Старовер - Ольга Крючкова

Дорога была долгой и трудной. Сани вязли в снегу. Порой офицерам приходилось откапывать их вручную, вытягивать лошадей из сугробов. Лошади вконец измучились. Несколько животин пали от усталости и холода. Наконец Вишневский принял решение разбить лагерь, снять полозья с саней, привязать к ним груз и постепенно переправить на остров. Эта операция заняла у колчаковцев три дня.

По мнению капитана Вишневского, остров был действительно надёжным местом для хранения столь ценного груза. Офицеры с золотом передвигались по едва заметной багле – оступишься и угодишь прямиком в трясину. Шли медленно, осторожно – шаг в шаг.

По началу остров показался офицерам пустынным. Но вскоре оказалось, что под толстым слоем снега схоронилось множество землянок. В самые дальние Вишневский распорядился перенести золото. Решено было: как стает снег – сравнять землянки с землёй.

За три дня большая часть землянок были полностью заставлены ящиками…

Зима 1919 года. Ледяной поход[60]

Упавшие духом войска Сибирской директории покинули Омск. Последними ушли из города каппелевцы.

Генерал Каппель, теперь уже временно исполняющий обязанности Главкома и его штаб заняли последний, чудом уцелевший в Омске эшелон. Каппелевцы же двигались маршем вдоль Транссиба.

Расположившись в наскоро добытых повозках и санях, нагруженных скарбом, провиантом и оружием, войска медленно тянулись на восток. Артиллерия утопала в свежевыпавшем глубоком снегу, тормозя движение отступавших. Кони теряли силы, некоторые крупнокалиберные орудия пришлось бросить. Они лежали, обнажив жерла, на обочине укатанной санями и повозками дороге. Остальные орудия бойцы ставили на полозья и так продолжали их транспортировку.

…Бесконечно белые снежные степи сменились тайгой. Войска директории встретили одетые пушистым снегом вековые деревья.

Одна за другой мелькали сказочные по красоте картины: то пень, укутанный снеговой шапкой, то поваленное ветром или тяжестью снега дерево, словно завороженный богатырь лежавшее на боку. Порой ель-красавица ель невольно приковывала взор, раскинув свои белые руки-ветки, маня под белый шатер. Уставшие, годные, замёрзшие бойцы, которым не хватило место в повозке или санях, пристраивались отдохнуть на пушистом снегу, да так и оставались на нём, испустив дух.

Эскадрон ротмистра Бекетова влился в эту бесконечную череду саней и повозок. Дмитрий ехал на лошади впереди своих кавалеристов. Он смотрел на бегство, на этот вселенский исход, понимая, что оставляет прошлую жизнь навсегда. Там впереди – неизвестность. Сердце ротмистра щемило от тоски…

Лесная громада давила своей бесконечной величиной и замёрзшие бойцы впадали ещё в большее уныние. Им становилось порой жутко от этих лесных стен. Лес тянулся на сотни верст, казалось, ему нет конца. Лишь узенькая, как бесконечный коридор, укатанная полоска дороги вселяла надежду. По ней растянулся на много вёрст разношерстный обоз, что было трудно себе представить, как судьба смогла свести вместе столь различных людей. Здесь были все слои общества, все ранги и чины, все профессии рабочих, представители всех классов, племен, наречий и состояний.

Среди бесконечного обоза ехали сани полковника Тихомирова. Тощие голодные и замёрзшие лошади едва передвигали ноги. В санях сидела семья полковника: миловидная жена лет тридцати и маленький сын. Вдруг коренник зашатался и упал. Полковник выскочил из саней, попытался поднять лошадёнку, но тщетно. Она несчастная испустила дух, найдя своё последнее пристанище на обочине дороги.

А мимо в объезд тянулись бесконечные повозки беженцев. Никто не намеривался помогать полковнику, лишь с жалостью взглянут на жену и ребёнка – хлестнут своих лошадей и едут дальше.

Полковник не выдержал, он бросался под ноги лошадей, тем самым, затрудняя и так медленное движение саней и повозок.

– Умоляю, возьмите с собой моих жену и сына! Они же замёрзнут, погибнут!

– Лошади плохи… Сами полны, полозья в снегу увязают… Сами едва едем… – слышал в ответ отчаявшийся отец семейства.

Запряг полковник в сани пристяжку – не тянет. Бился он, бился и заплакал от бессилья. Ибо остаться вместе с семьей – верная смерть от красных. Идти всей семьёй пешком до ближайшего жилья всё равно сил не хватит. Махнул рукой полковник, выпряг пристяжку, сел верхом, да один и уехал, а жену и малютку оставил в лесу, среди дороги на верную смерть.

Благо мимо ехал эскадрон ротмистра Бекетова. Дмитрий увидел на обочине дороги наполненные домашним скарбом сани без лошадей. В них замерзала женщина и маленький ребёнок. Он ловко спешился и пробрался к саням.

