Козел отпущения - Морье Дю

-- На что вы намекаете? Что вы имеете в виду?

-- Обмен валюты, -- сразу ответил он. -- Если у вас есть в Англии друзья, я знаю, как это сделать. Ничего не может быть проще.

-- Друзья? -- повторил я. -- Конечно, у меня есть там друзья. -- И глупо улыбнулся; я увидел, что я в безопасности.

Разумеется, он ни о чем не догадался, разумеется, он не понимает, о чем идет речь.

-- У меня есть в Лондоне очень близкий друг. Он живет неподалеку от Британского музея, -- сказал я. -- Он с удовольствием обменял бы фунты на франки, вопрос -- где их достать?

И так как говорил я о самом себе, сидящем с ним рядом, и моя шутка казалась мне на редкость смешной, я добавил:

-- Дайте мне перо и клочок бумаги.

Он протянул мне записную книжку и вечное перо, и я старательно, печатными буквами, написал свое имя и адрес к, вернув ему записную книжку, с пьяной серьезностью сказал:

-- Любая услуга, которую вы ему окажете, это услуга мне самому. Мы с ним ближе, чем братья, -- и разразился громким смехом: надо же быть таким ослом, чтобы не понять, о чем я говорю.

Тут я почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть. Это была Мари-Ноэль, она сказала:

-- Дядя Поль хочет знать, кто будет произносить речь -- ты или он?

Но прежде чем я ответил, коммерсант уже хлопал в ладоши, и внезапно все, кто был в амбаре, принялись топать ногами и хлопать, а коммерсант поглаживал меня по плечу, говоря:

-- Давайте, Жан, за вами речь.

Окруженный морем лиц, в голове -- пьяный чад, я думал: .

-- Mesdames et messieurs [Дамы и господа (фр.).], -начал я, - - вновь, с чувством гордости и удовлетворения, я приветствую вас в этот знаменательный день, и хотя, увы, несчастный случай помешал мне принять личное участие в сегодняшнем события, меня утешает тот факт, что мой брат Поль столь успешно подменил меня. Не так-то легко занимать чужое место, можете мне поверить. Я еще раз убедился в этом своими глазами, когда вчера утром ездил в verrerie проверять счета... -- Я приостановился. О чем я, черт подери, говорю? Мои два слились в одно. -- Но как бы то ни было, -стараясь выбраться из затруднения, продолжал я, -- я хотел сказать не о verrerie, а о вашей меткой стрельбе.

Я почувствовал, что кто-то дергает меня за рукав, -- это был коммерсант. Красный как рак, изменившись в лице, он показывал жестами, чтобы я кончал, затем шепнул мне на ухо:

-- Вы с ума сошли, кретин!

Передо мной были и другие лица, удивленные, встревоженные, и тут только до меня дошло, что речь моя вряд ли имеет успех и лучше всего будет, если я поскорей ее кончу какой-нибудь шутливой фразой.

-- В заключение, -- сказал я, поднимая бокал, -- я хочу добавить одно: моя обожженная рука помешала еще большему несчастью. Маркиз поступил благоразумно, отправившись домой. Если бы в моих руках было ружье... -- Я замолчал для пущего эффекта. --...Многие из тех, кто здесь находится, вряд ли остались бы в живых.

Я остановился, почувствовав облегчение от того, что я высказал вслух правду. Но почему никто не аплодирует? Странно. Конечно, шутка моя оставляет желать лучшего, но простая учтивость требует хотя бы вид сделать, что она хороша. Однако вместо хлопков послышалось шарканье ног -- гости стали подвигаться к дверям и выходить наружу, как будто в амбаре вдруг сделалось невыносимо жарко и душно и их потянуло на воздух. Конечно, сказал я, увы, немного, но, хоть убей, я не мог понять, что в этих немногих словах могло их обидеть.

Рядом со мной опять очутилась Рене, тут же был доктор Лебрен.

-- Боюсь, у вас легкий приступ лихорадки, -- сказал он. -- Самым разумным было бы как можно быстрее вернуться в замок.

-- Чепуха, -- возразил я, -- рука не причиняет мне никакой боли.

-- Все равно, -- сказал он, -- будет разумнее лечь в постель.

Я был не в состоянии спорить. Я позволил Гастону проводить меня до машины, и, когда мы выезжали со двора фермы, я увидел наших гостей, идущих вразброд, каждый в место, назначенное ему для послеполуденной охоты. Все еще лил дождь, и я им не завидовал.

-- Похоже, что моя речь не очень пришлась по вкусу, -- сказал я молча сидевшему рядом со мной Гастону, отчасти оправдываясь, отчасти желая обратить это в повод для смеха.

С минуту Гастон молчал, затем уголок рта дернулся.

-- Вы хлебнули лишнее, господин граф, -- сказал он, -- вот и все, -словно это оправдывало меня.

-- Очень было заметно? -- спросил я.

Я скорее почувствовал, чем увидел, что он пожал плечами.

