Безумие толпы - Пенни Луиза

– Так зачем это делать? – поинтересовался Бовуар.

– Это самонаказание. Я думаю, она каждый день надевает власяницу и отправляется фонтанировать дерьмом, причем всю эту чушь она не обязательно поддерживает.

– Постой, – произнес Бовуар. – Ты думаешь, она не верит в собственное дело?

– Я думаю, она уверовала в свои идеи разумом, но насчет ее сердца точно не скажу. Если только, конечно, оно у нее есть.

– Тогда зачем ей все это?

– А зачем вообще люди что-либо делают? Что-то ее побуждает к этому.

– Что-то? Или кто-то?

– Одно из двух. Или то и другое. Она как наркоманка. Она привязана к чему-то такому, от чего не может отказаться, хотя и знает, что это саморазрушительно.

Жан Ги Бовуар кивнул. Он знал, что такое наркомания и непреодолимая тяга.

– Вы психолог, – сказал Гамаш. – Как вы думаете, профессор Робинсон хочет остановиться?

Мирна вздохнула и посмотрела в окно. Ночь была долгой, долгой и ужасной. А та несчастная женщина все еще лежала там, в лесу.

– Если бы вы попросили меня высказать предположение – а это только предположение и ничто иное, – я бы сказала, что профессор Робинсон глубоко противоречивая натура. Я наблюдала, как она пытается втереться в доверие к людям, даже к тебе, – кивнула она Бовуару. – Она хочет нравиться, это очевидно. И она на самом деле привлекательна. Но она тащит с собой этого громадного дохлого альбатроса[78], который вызывает у людей отвращение. Думаю, она была бы рада избавиться от этого, но не может.

– Не может угомониться, – добавил Гамаш.

Она несколько секунд смотрела на него, заглядывала в его вдумчивые глаза и видела в них кружение призраков.

Перед ней был человек, понимавший, что значит желание угомониться. Что же касается Эбигейл Робинсон, то ей не позволял угомониться избыток желчи в ее житейской чаше.

– Но почему не может? – удивился Бовуар. – Зачем тянуть эту лямку, если она сама не верит в то, что делает?

– Нет, полагаю, все же верит. И еще думаю, что она ненавидит себя за это. Оттого и испытывает дискомфорт. Такая личность бывает очень неуравновешенной.

– И может убить друга? – спросил Бовуар.

Мирна улыбнулась, однако в ее улыбке не было веселья:

– Понятия не имею. Я предполагаю, что это убийство не было запланированным. Верно?

Гамаш и Бовуар переглянулись и кивнули. У них пока не было времени обсудить подробности, но это казалось очевидным. Когда орудием убийства становится полено, вряд ли можно считать убийство спланированным.

– На вечеринке могло что-то случиться, – продолжила Мирна. – Не разругались ли подруги? Не было ли между ними какого-то спора?

– Мы ничего такого не заметили, – ответил Бовуар.

– Ну, вам об убийствах и о мотивах известно больше, чем мне, но я должна сказать, что тот, кто отчаянно жаждет любви, вероятно, не станет убивать того единственного человека, который его искренне любит.

– Merci, Мирна. – Гамаш встал.

Но та, задумавшись, не спешила подниматься.

– Не уверена, что мне следует это говорить…

– Что именно?

Мирна набрала в грудь побольше воздуха.

– Предложение Эбигейл Робинсон далеко не новое. Оно ничуть не революционное. Оно эволюционное. И данный этап эволюции уже происходит. – Увидев, что Арман собирается заговорить, Мирна подняла свою мощную руку. – Квебек был первой провинцией, которая легализовала самоубийства с врачебной помощью.

– По строгим правилам и под надзором, – уточнил Арман. – В том случае, если был сделан такой выбор.

– Но если речь о том, чтобы выдернуть вилку из розетки, – какой же тут может быть выбор? По крайней мере, не выбор человека, который вот-вот умрет. Это выбор близких. И они оказываются в жестокой ситуации. Может быть, мы чувствовали бы себя лучше, если бы на нас не возлагали это решение. А сняли бы груз с нашей совести.

– Вы хотите сказать, что согласны с Робинсон?

