Безумие толпы - Пенни Луиза

– Винсент Жильбер упомянул о ней вчера, когда разговор зашел о том, что открытия профессора Робинсон вызывают все больше энтузиазма.

И Гамаш рассказал жене о теории ста обезьян.

– Очень интересно, – произнесла Рейн-Мари, когда он закончил. – Так ли оно на самом деле – вот что мне хотелось бы знать. – Она посмотрела на документ, лежащий у нее на коленях. На нем не было никаких обезьянок, а вот на старом, только что прочтенном ею письме от сестры Энид Гортон обезьянка была. – Я потеряла счет найденным мною обезьянкам, – добавила она. – Может, сотня и наберется. Или больше. Или меньше. Не думаю, что число имеет какое-то значение.

– Согласен, – кивнул Арман. – Смысл теории в том, что существует некий переломный момент. И такой момент явно настал для профессора Робинсон и ее кампании.

– Ты думаешь, мы переступили черту, Арман? – спросила она. – Пути назад нет?

– Нет, я не думаю, что она уже собрала достаточное число сторонников. Но, кажется, она близка к этому благодаря шумихе вокруг стрельбы в зале. А тут еще и это вчерашнее происшествие.

– Да, что касается вчерашнего… У тебя есть предположения?..

– О том, кто это сделал?

Арман открыто разговаривал с женой обо всех делах, которые вел. Так было и так будет всегда. Если он ей не доверял, то зачем ему было жениться на ней? А ей – выходить за него?

– Это довольно трудно. Мы должны выяснить, была ли Дебби Шнайдер намеченной жертвой или произошла ошибка.

– И как ты поступаешь в подобных случаях? Постой… Разве ты обычно не поручаешь Жану Ги и Изабель разобраться с этим?

– Пока я сижу и сосу леденцы? Обычно да. Мне ума не хватает. Я подозреваю, они уже там, составляют словесные портреты. – Он улыбнулся, потом посерьезнел. – Детектив должен твердо знать, что зачастую точка отсчета ставится задолго до совершения преступления. Убийца начинает подготовку иногда за несколько лет. А нередко даже сам не подозревает, что уже свернул на кривую дорожку.

– Но что-то служит спусковым крючком, – заметила она.

– Oui. Всегда есть какие-то резоны, даже если никакие резоны не вписываются в происшедшее. Почти всегда преступление начинается с какой-то эмоции. Уязвленного чувства. Оскорбления. Обиды. Предательства. Оно впивается, как крючок, вызывает нагноение. Тащит этого человека к краю. На это могут уйти годы, и у кого-то дело далеко не заходит. У них всю жизнь тихо гудит в ушах от злости, и только. А вот у других… – Он воздел руки.

– Если это чувство действует так незаметно, Арман, то как ты можешь обнаружить точку отсчета?

– Мы и не можем найти ее. Я говорю об исходной обиде. А если находим, то очень редко. Но мы собираем свидетельства. Мы собираем факты. И попутно – чувства. Пытаемся найти след нездоровых эмоций. Представлений, которые не вполне отвечают действительности. Так бывает с моряками на корабле: стоит чуть отклониться от курса – и в конце концов они потеряются в океане.

Он знал: то же самое может случиться и при расследовании убийства. Небольшая ошибка в начале могла увести так далеко в сторону, что возникала опасность упустить преступника, а то и хуже: арестовать невиновного.

А еще хуже, когда из-за просчетов расследование затягивалось настолько, что преступник, чувствуя свою безнаказанность, совершал еще одно убийство.

– Ты ищешь кого-то потерявшегося? – спросила она.

Он улыбнулся:

– Пожалуй. Проблема в том, что все мы иногда теряемся.

Рейн-Мари кивнула. Она знала, что жители Трех Сосен, включая Клару и Мирну, Габри и Оливье, Рут и даже Розу, нашли эту деревню, потому что в прямом смысле сбились с пути.

Даже она и Арман. Они переехали сюда, когда оба остались без работы и плыли по течению.

Впрочем, она, как и Арман, знала, что не каждому заплутавшему везет – не каждого находят. Некоторые, доплыв до конца мира, так и не останавливались. Оказывались в краях, где обитают монстры и безумие.