– Сударыня! – обратился он к несчастной. Та едва смогла открыть глаза, припорошенные снегом. – Где ваши лошади? Что случилось?

– Коренник пал… Муж уехал на пристяжном…

Бекетова обуяла злость.

– Чёрт знает что такое! Бросать жену и ребёнка на верную гибель! Я помогу вам. Моя лошадь сыта и вынослива. До ближайшего населённого пункта примерно двадцать вёрст. Доберёмся с Божьей помощью!

Бекетов помог окоченевшей от холода женщине с ребёнком на руках выбраться из саней. Один из поручиков, видя такое дело, подсадил женщину на лошадь ротмистра. Так они добрались до ближайшей деревни…

Дома были все переполнены. Беженцы, кто успел занять хоть какое-то место вблизи жилья – сделал остановку. Однако местные жители, хоть и сочувствовали им, продовольствием делились неохотно. Ибо самим надо было дотянуть до весны. А там, кто знает что случиться…

Бекетов спешился с лошади, помог женщине спуститься. Неожиданно к ней подскочил мужчина в форме полковника.

– Катенька! Катенька! – возопил он и обнял спутницу Бекетова.

Ротмистр смекнул:

– Ваша жена, господин полковник?

– Да…

Измученная женщина молчала, не в силах вымолвить ни слова. Лишь попискивал голодный ребёнок у неё на руках.

Бекетов приблизился к Тихомирову.

– Вы сударь – последняя сволочь! Если ли бы не крайние нынешние обстоятельства – пристрелил бы вас, рука не дрогнула!

Тихомиров, обнял жену и ребёнка, разрыдался в голос.

Эскадрон Бекетова сделал остановку в деревне. Вскоре прибыл обоз с провиантом. Лошадей накормили по минимуму, сами кавалеристы делили положенную порцию пищи на двоих. Впереди ещё была долгая дорога до Иркутска.

Эскадрон Бекетова пытался помочь тем, кто потерял лошадей в изнурительном пути. Увы, всех страждущих кавалеристы спасти не смогли. Вскоре ротмистр впал в уныние и почти безразлично взирал на замёрзшие трупы беженцев, которыми был в изобилии усеян путь отступления.

Из Омска эвакуировался генерал Ерёмин с женой и двумя дочерьми. Обе лошади его изморились в пути, упали и не могли встать. Просьбы к другим довезти до деревни остались без ответа. Отвел он в сторону семью: сначала жену застрелил, потом дочерей, а последним застрелился сам. Так и остались лежать в стороне от дороги четыре родных трупа…

Бекетов, увидев трупы семейства Ерёминых, долго раздумывал в пути: «…Упрекать кого-либо в смерти генерала Ерёмина и его близких в настоящее время – нет сил… С каждым это могло случиться, а ведь своя рубашка, ближе к телу. Хотя можно это назвать и другими словами: эгоизм и шкурничество. Суди их Бог, а я не судья этим обезумевшим от страха, холода и голода людям. Каждый день любой беженец – на волоске от смерти. И это продолжается не день, а недели… Могут ли в человеке остаться человеческие чувства: жалость, любовь и сострадание?..»

А впереди этой армии беженцев шла молва, распускаемая коммунистами, о творимых якобы белыми зверствах и насилиях над мирными жителями. И каких только ужасов не приписывали белым коммунисты:

«Белые забирают с собой всех мужчин и толпами гонят их, раздетых и разутых, по снегу. Баб и девок насилуют и убивают; грудных младенцев рубят шашками, добро все забирают. Со скотины сдирают шкуры себе на шубы, а ободранных коров гонят впереди себя. Деревни жгут, даже мертвым не дают покоя, разрывают могилы, обирают покойников, а гробы сжигают».

Большевики призывали местных жителей уходить в леса. Прятать своё добро. И многие так и делали. Порой беженцы заходили в деревню, а она была пуста.

Красные развешивали плакаты в деревнях:

«Селяне, уходите в леса! Скрывайтесь сами и спасайте ваше добро! Организуйте партизанские отряды! Нападайте и убивайте белых! Они – враги народа, и им нет пощады! Объявляем их вне закона. Всякий, кто убьет белого, окажет услугу революции!»

Бегство от красной чумы продолжалось уже не первую неделю.

Эшелоны в затылок один другому, по двум линиям, медленно с остановками, тянулись на восток. Справа и слева от железной дороги бесконечными вереницами, иногда в несколько рядов, по сугробам, оврагам и ухабам тащились разнообразные повозки.

Из окна вагона полковник Вырыпаев как-то насчитал в день более сотни выбившихся из сил лошадей, стоявших или лежавших вдоль дороги. Из-за недостатка воды или топлива на запасных путях станций и полустанков сотнями беспомощно стояли эшелоны, ожидая своей горькой участи. Беженцы, которые могли передвигаться бросали свои холодные вагоны и шли пешком дальше, лишь бы спастись от красного ада.