Клуб, которого не было - Григорий Гольденцвайг

– До Третьего кольца и там налево по развязке.

– Спасибо. Звоните, если что, – я всегда открыт.

Большая ладонь еще раз трясет мою, два пальца поднимаются к полям шляпы, «мерс» газует и скрывается на Пушкинской.

– Вот те и двенадцатый троллейбус, – бормочет на остановке бабушка в панаме.

Что у меня такое еще в кармане? Путеводитель по Чукотке.

Совещание.

Не прошло и двух с чем-то лет: работаем в плюс. Но есть еще отдельные недостатки. Вот ночные вечеринки. Не много ли получают промоутеры? Почему бы им не поработать от входа, например? Почему бы всех, кто хотел посидеть под селедочку с лучком, не приглашать задержаться на вечеринку? И нельзя ли прекратить эти проверки на дорогах – сколько еще твоя барышня на входе будет приличных взрослых людей заворачивать, а малолеток к Сиду – пускать?

В последний раз меня распекали в редакционной курилке. Здесь – какое уж распекание, вежливые советы и ненавязчивые рекомендации, да-да, ничего более.

В своем доме я чувствую себя в тылу врага. К Таньке вломилась на прошлой неделе очередная квартирная хозяйка и поинтересовалась, не купит ли та у нее почти новую каракулевую шубу. Танька, любительница молодых японских дизайнеров, шубу стоически примерила. У нас, кажется, тоже до каракуля дело дошло.

Почему я, собственно, решил, что это мой дом? Я зарабатываю для этого дома деньги, круглосуточно летаю по его кривым лестницам, приложил руку к тому, что коллеги-журналисты бывают здесь кто три, а кто четыре раза в неделю. Ну и что? В Европе нет агента, который работал бы с русскими клубами и не считал наш лучшим, – впрочем, вру, агент Ройшн Мерфи после травмы заволновалась и переслала нам кляузу из народа. Кляуза была подписана жуликоватым промоутером, которого Игорь год назад с позором выгнал. Какое кому на совещании дело до европейских агентов?

Игорю не нужно было объяснять, сколько, как и почему получают промоутеры. И про селедочку с лучком, и про посиделки случайных менеджеров с бухгалтерами после концерта (сворачивать, не дожидаясь обострения) – не требовалось объяснений. Не выгонять же бухгалтеров, если зашли на «Аквариум». «Аквариум» принадлежит народу. Но снять все защитные фильтры, привечать всех и каждого, заполнять – владелец любит слово «заполнять» – заполнять зал, чем угодно, хоть дискотекой, желательно каждый вечер, не мудря и не тратясь на всякие глупости, вроде вот этих танцевальных промоутеров?

Мы ведь об одном и том же с органами препираемся. Если я снял в этом доме шлагбаумы и свел вместе Боярского, гей-диско, Леннона, Хельгу и «Кач» – почему бы не продолжить в том же духе? Где граница, объясни нам, между теми, кого ты рад видеть на Боярском, и теми, кто придет на «ЧайФ», которым ты пугаешь нас два года? Почему у Юли Юденич на вечеринке дай бог двести человек, когда клуб на тысячу рассчитан? В чем тогда ее работа?

Почему я, собственно, решил, что это мой дом? Я могу так же нежно послать всех к черту и продолжать как заблагорассудится. Я знаю, что мы задрали планку для привередливого, чванливого города на высоту, которую здесь никто не брал. А еще я знаю, что рекорды – скоротечны. И что все, что я мог здесь сделать, уже сделано. Сколько вы мне будете повторять про Юлю – она тоже все уже сделала.

С какой же скоростью тут все покатится назад, в селедочку. И дорогие москвичи вернутся отсюда кто в пропахшие мочой рок-ангары, кто в чистенькие, изолированные от чужаков цивильные клубные гетто, забаррикадировавшись друг от друга – так, как привыкли, а не так, как где-то там в иноземном Берлине.

Вернуться домой, поставить маршевых Nephew, забронировать авиабилет на Роскильде и решить, сколько еще я намерен здесь пить свой чай со льдом.

Звоню Юденич. Излагаю краткое содержание предыдущих серий.

– Не удивлена, – спокойно отвечает Юля.

Расстаемся с Юлей через месяц.

Приехал с концерта KISS: в ушах гул. Сид, естественно, пробрался в первые ряды танцпартера и несколько раз умер под «I Was Born For Loving You, Baby». А я полконцерта поглядывал на часы. У нас сегодня Кавински – француз-махинатор, специалист по сексапильному клацающему электро, обитатель джет-сетов. Сосватала Вика из французского посольства. С Викой мы сдружились, когда она провела полконцерта HushPuppies в толпе, плавая по рукам, после чего, разгоряченная, материализовалась в гримерке, затянулась случайным джойнтом и хрипло изрекла: «В жизни важны три вещи – секс, сноуборд и стейдждайвинг!».

