Время кобольда - Павел Сергеевич Иевлев

— О, Барон Суббота! Повелитель зомби!

Это я. Ведь если все мёртвые, то я, значит, их главный. Это обязывает.

— И каково тебе быть единственным выжившим?

— Было бы прекрасно. Если бы не вы.

— Я?

— Все. Отвратительно самодовольные покойники, которые делают вид, что живы.

— А что мы должны делать, по-твоему?

— Исчезнуть. Разложиться. Закопаться в свои могилы.

— А ты бы остался совсем один. Не заскучал бы?

— Ни за что! Только и мечтаю!

— Послушай, ну, допустим, ты прав. Мы все мёртвые, сами этого не понимаем…

— Понимаете, — решительно возражает Борис. — Просто боитесь себе признаться.

В вирте он живёт в лесной избушке. Что внутри — не знаю. Не приглашает. Беседуем на крылечке. Без Нетты, она его отчего-то злит.

— А от чего мы все умерли?

— Убили друг друга, конечно. Вы же всегда хотели всех убить. Наконец справились, поздравляю. Как же я вас, кровожадных тварей, ненавижу!

— Да уж, понимаю. А как мы друг друга убили? Задушили? Отравили? Ногами запинали? — зачем-то пытаюсь понять его логику.

— А я знаю? У вас много способов было, чтобы раз — и никого.

— То есть, ты этого не видел?

— Нет. Хотя не отказался бы посмотреть…

— Ты, похоже, тоже весьма кровожаден…

— Не смей так говорить! Мы не такие! Мы лучше вас! Мы не жестоки к своим!

— А кто у тебя свои?

— Никто. Ты не поймёшь, — надулся, закрылся.

На сегодня всё. Борисом должен заниматься кто-то поумнее меня. Может, Настя однажды доучится.

Вышел из леса на берег моря, где ждёт Нетта.

— И что ты будешь делать, когда тебя снимут? — спросила она.

— Давай не будем об этом сейчас. Я хочу сидеть, смотреть на море и на тебя, красивую. Не надо портить момент. Говна я сегодня ещё нахлебаюсь.

— Не могу отказать тебе в любовании мной, — улыбнулась Нетта и, поддёрнув подол платья, изящно уселась у канатов, ограждающих причал.

Девушка и море. Всю жизнь бы так сидел. Жаль, что жизнь берёт своё.

***

Вечер наступил со всей присущей ему астрономической неизбежностью.

По случаю торжественности момента заседание попечительского совета было очным. Мне пришлось тащиться в конференц-зал городской администрации, пафосный и пыльный гадюшник с бархатными стульями и столом, более всего подходящим для похоронной тризны. Проводов в последний путь моего директорства. Безвременно, безвременно…

То, что проиграл, я понял сразу, как увидел Микульчика. Тот был пьян. Не в сосиску, это с ним редко случается, никто и не заметит… Но я столько раз с ним пил, что легко различал степени поддатости нашего местного Фрейда. Навскидку, он принял уже бутылку-полторы, что означало, во-первых, что ему стыдно, а во-вторых, что он меня сольёт. Поэтому вынужден прибегнуть к превентивной анестезии совести.

Остальные собравшиеся тоже не демонстрировали большой радости и старались в глаза не смотреть. Всё-таки городок маленький, а этическая сомнительность административной расправы очевидна. Представитель заказчика, несмотря на отсутствие права голоса, виртуально присутствовал в виде кобольд-проекции, что окончательно придавало действию оттенок заказного шоу. Представлять его никто не стал, объяснять его присутствие тоже. Какой-то совершенно невнятный персонаж с пустым лицом менеджера и рыбьими глазами финансиста.

Меня обвинили в несоблюдении федеральных предписаний. Я не отрицал, хотя указал для протокола, что соблюсти их никак невозможно, потому что они имеют взаимоисключающий характер. (Моё замечание проигнорировали.)

В том, что я имею низкий моральный облик, агрессивен, не соблюдаю субординацию (это за того чиновника из минобра). С этим я тоже не спорил, но отметил, что правоохранительные органы ко мне по тому прецеденту претензий не имеют, а гражданский иск не подавался. Кто-то шёпотом помянул Лайсу.

Меня обвинили в семейственности на основании того, что у меня работает моя дочь. Это был их прокол, потому что Настя — внештатник на общественных началах, о чём я немедленно и напомнил. А заодно и о том, что город и не думает закрывать мне штатные кадровые позиции, отчего я выкручиваюсь, как могу. Перешёл в атаку, так сказать — мне было чем ткнуть в нос мэрии по вопросу недофинансирования. Мне припомнили несколько инцидентов с воспитанниками, на что я (спасибо Нетте) предусмотрительно запасся федеральной статистикой: согласно ей, «Макар» — одно из самых благополучных заведений по числу ЧП на одного ребёнка. Я и сам не знал, какие мы, оказывается, хорошие. Точнее, как умело не выносим сор из избы. В ответ мне инкриминировали избегание фискального контроля. На что я сделал удивлённые до идиотизма глаза и попросил объяснить, как это возможно технически. В ответ было дружное, но бессодержательное возмущённое мычание.

С одной стороны, меня давно подозревали в тайных умениях дурить Кобальт, с другой — официально это считалось невозможным. Про Нетту им, если кто и донёс, то они ничего не сказали, потому что вирпы тоже официально считаются несуществующими. Легенды старпёров времён раннего доступа. Мне неуверенно предъявили расхождение в приход-расходных балансах, но они были в мою пользу — «Макар» тратил больше, чем получал. Я возмутился, ссылаясь на «пожелавших остаться неизвестными» благотворителей, и ещё раз ткнул их носом в недофинансирование.

Я так ловко выкручивался, что даже начал смутно надеяться, что в очередной раз отбрешусь, отделавшись выговором, общественным порицанием и традиционным лишением годового бонуса, которого за семь лет так ни разу и не получил. Но нет, играть честно со мной не собирались.

— Кхым-кхым, — подал сигнал инвестор.

И со своего кресла нехотя поднялся доктор Микульчик.

«Ах ты жопа медицинская, продажная…» — подумал я. На то, что он меня поддержит, рассчитывать было бы глупо, но хотя бы нейтралитет соблюсти?

— Несмотря на моё хорошее отношение к… — он замешкался, вытесняя рефлекторное «подсудимому», — к Антону Спиридоновичу, я, к сожалению, не могу игнорировать некоторые важные моменты, которые следует осветить, исходя в первую очередь из интересов детей…

— Давайте-давайте, доктор, — воодушевился мэр, — не стесняйтесь! Нет ничего важнее интересов детей!

И все вокруг закивали согласно. Дети,