Слон меча и магии - Коллектив авторов

Весь в чёрном: плотная кожаная куртка с длинными, до голеней, полами; сапоги, потёртые и попятнанные грязью; тонкой работы перчатки, скрывающие руки. Руки, кстати, сложены на груди. А губы сложены в ровную линию, блюдя хрупкий баланс. Это не улыбка; это не пренебрежение. Это ожидание.

Между столом и стеной мечется женщина в зелёном платье. Она грохочет подошвами по деревянному настилу пола, дёргает себя за рукава, теребит не убранные в причёску волосы. Светлые волосы. И черты лица у неё знакомые. Родные. Сейчас они искажены – там и страх, и смятение, и решительный отказ. И тоже понимание – неизбежное и нежеланное, но всё-таки понимание.

Чёрный мужчина поднимает руку в перчатке.

– Послушай…

– Нет, – обрывает женщина. – Не хочу слушать. Вы, инквизиторы, умеете говорить так, что не слушать нельзя. Потом собственные доводы кажутся… Пустыми. Глупыми.

– Значит, ты и сама всё видишь, – мягко вступает человек в хабите. – У нас просто нет иного выбора…

– У вас есть выбор, – останавливается зелёная и оборачивается к доминиканцу. – Поеду я. Раз уж ваши не смогли…

– Они смогли главное, – снова изрекает чёрный. Голос у него такой же ровный, как линия губ. – Они поняли, что круг закрыт от мужчин. И его не взломать грубой силой. Это как пытаться поймать мыло в кадке, полной воды, если у тебя нет ногтей.

– Это я уже слышала десяток раз, – женщина хмурится и притопывает под платьем. – И осознаю, зачем вам понадобилась помощь. Если ведьма действительно похищает детей…

– Не похищает, – чёрно-белый поправляет негромко, но к его голосу тянет прислушиваться. – Берёт в уплату за работу. И приносит кому-то тёмному в жертву. Какой-то из своих богинь… Но это лишь слухи. Агент в трактире – не следователь: он написал, о чём слышал. Надо проверить. И проверить так, чтобы не спугнуть.

– А так, чтобы не спугнуть, ты не умеешь, – мужчина в чёрном не ехидствует. Он сообщает факт. Зелёная вспыхивает, стискивает кулаки… И обмякает.

– Хочешь сказать, она умеет?

Палец вытягивается в сторону… В её сторону? Это она сама сидит там? Слушает, молчит? Ждёт чего-то? Да, ждёт. Томительно, тяжко, вязко. Словно в голове зачем-то туман, а под рёбрами горечь – как предчувствие. Как предощущение.

Теперь все смотрят на неё. Пора.

– Правда, мам. Я умею. Меня научили. И я сама не хочу, чтобы о таких, как я – как мы с тобой! – судили по таким, как та…

Она выразительно не договаривает. Чёрно-белый крестится и бормочет молитву. В его глазах смирение – и трудно-трудно, едва-едва уловимые искорки веселья. Это надо так ещё ухитриться: смеяться, не смеясь. Впрочем, остальные, кажется, чувствуют то же самое. И не скрывают своих чувств.

Зелёная подходит к чёрному. Берёт его за локти. Пристально вглядывается в изуродованное шрамами лицо. В самые глаза, которые, как известно, есть зеркало души. Неожиданно улыбается.

– Научили… Дочь инквизитора.

– Научили, – соглашается её собеседник. – Дочь ведьмы.

Они тихо смеются, и от этого звука вдруг становится… Правильно. Хорошо. Словно принято верное решение. Словно всё идет, как надо.

И уже от этого «надо» она приходит в себя.

* * *

Нож нависает где-то над грудиной – это первое, что она видит, когда веки медленно расходятся, словно тяжёлые створки ворот. Кажется, старая тварь нацелилась полакомиться ещё живым сердцем другой ведьмы. Ходят слухи, что это умножает собственную силу людоеда. Ходят слухи, что это не слухи.

Светловолосая незаметно прижимает ладони к животу – они и так сложены на нём, невольным защитным жестом. Боль и туман тут же напоминают о себе, властно садятся на плечи, ныряют в голову, оплетают пальцы. Но это тоже правильно. Вот сейчас, сейчас…

«Старуха», уже почти взрезавшая верхний край платья гостьи, вдруг замирает. В её голодном взгляде проскальзывает недоумение, она глубоко, со свистом втягивает воздух – и валится набок, рядом с девушкой. Та же, кашляя, дёргаясь в судорогах и скрипя зубами, на локтях отползает в сторону, морщится – и рывком встаёт.

– Как… – хрипит сзади. – Как?..

– Ибо сказано в Благой вести от Матфея, – этот голос тоже хриплый, но с каждым словом становится всё твёрже и увереннее: – «Кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую». Вот, я и обратила. Отзеркалила.

– Что?.. – искреннее недоумение звучит почти жалко. Ответ станет милосердием – ведь справедливость уже восстановлена.

– В отваре ведь не было яда, верно? Изначально, конечно. Отрава родилась из соединения материи и мысли, из ритма, проницающего мироздание – там, где надо, и так, как потребно. А я… Что ж, я знала, куда иду. И к кому иду – тоже. Потому на всякий подобный случай поставила в себе зеркало, обращающее вред. Вы, «старухи», «знающие», «владеющие силой», очень любите причинять вред другим, считая себя вправе…

Переводя дыхание, девушка сжимает кулаки – и снова расслабляет. Её взвившийся было тон становится ровнее, вспышка злости уступает привычной иронии.

– Самым сложным стало зеркало спрятать, чтобы ты не заметила, не почуяла подвоха. Тогда я привязала его к воспоминаниям: сильным, чистым, важным – для дела и для меня. Как видишь, не прогадала: всё сработало.

Глаза хозяйки мутнеют, но она старается не опускать взора. Светловолосая охотно поясняет дальше – ей явно нужно выговориться:

– Зло – это зло. Меньшее, бо́льшее, среднее – всё едино, пропорции условны, а границы размыты. Я не святая отшельница, не только одно добро творила в жизни. Но если приходится сталкиваться со злом, я предпочитаю возвращать его туда, откуда оно пришло. Вот, держи. Оно всё твое.

– Дрянь… – губы женщины шевелятся уже с трудом, но на ругань сил хватает. – Продалась за индульгенцию. На своих науськали, сучкой Господней стала…

Девушка наклоняется, вырывает из слабеющих пальцев нож. Подняв помутневшие глаза, «старуха» затихает, сипя горлом. Сейчас она словно и вправду смотрится в собственное отражение. Потом шепчет:

– Ну, добей давай, не тяни…

Распрямившись, гостья вдыхает, выдыхает, а затем ступня, обутая в лёгкий дорожный сапожок, еле уловимой тенью проскальзывает по виску хозяйки. Та хлопается на доски: руки летят в стороны, глаза закатываются под брови. После ещё пары шумных вдохов девушка стягивает со «старухи» длинный узорный пояс и, перевернув тело на живот, принимается вязать руки локоть к локтю…

– «Добей», ага… Я тебя добью, а с меня потом Великий Инквизитор голову снимет и от библиотеки на месяц отлучит, – в деловитом бормотании слышна шутливая досада человека, сделавшего дело хорошо, но не идеально. – И так ошибок наворотила, на епитимью потянет. Ещё подозреваемую потерять? Спасибо, не надо. Лучше сдам живой, по описи, с приданым…