HushPuppies после этого сейшна уехали в аэропорт, забыв билеты в гримерке, – а с Викой мы начали время от времени выпивать. Кавински, Викиными усилиями, должен был прилететь уже два месяца как – но закапризничал, пропустил самолет, сославшись на лютый насморк. Вечеринку отменили. Я использовал бы против такого больного ракету «земля-земля». Вика, полдня висевшая на телефоне, спокойно поправила прядь волос и рассмеялась: «Я сделала все, что могла. От того, что я буду переживать, ничего не изменится. Организуй мне лучше виски on the rocks». В анамнезе у Вики борьба с Air и Джейн Биркин – что ей больной Кавински.

Я оброс за два года кучей новых приятелей, и все – экспаты, сотрудники посольств или какие-нибудь студенты по обмену. Жутко приятные люди. Выходит, с Викой или с Николя мне интереснее. Странно.

Хотя как может быть неинтересно, когда я открываю дверь, в клубе воет сирена, «Внимание! Пожарная тревога!» – повторяет гнусавая баба; посетители, охрана, бармены, завсегдатаи гей-вечеринки «Звезда», испуганный интурист в котелке и драном кардигане, несчастный каланча Кавински сидят зажав уши, а Вика спокойно ест «цезарь».

– Гриша, – говорит Вика, – сирена уже в пятый раз за вечер. Мы смотрим «Евровидение». Сейчас будет Себастьян Теллье, они с Кавински – друзья. Кавински должен его увидеть. Я тебя очень прошу: сделай так, чтобы сирену отключили.

Инициатива нашего подполковника – в строгом соответствии с требованиями пожарного надзора. Если заметят – клуб легко могут прикрыть. И как ее включать назад – никто не знает.

Сигнализация на дым-машину срабатывает: интерфейсы не совпадают. KISS бы понравилось и то и другое. Подождем десять минут без дым-машины.

Анечка висит на шее у интуриста в котелке. Друга встретила? Подмигивает мне чего-то. Я ей тоже подмигиваю. Мне подмигивает интурист.

О-ля-ля, это же Эдди! Клавишник Ройшн Мерфи, что пил с Аней по всей Москве, пока мы с Ройшн ездили по больницам. Заехал перед самолетом на Тбилиси.

– Какая у вас классная сирена. – Эдди хлопает меня по плечу и нажимает кнопку на телефоне.

– Внимание! Пожарная тревога! – немедленно отзывается гнусавая баба из трубки.

– Эдди, у нас еще дым-машина дай бог! – смеюсь я. – Только они с сигнализацией друг друга не любят. Как концерт вчера?

Ройшн собрала четыре тысячи человек в «Б1».

– Славно. Ты же знаешь, Ройшн хочет играть площадки как можно больше. Я, положим, люблю видеть, для кого играю, не за полкилометра за заграждением и спиной секьюрити, но это уж мои тараканы.

Наш травмоконцерт закончился именно речью Эдди. За это время видео с несчастным случаем Ройшн обогнало по популярности в интернете все ее видеоклипы. Эдди – незаменимый хелпер: в последние месяцы существования ансамбля Moloko послом курсировал между Марком Брайдоном и Ройшн, из одного угла студии в другой.

– Эдди, – просил Марк, – не мог бы ты передать этой, что последний дубль у нее – позорище?

– Ройшн, – переводил Эдди, – Марку кажется, что последний дубль получился не очень.

– Эдди, – просила Ройшн, – скажи этому, пусть сам тогда записывает, раз так.

– Марк, – переводил Эдди, – Ройшн… эрм… не готова переписывать.

Золотой человек.

Вчера в Питере Эдди спал в лобби пятизвездочного отеля: новообретенную питерскую подругу ему пригласить в номер не позволили. Один из лучших английских клавишников, скромник и молчун, провел ночь на диване у ресепшна. Девушка приехала за ним из Питера. Собирается в Тбилиси. Надо обязательно проверить, чтоб они добрались до «Президента» без проблем. У Эдди – заглядываю в счет, чтобы сделать скидку, – сильно не первый Jameson. Смотрят «Евровидение».

– Францию представляет Себастьян Теллье! Кавински отодвигает графин с водкой, вытягивается

вверх и становится еще длиннее. Вика откладывает вилку. В кадр вплывает окладистая борода Теллье.

– Внимание! Пожарная тревога! – вступает автоматическая баба.

– Merde! – брякает стаканом об стол Кавински.

– Это возмутительно! На Билане тоже так будет? – взвивается столик утонченных любителей «Евровидения».

Эдди включает запись бабы бэк-вокалом на своем телефоне.

Вика молча смотрит на меня.

– Лика, – звоню менеджеру. – Мы выключаем – нет, не дым-машину, а сигнализацию. Кто отвечать будет? Я буду. Я уйду через месяц, пусть хоть клуб юного пожарника здесь открывают.

Баба стихает через две минуты вместе с Теллье. Аня приносит Кавински еще бутылку водки. Извиняется.