Отец Кристины-Альберты - Герберт Уэллс

— Нельзя, Крисси, — сказал мистер Уиджери, медленно покачивая широким землистым лицом из стороны в сторону. — В сумасшедших домах посетителям не дозволяют шляться взад-вперед, когда им взбредет в голову. — Он внимательно следил за ней. — Так не годится, знаешь ли. Бедняг надо держать в покое, не волновать. Пожалуй, я дам тебе письмо для следующего дня посещений…

— Вы! Письмо мне?!

Мистер Уиджери пожал плечами.

— С ним тебя скорее пустят. Но ты от него ничего не добьешься, Крисси, даже если тебя и пустят. И тебе придется подождать дня посещений. Это уж так.

— Я хочу его увидеть.

— Очень возможно. Но правила на то и правила. А пока нам нужно распутаться с делами. Пока он в приюте, думается, мне следует выдавать тебе содержание, пять, скажем, фунтов в неделю, а остальное придерживать, пока все не уладим. На что тебе эти десять фунтов в неделю, если на него тратить ничего не приходится. Ну, а тогда станет ясно, в каком мы положении, и все опять будет ладненько.

Он помолчал, поскреб ногтями щеку, впиваясь в нее хитрыми глазками.

— Понимаешь? — добавил он, словно подталкивая ее сказать что-нибудь.

Кристина-Альберта смотрела на него в молчании, ставшем мучительным. Потом встала и оглядела его, уперев руки в боки. Ее лицо пылало.

— Теперь понимаю, — сказала она. — Ах ты, старая чертова сволочь!

Мистер Уиджери лелеял милые старомодные представления о барышнях и о том, как им положено изъяснятся. И растерялся.

— Э-эй! — сказал он. — Э-эй!!

— И всегда был сволочью, теперь ясно, — сказала Кристина-Альберта.

— Нельзя так выражаться, Крисси. Употреблять такие слова. И ты поняла все неправильно. Что это ты? Старая сволочь! Такая-то старая сволочь? Это почему же? Я только делаю то, что обязан. Ты-то ведь еще несовершеннолетняя. Еще дитя в глазах закона, и, естественно, моя обязанность, моя, как его ближайшего родственника, так сказать, заняться устройством его дел. Вот и все. Ты не должна забирать себе в голову всякие мысли и не должна волноваться. Поняла?

— Я назвала вас, — сказала Кристина-Альберта, — чертовой старой сволочью.

Он отвел глаза и заговорил так, словно обращался к бюро под окном.

— И тебе лучше, когда ты употребляешь такие скверные выражения? А мне от них хуже? И они меняют тот факт, что мне, хочу я того или нет, необходимо позаботиться об его имуществе и позаботиться, чтобы с тобой ничего не случилось, чтобы ты не натворила глупостей? Мы с твоей теткой думали только о том, как о тебе лучше позаботиться. И тут ты набрасываешься на меня, как змея, и употребляешь выражения…

Мистер Уиджери не нашел подходящих слов и, все еще ища сочувствия у бюро, пожал плечами и махнул рукой.

— Вы ему не родственник, — сказала Кристина-Альберта. — Я догадалась, когда прочла ваше письмо, что у вас на уме. Вы рады избавиться от него, потому что он всегда настаивал на выплатах в срок. Вы думаете, я совсем одна, вы думаете, что я всего только девушка и вы можете поступать со мной, как вам угодно. Так вы ошибаетесь. Я заставлю вас выплачивать все до последнего пенни, что нам следуете прачечной, и послежу, чтобы вы еще точнее соблюдали сроки. И почему же вы не попытались вызволить его, когда узнали, что он там?

— Да не волнуйся так, Крисси, — сказал мистер Уиджери. — Пусть я и не кровный родственник ему, но тебе-то кровный! Я твой ближайший родственник, твой лучший друг и обязан думать, как тебя устроить. Обязан действовать для твоего блага. Как бы ты ни выражалась, и вообще. Говорю же тебе, ему там хорошо и безопасно, и я не собираюсь его растревоживать. Никак. Он там, и там останется, а я буду действовать, как мистер Пантер посоветовал мне действовать. Я собираюсь придерживать его дивиденды, а тебе выплачивать столько, сколько сочту, что тебе требуется на жизнь и расходы, и вычитать это у него, и я собираюсь присмотреть, чтоб ты вела в будущем приличную жизнь, какую одобрила бы моя бедная свояченица Кристина. Ты болтаешься в Лондоне самым скандальным образом, учишься всяким грязным словам и ругани. Так продолжаться не может. Вот как обстоят дела, Крисси, и чем раньше ты поймешь, тем лучше.

Кристина-Альберта, онемев, слушала, как мистер Уиджери открывал свои намерения.

— Где миссис Уиджери? — сказала она наконец, неимоверным усилием держа себя в руках.

— Присматривает в прачечной. И незачем ее беспокоить. Мы все это много раз обсуждали и во всем согласны. Присматривать за тобой — наше право, и наша ответственность, и мы выполним свой долг перед тобой, Крисси, хочешь ты того или нет.

