Спартанец - Валерио Манфреди

На улице, прислонившись к стене таверны, стоял человек. На нем был длинный плащ с широким капюшоном из вощеной ткани. Как только он увидел, что Эпиальт выходит из таверны, он показал жестом, что нужно следовать за ним, и направился в сторону порта. Они какое-то время шли по тускло освещенным дорогам, которые вели к пирсу. Эпиальт первым нарушил молчание.

— Думаешь, плаванье будет трудным? — спросил он своего молчаливого спутника.

— Я так не думаю, — отвечал тот. — В западном море есть пираты, но курс, которым мы пойдем, — безопасный, и капитан знает свое дело.

— Спасибо богам за это, — сказал Эпиальт. — Любое долгое путешествие всегда полно опасностей, разве не так?

Они пересекли небольшую площадь и завернули за угол старого товарного склада на темной, пустынной улице.

Внезапно человек остановился, повернулся и откинул назад капюшон.

— Тебе не стоит больше беспокоиться об опасностях, Эпиальт. Ты приблизился к концу своего путешествия.

— Откуда ты узнал, как меня зовут? Кто ты? — заикаясь, произнес предатель. — Ты спартанец…

— Нет, — мрачно сказал человек, отбрасывая плащ за широкие плечи и протягивая к негодяю мощные руки, подобные медвежьим лапам.

— Но тогда… почему… — выдохнул ошеломленный Эпиальт, когда эти руки сомкнулись на его шее, как клещи.

Его лицо посинело, глаза вылезли из орбит. Он сделал попытку освободиться в последнем отчаянном усилии, а затем рухнул в лужу мочи, которую исторгло его тело в последнем спазме агонии.

Так умер Эпиальт, сын Евридема, тот, кто предал Леонида при Фермопилах. Умер от руки незнакомца.

Была поздняя весна, в Спарте назвали имя нового регента. После смерти Клеомброта регентство перешло к его сыну Павсанию, так как сын Леонида еще не достиг совершеннолетия.

Пока царь Леотихид был в Азии с объединенным флотом, Павсаний готовился к сражению с армией Великого царя, которая вновь готовилась напасть на Грецию. Предполагалось, что эта схватка станет решающей: спартанское правительство призвало на военную службу всех годных мужчин, включая илотов, снарядив их для службы в легкой пехоте.

Как только были сосредоточены все войска, армия начала продвигаться вперед, собирая на своем пути союзников. Возглавлявший армию при возвращении в Аттику персидский генерал Мардоний, предупрежденный о том, что происходит, отошел к Беотии, где он мог рассчитывать на поддержку со стороны фиванцев.

Пройдя перешеек, Павсаний проник в Беотию, проведя свои войска вдоль реки Асоп. Никогда раньше никто не видел подобной армии: люди из Афин, Коринфа, Мегары, Эгины, Тегеи, Тройзена и Эретии, тысячи гоплитов, все собрались воедино, чтобы изгнать персов из Греции раз и навсегда, и отомстить за греков, павших при Фермопилах и Саламине.

Но на открытом плацдарме быстрая и подвижная персидская конница была в более выгодном положении, и эллинская армия часто должна была ограничиваться лишь оборонительной позицией.

Отрезанная от источников снабжения, армия Павсания не могла поддерживать линии сообщения, возникала опасность остаться без продовольствия.

Внезапные набеги персидской конницы делали безуспешными все попытки добыть воду из реки; персы даже заполнили грязью источник Гаргафия, настолько загрязнив его, что люди могли остаться вообще без воды.

Павсаний выслал подразделение слуг и носильщиков на поиски продовольствия, однако они так и не вернулись; должно быть, конница генерала Мардония прикончила их всех на горных тропах, на горе Киферон.

Талос узнал обо всем этом от илотов, пытавшихся восполнить свои запасы воды из источника Оэро, который находился далеко от линии фронта и был менее подвержен нападениям персидской конницы.

С вершины холма около деревни Креус он осматривал бивачные костры на равнине: они были беспорядочно разбросаны там и тут, — живой символ вялости и уныния, охвативших солдат, готовящихся к сражению.

Бритос был рядом с Талосом во время осмотра местности; он стоял, уперевшись в бедро кулаком.

— Во имя Ареса! — воскликнул он. — Их расположение годится только для бойни; либо они уйдут оттуда, либо атакуют, и все будет кончено.

— И то, и другое будет непросто, — откликнулся Талос. — Отступление окажется губительным: у Павсания, на самом деле, нет конницы, а мы сейчас отнюдь не в Фермопилах. Но я думаю, что самый критический момент наступит завтра. — Он повернулся к своему спутнику, который внезапно замолчал.

— Таким образом, это критический момент и для меня тоже? — спросил, наконец, Бритос.

— Если ты не изменил свое решение, то да. Завтра твои товарищи и твой царь узнают, какого человека они отвергли, обозвав его трусом.

Бритос сел на сухую траву. Была прекрасная ночь, тысячи светлячков мелькали на стерне; в воздухе, насыщенном запахом сена, слышался несмолкаемый стрекот кузнечиков и сверчков.

— Ну, и что ты думаешь обо всем этом? — спросил Талос.

— Что я думаю об этих последних месяцах?.. Или о завтрашнем дне? Я жив, потому что ты остановил меня и не позволил убить себя. Потому что дал мне основания, чтобы я мог жить и дальше. Завтра я вступлю в бой. Если победа будет за нами, если я оправдаю себя, то смогу вернуться в свой родной дом, в свой город.

— Понимаю, что ты хочешь этим сказать, — прервал его Талос. — Ты снова станешь спартанцем, а я буду илотом. Заботит ли тебя это хоть сколько-нибудь? Становится ли тебе грустно?

— Не знаю, — откликнулся Бритос. — У меня руки чешутся… Такого никогда не было, даже при Фермопилах. Я ждал этого момента в течение долгих месяцев. А сейчас мне все-таки хочется, чтобы он никогда не наступил. Существует очень много всего, чтобы мне хотелось бы узнать, о себе, о тебе. Но наше время кончилось. Если я окажусь победителем в сражении, то моя жизнь и твоя жизнь пойдут разными дорогами. Но даже если я проиграю, я никогда уже не смогу узнать ничего больше, нежели знаю сейчас.

Мы сотни раз сражались вместе, защищая друг друга. Мы убивали ради жизни, или просто ради выживания, точно так, как ты и сказал той ночью у моря. И все же до сих пор я не знаю, почему все это случилось; почему илот сохранил мне жизнь… Человек, который однажды видел острие моего дротика, приставленного к своему горлу. Не знаю, что удержало меня в тот день, и почему я не убил тебя. Не знаю, кто дал тебе в руки лук, и причину, по которой ты оставил свою мать и свой народ…

Талос, сидевший, прислонившись к дикому оливковому дереву, спиной к Бритосу, при этих словах повернулся к нему лицом. Он нахмурился, крутя стебель дикого овса между пальцами, словно стараясь что-то вспомнить. А затем заговорил:

— Дракон и волк сначалаС безжалостной ненавистьюИзранили друг друга.Потом лев СпартыПронзенный пал, был укрощен он дротиком,Мидянин высокий его метнул,И тот, кто струсил, поднял меч,Хранитель стада взял свой гнутый лук,Спеша к бессмертной славе вместе.

Стансы, исходящие из глубин его разума, сразу же стали понятны: стансы Периаллы, изгнанницы-пифии.