Она посмотрела на документы, лежащие у ее ног, недоумевая, что случилось с жизнью Энид Гортон, что заставило немолодую женщину всюду рисовать обезьянок.

Но тут Рейн-Мари задумалась. Обезьянки были далеко не всюду. Только на определенных документах. И эти рисунки были сделаны рукой совсем не пожилой женщины. По крайней мере, не все из них. Когда это началось, Энид была молодой женщиной, молодой матерью.

Недавно Рейн-Мари, перебирая содержимое коробок, наткнулась на фотографию абсолютно нормальной женщины своего поколения. Женщины, которая рано вышла замуж. В шестидесятые и семидесятые воспитывала детей. Готовила еду на Рождество и День благодарения, хранила рецепты, школьные табели успеваемости и подарки от детей, которые драгоценны только для матери.

Женщины, которая волонтерствовала в местной больнице, а потом приходила домой, запирала дверь и рисовала обезьянок на случайно выбранных письмах и счетах. Хотя теперь Рейн-Мари задалась вопросом: а в самом ли деле эти письма и счета просто попались Энид под руку?

– Мы также должны иметь в виду, что вчерашнее преступление связано со стрельбой в спортзале, – донесся до Рейн-Мари голос Армана.

– Ты хочешь сказать, что кто-то из участников вечеринки попытался закончить начатое?

– Не исключено. Хотя я и не понимаю, каким образом. Наиболее вероятный пособник находился за несколько миль от места преступления и к тому же под стражей. Сегодня утром его будут допрашивать. Связь может быть весьма опосредованной. Возможно, первая попытка натолкнула кого-то на мысль о второй. Вдохновила на вторую.

Когда Арман ушел, Рейн-Мари решила рассортировать бумаги: сложить те, что со странными рисунками, в одну стопку, а без рисунков – в другую.

Глядя, как растет первая стопка, Рейн-Мари подумала: вероятно, тут вполне может оказаться сотня обезьян.

На пути в гостиницу Арман остановился у коттеджа Рут.

Летом старый дом с его покосившимся крыльцом, шаткой оградой и ставнями, закрывавшимися лишь наполовину, казался почти заброшенным. Краска облупилась, а газон зарос сорняками.

Если бы Рут попыталась придать своему дому непривлекательный вид, то она не смогла бы сделать это лучше. А вероятность того, что такую попытку она предпринимала, была очень высока.

Друзья в деревне не раз предлагали ей отремонтировать и покрасить дом, выполоть сорняки, но она категорически отказывалась. Ее дом как будто был отражением ее самой. Развалиной. Довольно шаткой. Явно перекошенной. Однако она в ремонте не нуждалась. И ее дом тоже.

«И чтоб ты знал, – сказала она Габри, когда тот появился в садовых перчатках и с совком. – Мне нравится травка».

«Сорная трава, ты хочешь сказать», – поправил ее он.

«Может быть», – согласилась старая поэтесса.

Он внимательнее посмотрел на ее сад, на буйную растительность. Потом проконсультировался с Арманом, и тот заверил его, что это не марихуана.

«Хотя это не значит, что она ее не курит».

Теперь Гамаш стоял на том же месте и смотрел на тот же маленький коттедж.

Зимой коттедж преображался. Покрытый снегом, с сосульками, свисающими с карнизов, он походил на сказочный домик. Построенный счастливыми детьми.

Дом из самого неприглядного превращался в самый привлекательный дом в деревне.

Такова сила восприятия, думал Арман, пробиваясь с лопатой по заснеженной тропинке. Когда он закончил и вонзил лопату глубоко в сугроб, дверь чуточку приоткрылась.

– Тебе чего?

– Мне нужно поговорить с вами, Рут. О прошедшей ночи.

Наступила пауза. Потом дверь широко открылась, и он быстро вошел внутрь.

В гостиной горел огонь – к счастью, в камине. Куда бы ни посмотрел Гамаш, повсюду лежали и стояли книги. Это был книжный эквивалент снежной бури. Они высились штабелями у стены, словно их сдуло туда порывом ветра. Кое-где книжные ряды достигали глубины четыре-пять футов.

Книги служили приставными столиками рядом с потертым диваном, на стопках книг лежал лист фанеры, и сие сооружение использовалось как кофейный столик. Впрочем, в доме Рут он выполнял функции питейного.