Кристину-Альберту одолевали неприятные сомнения. Двадцать один год ей должен был исполнится только через два месяца, и казалось вполне правдоподобным, что закон давал этому маслянистому мерзавцу всякие нелепые права вмешиваться в ее жизнь. Но в ее духе было держаться мужественно до последнего.

— Все это чушь! — сказала она. — Я не позволю, чтобы папочку заперли вот так, без моего согласия, и я не допущу, чтобы вы фокусничали с его собственностью. В семье все знают, что вы нечисты на руку. Мама часто это повторяла. Я сама о нем позабочусь, присмотрю, чтобы его перевели в хорошую психиатрическую клинику, где за ним будет настоящий уход. Вот это я и приехала вам сказать.

Маленькие глазки мистера Уиджери оценивающе ее взвешивали.

— Очень ты много на себя берешь, Крисси, — сказал он после паузы. — Сделаешь то, сделаешь это! А сама толком не знаешь, чего можешь или не можешь. У тебя нет денег, и у тебя нет никакой власти, и чем скорее ты это усечешь, тем лучше.

Испуг все больше овладевал Кристиной-Альбертой. Чтобы противостоять ему, она позволила себе вспылить.

— Я скоро покажу вам, что я могу и чего вы не можете, — сказала она. Лицо у нее вспыхнуло.

— Да не волнуйся ты так, — сказал мистер Уиджери. — Уж кому-кому, а тебе волноваться никак не след.

— Волноваться! — повторила Кристина-Альберта, подыскивая сокрушительный ответ, и тут ее поразила такая страшная мысль, что она осеклась и уставилась в карие глазки на рябом лице. И они безмолвно ответили на ее изумленный безмолвный вопрос. Слово «волноваться» он употребил в третий или четвертый раз, и теперь ей стало ясно, к чему он клонит. Внезапно ее осенило, какие мысли уход ее папочки со сцены породил в его голове. Он тоже ознакомился с законами о сумасшествии… и возмечтал.

— Вот именно, — сказал мистер Уиджери. — Ты всегда была со странностями, Крисси, а твоя беспорядочная жизнь, а теперь еще и это, очень на тебе сказались. Не могли не сказаться. У тебя нет хороших спокойных друзей, кроме твоей тетки и меня, и нет хорошего спокойного места, где приклонить голову, кроме как тут. И не набрасывайся на меня, Крисси, я тебе только добра хочу. И не стану давать тебе денег, чтоб ты и дальше болталась в Лондоне. Ты ж можешь к наркотикам пристраститься или что похуже. Называй меня такой-то сволочью, если хочешь. Ругай меня, словно ты совсем свихнулась: что я думаю сделать, то и сделаю. Я хочу, чтоб ты приехала сюда, дала бы время отдохнуть своей душе и нервам и позволила бы мне пригласить кого-нибудь осмотреть тебя… решить, что для тебя следует сделать… Когда-нибудь ты мне за это спасибо скажешь.

Его широкое землистое лицо словно раздулось, замаячило у нее перед глазами, комната стала совсем маленькой и темной.

— Мой долг присмотреть за тобой, — сказал он. — От того, что мы посоветуемся, ни тебе и никому хуже не будет.

В поезде по дороге сюда она убеждала себя, что сделает из мистера Сэма Уиджери котлету, но дела явно принимали другой оборот.

— Ха! — воскликнула она. — Вы думаете, что я вернусь сюда?

— Все-таки лучше, чем потеряться в Лондоне, Крисси, — сказал он. — Лучше, чем потеряться в Лондоне. Мы ведь не можем допустить, чтобы ты бродила по Лондону, как твой бедный отец.

Она почувствовала, что ей пора уходить, но секунду-другую не могла пошевелиться. Не могла, потому что боялась, как бы он не попытался ее задержать. А что тогда ей делать? Потом заставила свои ноги разогнуться.

— Что же, — сказала она, шагнув мимо него к двери, так что он повернулся на каблуках следом за ней. — Я сказала вам, что думаю о вас. А теперь мне пора вернуться в Лондон.

Она увидела, как в его глазах вспыхнуло желание помешать ей — и угасло.

— Может, перекусишь на дорожку? — сказал он.

— Есть… здесь?! — воскликнула она и подошла к двери.

Пальцы у нее так дрожали, что она лишь с трудом повернула ручку. Он стоял неподвижно, глядя на нее. Его нижняя губа отвисла еще больше, на лице было сомнение. Словно он был не слишком уверен в себе и в том, что намеревался предпринять. Но что он намеревался предпринять, было до ужаса ясным.

Она с достоинство вышла из открытой передней двери и прошла по садовой дорожке. Она не оглянулась, но знала, что он почти прижал лицо к окну и следит за ней. Никогда еще в жизни она не была так близка к панике. И с трудом удерживалась, чтобы не побежать.