-- Люди легко обижаются, -- сказал Гастон, -- особенно если затронуть прошлое. Не стоит смешивать войну и мир и превращать это в шутку.

-- Но я не делал ничего подобного, -- сказал я, -- я говорил совсем о другом.

-- Простите, господин граф, -- сказал Гастон. -- Значит, я вас неправильно понял. Они тоже.

Остальные несколько миль мы проехали в молчании. Когда я выходил из машины, а Гастон стоял, ожидая дальнейших распоряжений, мне вдруг пришло в голову, что, возможно, далеко не все гости вернутся в замок к обеду. Вероятно, многие из них под каким-нибудь предлогом отправятся прямо домой. Я поделился своей мыслью с Гастоном.

-- Это одна из тех вещей, господин граф, -- сказал он, -- которую лучше оставить на их личное усмотрение. Во всяком случае, даже если в столовую промочить горло придут немногие, то кухня, могу поручиться, будет набита битком.

Я поднялся наверх и тихонько вошел в гардеробную, боясь потревожить Франсуазу. Кинувшись на кровать, я моментально уснул. Проснулся от чьего-то шепота прямо в ухо. Сперва еле слышный, он сливался с тающим сном. Затем стал громче, и, раскрыв глаза, я увидел, что в комнате темно и за окном по-прежнему идет дождь. У кровати стояла чья-то фигура. Это была Жермена, маленькая femme de chambre.

-- Скорее идемте, господин граф, -- услышал я. -- Госпоже графине плохо. Она зовет вас.

Я тут же сел на кровати, включил свет. У Жермены был испуганный вид; я не понимал, почему за мной пришла она, а не Шарлотта.

-- Где Шарлотта? -- озадаченно спросил я. -- Она послала вас за мной?

-- Шарлотта внизу, господин граф, -- прошептала Жермена. -- В кухне полно людей, все едят и пьют; это люди, что были сегодня на охоте, и Шарлотта велела мне остаться с госпожой графиней, потому что сама хотела пойти вниз. Не так уж часто, сказала она, в замке бывают гости, ничего со мной не будет, если я разок посижу наверху, вдруг госпоже графине что-нибудь понадобится, хотя она все равно спит и все будет в порядке.

Я уже поднялся и с трудом надевал пиджак.

-- Который час? -- спросил я.

-- Девятый, господин граф, -- сказала она. -- В столовой еще остался кое-кто из гостей с месье Полем и мадам Поль; мадемуазель Бланш тоже там. Пришло не так много, как ожидали. Гастон объяснил нам, что многие ушли домой, так как промокли до костей и потому также, что вы, господин граф, не совсем хорошо себя чувствуете и все идет не так.

Я поправил галстук, пригладил ладонью волосы. По крайней мере, я был опять трезв.

-- Что с госпожой графиней? -- спросил я.

-- Не знаю, господин граф, не знаю, -- ответила горничная, и у нее снова сделался испуганный вид. -- Она спала, но вдруг стала стонать и звать Шарлотту, но Шарлотта не велела мне за ней ходить, поэтому я подошла к кровати и спросила, не могу ли я ей чем-нибудь помочь. Я солгала ей, я сказала, что мне никак не найти Шарлотту. Тогда она велела позвать вас. Не мадемуазель Бланш, не доктора или еще кого-нибудь, только Шарлотту или вас, господин граф, и сказала, чтобы вы сразу пришли, неважно, где вы и чем заняты. Я очень испугалась, так плохо она выглядит.

Жермена вышла следом за мной из гардеробной, и мы поднялись по лестнице. Снизу, из кухни, доносился веселый шум, такой непривычный в Сен-Жиле, обычно погруженном в тишину. Мы прошли через двустворчатые двери в третий коридор, и тут же музыка и смех прекратились. Сюда не было доступа звукам и яркому свету, эта часть замка жила особняком, и веселье внизу ее не касалось.

Подойдя к двери, я приостановился -- что-то говорило мне, что зайти туда я должен один, -- и попросил Жермену подождать в коридоре. В комнате было темно, лишь отблеск догорающих в печи углей позволил мне увидеть очертания мебели и кровати; я не хотел тревожить графиню и не стал зажигать лампу, а подошел к окну и приоткрыл ставень -- на ковер упала бледная полоска света и немного рассеяла тьму. Когда я открывал ставни, я услышал ровный шум дождя; вода бежала по кровельным желобам, кружа и сталкивая листья, несла их вниз по водосточной трубе, чтобы они изверглись изо рта горгульи в точности так, как я представлял это, думая о зиме. Взглянув в окно, я увидел, что пал туман. Возвышавшийся над парком замок, отгороженный со всех сторон сухим рвом, был похож на окутанный белесой мглой мертвый остров.

Из глубины огромной кровати до меня донесся голос графини, слабый и почему-то гортанный:

-- Кто там?

-- Я, Жан.

Я отодвинулся от окна, подошел к ней. Я видел только контуры тела, лицо было скрыто.

-- Мне плохо, -- сказала она. -- Почему ты не пришел раньше?