Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

албанцы, или арнауты, как их называли турки). Они наотрез отказались сдаваться. Вскоре после того, как к ним был отправлен парламентер с белым флагом, над крепостной стеной французы увидели голову несчастного, насаженную на пику.

Все бы ничего, если не знать, что до Яффы была другая сирийская крепость – Эль-Ариш. Когда цитадель осадили французы, в ней к тому времени засели сотни янычар. Переговоры с турками не помогали: фанатики ни в какую не желали сдаваться! По воспоминаниям очевидца, в крепости творился какой-то психоз фанатиков. Правда, даже местный верховный мулла не догадывался, что против общего психоза существует прекрасное лечебное средство: пушки. Бонапарт был артиллеристом, поэтому сделать две огромные сквозные пробоины в крепостных стенах для него ничего не стоило. А дырявая крепостная стена – вроде как и не стена вовсе, так, фиговый листок цитадели.

Когда сквозь дыры в стенах янычары увидели французские позиции, они оцепенели. Но долго тереть глаза не пришлось. Пришлось делать другое – думать: сдавать крепость или умереть как один. Умирать сильно не хотелось, впрочем, как и сдаваться. Стали вновь думать… Но ураганный огонь времени для раздумий не оставлял. Пришлось торговаться (где Восток – там базар). Наконец договорились.

Бонапарт поступил с янычарами-арнаутами великодушно, взяв с тех слово, что ни один из них больше никогда не поднимет руку на французского солдата; а еще в течение года не покажет глаз ни в Сирии, ни в Египте. То есть предложил убраться на все четыре стороны. После чего пленных турок отпустили.

Так вот, как оказалось, во внутренней крепости Яффы засели те самые янычары, которые клятвенно обещали впредь не воевать. Именно это сильно возмутило французов. На сей раз клятвопреступников ждала незавидная участь.

Но случилось непредвиденное. Янычары согласились сдаться, но при одном условии: если им будет гарантирована жизнь.

– Мы будем биться до последнего! – кричали они из-за стен адъютантам Бонапарта Круазье и Эжену Богарне. – Умрем как один, если не пообещаете сохранить жизнь…

Адъютанты пообещали. Как выяснилось, на свою голову. Впрочем, и на беду тех, кому дали слово. Ведь условия были давно оговорены, еще перед штурмом города: в случае оказания сопротивления – всем смерть. Так сказал главнокомандующий, иных мнений быть просто не могло. Адъютанты были слишком молоды и неискушенны, а потому сделали непростительную ошибку. Бонапарт был взбешен! Когда ему показали сотни пленных, он в растерянности воскликнул:

– Что эти люди хотят от меня? Чем их кормить? У меня даже нет кораблей, чтобы перевезти их в Египет или во Францию…

– Но, генерал, не Вы ли настоятельно требовали от нас предотвратить резню? – посмел возразить Эжен Богарне.

– Да-да, вне всякого сомнения. Но только в том, что касается женщин, детей, стариков и вообще мирных жителей, а не солдат с оружием в руках…

Главнокомандующий не находил себе места. И зачем было обещать этим несчастным жизнь? Пусть бы умирали в бою, как гибнут настоящие солдаты… Три дня ушло на раздумья. Отправлять арнаутов в Египет оказалось не с кем, на счету был каждый штык; отпускать на все четыре стороны означало рано или поздно встретиться с ними в бою. Значит, их следовало расстрелять. Всех до единого, без исключения, пришел к выводу Бонапарт[66]. Несмотря на то что в песках было невыносимо жарко, по спине пробежали мурашки. Он их обязательно расстреляет! Пусть запомнят все: слово главнокомандующего – закон!

Арнаутов выводили партиями на берег моря и методично расстреливали. Одна партия, вторая, третья, десятая, двадцать пятая… И так более трех тысяч пленников[67].

Бонапарт, кусая губы, молча сидел в походной палатке. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. Как, впрочем, и солдаты его армии. «Никому не пожелаю пережить то, что пережили мы, видевшие этот расстрел», – рассказывал позже один из наполеоновских офицеров, прошедший с Бонапартом Сирийскую кампанию. Сам же полководец при воспоминании о той трагедии становился замкнут и сосредоточен. Потому что он знал: краснеть было за что…

А потом, словно в отместку за содеянное, для французской армии наступила пора неудач и лишений. Во второй половине марта 1799 года Бонапарт осадил хорошо укрепленную крепость Акра (французы называли ее Сен-Жан д’Акр, турки – Акка), расположенную в 30 лье[68] к северо-западу от Иерусалима и в 36 лье к юго-западу от Дамаска. Взятие этой стратегической крепости в Западной Галилее открывало путь на Дамаск; а дальше… Евфрат, Багдад и Индия! «В этой скорлупе – моя судьба…»

Но несколько кровопролитных штурмов закончились полной неудачей. Мощные пушки и мортиры, способные разбивать самые крепкие крепостные стены, остались на кораблях, которые перехватили британцы. У стен Акры лежали сотни убитых французских солдат; еще больше стонало в полевых лазаретах. Через два месяца осады стало очевидно, что крепость завоевателям не по силам. Позади – разрушенная Яффа, на улицах которой сотни разлагавшихся трупов; впереди – неприступная Акра. Началась чума. Вскоре стало не до Акры…

«Получение неприятелем подкрепления и еще ожидаемое им делали успех осады сомнительным, – писал Бонапарт позже. – К тому же мы, находясь в таком отдалении от Франции и Египта, не могли снова подвергать себя потерям: в Яффе и лагере мы имели 1200 человек раненых, чума свирепствовала в нашем походном госпитале».

Следовало определяться.

* * *

В эти дни главнокомандующий внимательно перечитывал древнюю историю. Больше всего его интересовала Вторая Пуническая война. Хорошим подспорьем были трактаты Тита Ливия. Чем больше читал – тем больше сравнивал себя с отважным Ганнибалом.

Ганнибал был самым великим из древних полководцев. В 216 году до н. э. он с такой легкостью громил римские легионы, что никто не сомневался, что дни Римской империи сочтены. Так бы оно и случилось, если бы Ганнибал не увяз.

После того как карфагенянам покорилась Капуя, считавшаяся вторым после Рима городом на Апеннинском полуострове, исход войны уже не подвергался сомнению. Перед отъездом Ганнибала из Капуи горожане обратились к нему с просьбой разогнать римский гарнизон в соседнем городке Казилине. Вскоре туда был послан отряд легкой конницы. Карфагеняне были уверены, что римляне разбегутся при одном ее появлении. Но те не разбежались. Небольшой гарнизон в тысячу воинов принял бой и отбил нападение.

Раздосадованный военачальник бросил на подмогу пехоту, снабдив ее осадными орудиями. Когда солдаты подошли к крепостным воротам, те внезапно распахнулись и две когорты римлян стали расправляться с растерявшимися захватчиками. Понеся значительные потери, карфагеняне отступили и на этот раз.

И Ганнибал принимает роковое решение. Он посылает в Казилин огромное войско. Это цвет и гордость всей его армии, во главе которой