Песенный мастер - Орсон Кард

14

Если уж говорить о тюремных камерах, эта была самой паршивой. Всего лишь небольшое помещение без двери — во всяком случае, изнутри. Правда, хотя здесь и не было никакой мебели, пол казался таким же удобным и теплым, как в личных апартаментах Майкела.

И трудно было представить худшее положение. Капитан сидел, прислонившись к стене; он был обнажен, чтобы никак не повредить себе с помощью предметов одежды. Капитану было уже за шестьдесят, и более четырех лет он командовал всем императорским флотом, координируя передвижения тысяч кораблей по всей галактике. И вот теперь он влез в глупейшую дворцовую интригу, сделавшись козлом отпущения…

За всем этим заговором, понятно, стоял Управляющий. Всегда Управляющий. Только вот как он сам смог бы доказать свою невиновность, не поддаваясь гипнотическому допросу; если управлять всей процедурой будет опять же Управляющий? С другой стороны, Капитан знал, что никто в живых не остался, так что даже любая серьезная интроспекция его мыслей не сможет доказать, что он как-то замешан в похищении Анссета.

Сорок лет непоколебимой верности, и вот теперь, когда я совершенно невиновен, мои старые преступления не дают мне возможности настоять на своем. Сидя у стенки, капитан провел руками по своим уже немолодым бедрам. Все мышцы были еще на месте, только вот в ногах чувствовалось, будто кожа отслаивается и морщится. Капитан подумал, что в нынешнем мире человек может прожить лет сто двадцать. Я же прожил чуть больше половины этого срока.

Но что же заставило их посадить меня под замок? Что он сделал подозрительного? Да и было что-либо подобное вообще?

Нет, что-то быть должно. Майкел не был тираном; он управлял по закону, хотя вся власть находилась в его руках. Может он слишком часто говорил не с теми людьми? Или же находился не в тех местах в несоответствующее время? Кем бы ни были истинные предатели, Капитан был уверен, что все, подстроенное ими, выглядело достоверно.

Внезапно лампы в камере потускнели до половины своей яркости. Капитан знал достаточно много про тюрьмы, и это означало, что через десять минут электричество вообще отключат. Ночь, а значит — надо спать, если только он сможет спать.

Капитан разлегся на полу, прикрыв глаза руками, зная, что с трудом сможет сопротивляться дрожи в самой глубине желудка. Он не сможет спать этой ночью. И тогда он начал думать — болезненно заставляя себя собраться с мыслями, потому что он был слишком смелым, чтобы прятаться от собственных представлений, размышляя о том, каким образом он будет умирать. Майкел был великим человеком, но никогда не миловал предателей. Их разрезали на части, кусочек за кусочком, а голографы записывали смертельную агонию и транслировали ее на все планеты. Но может они решат, что Капитан был замешан в заговор только частично — в таком случае его агония будет иметь более частный характер и не такой длительной. Только его пугала даже не физическая боль — Капитан уже дважды терял свою левую руку, не прошло еще и пары лет, и знал, что сможет выдержать боль даже неплохо. Гораздо хуже была мысль, что все знавшие его люди будут думать о нем, как о предателе и изменнике, сдохшем как собака, бесчестно.

Вот этого как раз он вынести не мог. Империя Майкела была создана фанатично преданными солдатами, с развитыми представлениями о чести, и эта традиция неизменно сохранялась. Капитан вспомнил о том, как командовал кораблем. Это было во время мятежа на Куэнзее, и на его крейсер неожиданно напали. Перед ним был страшный выбор поднять крейсер немедленно, пока ему еще не нанесли серьезных повреждений, или своим ожиданием попробовать спасти часть своих отрядов. Тогда он выбрал спасение крейсера, потому что, если бы он подождал, для спасения империи ничего бы сделать уже не удалось. Только вот панические крики по радио: Подождите! Подождите! долго еще звенели в его ушах, хотя корабль отлетел довольно далеко, чтобы слышать обреченных. Тогда ему не дали медаль, иначе он покончил бы с собой.

Тогда я слишком легко думал о самоубийстве, размышлял Капитан. Сейчас же, когда оно ой как бы пригодилось, оно недостижимо.

Я буду платить только за собственные преступления. Они этого не поймут, но даже если кто-то посчитает, что подставил невиновного, я буду считать, что наказание получил справедливо.

Он вспоминал…

И тут лампы погасли совсем…

Он пытался заснуть, чтобы увидать сон, но воспоминания не давали ему этого. Они все приходили и приходили. И в каждом их мгновении он видел ее лицо. Не имя. Он так и не узнал ее имени — это была часть их системы безопасности, потому что, если не знаешь имени, его никогда не вытянут даже самым хитроумным образом, и не важно, как бы не старались противники. Но вот ее лицо — более темное, чем у него самого, как будто в ней текла кровь наиболее изолированных уголков Африки, а еще — ее улыбка, хотя и редко гостившая на ее лице, зато такая открытая и яркая, что от одной только памяти о ней у него на лице выступили слезы, и закружилась голова. Ей полагалось быть самым настоящим убийцей. И за вечер до того, как они спланировали убить префекта, она привела его к себе домой. Ее родители, ни о чем не догадывавшиеся, спали в задних комнатах; она же дважды приходила к нему, пока до него не дошло, что это было не просто расслабление перед сложным заданием. Она по-настоящему влюбилась в него, в этом у него не было ни малейших сомнений, и потому он прошептал ей на ухо свое имя.

— Что это было? — спросила она.

— Мое имя, — ответил он, и тут ее лицо исказилось как бы от страшной боли.

— Зачем ты мне сказал его?

— Потому что, — прошептал он, в то время как ее пальцы шарили у него по спине, — я тебе доверяю.

И она застонала под бременем этого доверия — а может, это были отзвуки сексуального возбуждения. Он так и не узнал этого. Когда же он уходил, она шепнула ему:

— Встретимся в девять часов утра, жди меня у статуи Гора на Флент Фисвей.

И он проторчал у статуи целых два часа, затем сам пошел искать ее, и тут выяснилось, что ее дом окружен полицией. А еще дома двух других заговорщиков, и ему стало ясно, что их предали. Поначалу он подумал, позволил себе подумать, что, может быть, это она предала их, и, чтобы спасти ему жизнь, она и попросила его встретиться в такое время, когда, как было ей известно, явится полиция. Хотя, даже если она была и не виновата, как впоследствии он узнал из документов, она покончила самоубийством, как только в ее доме появилась полиция, снеся себе голову из старинного пистолета; а ее родители сидели в гостиной и ломали себе голову, чего это полиция ломится к ним в дверь. И даже если она предала всю группу, его она выдавать не собиралась — зная его имя, она предпочла умереть, чтобы не появилось возможности выдать это имя под пытками.