– Я говорю, что дело не столь однозначное. Люди окопались на своих позициях, но возможно, нам стоит прислушаться к ним, отнестись к их мнению менее предвзято. Мне приходилось делать такой выбор. От этой травмы я никогда не оправлюсь. Убийство собственной матери – именно так я это восприняла. Мне бы хотелось, чтобы чаша сия меня миновала.

Арману тоже приходилось принимать подобное решение. Исход был иным, но травма все равно осталась.

– Я не утверждаю, что согласна с ней, – сказала Мирна, вставая. – Я только говорю, что понимаю некоторые из ее аргументов. Bonne nuit[79], Арман. Жан Ги.

– Спокойной ночи.

Она была последней из опрашиваемых.

В пятом часу Бовуар и Гамаш тоже готовы были уйти. Рейн-Мари одна сидела в гостиной. Ждала их. Но им предстояло сделать кое-что еще.

Пришла эсэмэска от старшего группы криминалистов.

Одевшись, Арман и Жан Ги отправились в лес. Ветер и мороз снова обжигали их щеки, дыхание перехватывало.

Они увидели палатку, освещенную внутри. Вокруг двигались тени, словно пойманные призраки.

Полицейские вошли внутрь, перекинулись несколькими словами со старшим группы. Потом оба – Бовуар и Гамаш – сняли шапки: мимо них пронесли тело Дебби Шнайдер, чтобы отвезти его в морг.

Глава двадцать четвертая

Изабель Лакост приехала в Три Сосны рано утром и прямиком отправилась в гостиницу.

Снежная буря прошла, оставив снег толщиной менее пятнадцати сантиметров, но его сдувало ветром, и огромные сугробы выросли у стен домов и нежилых построек, у заборов, деревьев. У дверей.

После жуткого холода новогодней ночи температура поднялась до минус девяти градусов Цельсия. До практически мягкой.

Прогнозы предсказывали сильный ветер и новые снегопады в ближайшие дни. Лыжники радовались. В отличие от криминалистов, подумала Изабель, обходя оберж.

То, что прежде было превосходной лыжней на пересеченной местности, теперь больше походило на туристическую тропу. Сбоку от нее как-то неуместно торчала палатка.

Откинув полог, инспектор Лакост вошла и склонилась над отпечатком тела в снегу. Похожим на литейную форму.

Потом она огляделась. За кофе сегодня утром, задолго до восхода солнца и пробуждения своей семьи, она просмотрела видео от старшего инспектора Гамаша и Жана Ги. Прочла предварительные отчеты.

Лакост видела: они постарались защитить место преступления как могли. Но ущерб был нанесен, и виновниками того были природа и пьяные подростки.

Осмотрев место преступления, Изабель вернулась в оберж поговорить с Доминик и Марком. Было решено переместить оперативный штаб из старого спортзала в новую гостиницу. Полицейские обосновались в подвале, подальше от любопытных глаз и мельтешащих постояльцев.

В отличие от спортзала, подвал был ярко освещен, чист, и, самое главное, здесь пахло свежей краской, а не по́том спортсменов.

Жан Ги присоединился к Изабель несколько минут спустя и, не обращая внимания на работающих вокруг техников, ввел ее в курс вчерашних происшествий.

В прочитанных ею отчетах содержался только скелет событий, который обрастал плотью по мере рассказа Бовуара.

– Несчастная женщина, – вздохнула Изабель, когда Бовуар умолк. – Убита по ошибке.

– Мы не можем исходить из этого, – возразил он. – Хотя такая вероятность существует. Какие новости про брата Тардифа?

– Я буду его допрашивать в местном отделении через час.

– Хорошо. Мы знаем, что он не имеет отношения к этому убийству, но кое-какие подробности о стрельбе в спортзале сможет сообщить.

– Значит, стрельба в зале и убийство никак не связаны? – спросила Лакост.

– Судя по всему. Ты иного мнения? – Он замолчал, глядя на нее. – Есть другие соображения?

– Нет-нет, я согласна. Стрельба и убийство не могут быть связаны, разве что первое вдохновило преступника на последнее. Братья Тардиф находились под стражей, так что вина за вчерашнее убийство лежит на ком-то другом.