваемых. Арестованные были преданы военному суду; один из десяти был расстрелян немедленно; четверо подверглись тюремному заключению; трое из десяти были отпущены как невиновные… а двоих приняли в организацию минитменов в качестве инспекторов.

Раздавались голоса, что, по меньшей мере, шесть из десяти были невиновны, но на это исчерпывающим ответом служило смелое заявление Уиндрипа: «Я знаю лишь один способ покончить с преступностью – это покончить с ней».

На следующий день Медэри Кол ликующе говорил:

– Я иногда сомневался и склонен был критиковать некоторые аспекты корповской политики, но вы видите, как Шеф разделался с гангстерами и бандитами? Изумительно! Я всегда говорил, что чего нашей стране не хватает, так это прежде всего твердой руки. Этот человек не признает никаких фиглей-миглей! Он понял, что единственный способ покончить с преступностью – это взять да и покончить с ней.

Затем была введена Новая американская система просвещения, которая, по меткому выражению Сарасона, была новее, чем Новая система просвещения Германии, Италии, Польши или даже Турции.

Власти решительно закрыли несколько десятков небольших колледжей, отличавшихся независимым духом, таких, как Уильяме, Бодуэн, Оберлин, Джорджтаун, Антиох, Карлтон, Институт Льюиса и другие; все они были не похожи один на другой, но имели то общее, что еще не превратились окончательно в машины. Университеты отдельных штатов не закрывались – их просто сливали с центральными корповскими университетами; в каждой из восьми областей должно было быть по одному такому университету. Но для начала правительство организовало только два таких университета.