Интриганка - Сидни Шелдон

Когда квартирная хозяйка начала извиняться, Тони остановил ее:

– Не беспокойтесь, все прекрасно.

Он провел все воскресенье на блошином рынке, а понедельник и вторник в лавках старьевщиков на левом берегу, и к среде купил почти всю необходимую мебель: диван-кровать, выщербленный стол, два огромных мягких кресла, старый, покрытый прихотливой резьбой гардероб, лампы, шаткий кухонный столик и два стула. Тони подумал, что мать ужаснулась бы такому убожеству. Конечно, он мог позволить себе обставить квартиру дорогими вещами, но это означало, что он будет только играть роль молодого американского художника, приехавшего в Париж, а Тони хотел стать настоящим художником.

Теперь нужно было найти хорошую художественную школу. Самой престижной считалась Парижская школа изящных искусств, но студентом мог стать далеко не каждый, тем более американец. Однако Тони, почти не надеясь, все же подал туда документы. Он должен, должен был доказать матери, что принял правильное решение. Он представил комиссии три картины и ждал решения целый месяц. Наконец консьержка подала ему письмо с грифом школы. Тони предлагалось явиться в следующий понедельник, и в назначенное время он уже стоял перед большим каменным двухэтажным зданием. Тони проводили к директору школы, мэтру Жессану, мужчине огромного роста, но почти совсем без шеи, резкими чертами лица и тоненькими бледными ниточками губ.

– Работы у вас любительские, – сказал он Тони, – но в них есть нечто. Учтите, комиссия решила принять вас не за то, что есть в ваших картинах, а скорее за то, что в них угадывалось. Понимаете?

– Не совсем, мэтр.

– Когда-нибудь поймете. Я решил записать вас в класс мэтра Канталя. Он будет вашим наставником все пять лет – если, конечно, сможете выдержать такой срок.

«Выдержу», – поклялся себе Тони.

Мэтр Канталь оказался человеком крошечного роста, с темно-карими глазками, носом-картофелиной и толстыми губами. Совершенно лысую голову венчал фиолетовый берет.

– Американцы – варвары, дилетанты! – приветствовал он Тони. – С чего это вы решили сюда приехать?

– Учиться, мэтр.

Мэтр Канталь ехидно фыркнул. В классе было двадцать пять студентов, по большей части французов. По всей комнате были расставлены мольберты. Тони выбрал стоявший ближе к окну, выходившему на дешевое бистро.

На столах и этажерках теснились гипсовые слепки различных частей человеческого тела, скопированных с греческих статуй. Тони огляделся в поисках натурщицы, но никого не увидел.

– Начинайте, – велел мэтр Канталь.

– Простите, – сказал Тони. – Я… Я не принес краски.

– Они вам не понадобятся. Весь первый год будете учиться правильно рисовать.

Мэтр показал на слепки.

– Вот то, что нужно передать на бумаге. И не обольщайтесь, если задание покажется слишком легким. Предупреждаю: еще до конца года больше половины из вас будут исключены за неуспеваемость. На первом курсе мы изучаем анатомию, на втором те, кто сдаст экзамен, конечно, начнут писать маслом живую натуру, на третьем, и смею уверить, вас останется немного, постарайтесь усвоить мой стиль и, без сомнения, улучшить его, ну а четвертый и пятый курсы посвятите поискам собственной манеры, новых способов самовыражения. Ну а теперь за работу.

Студенты взялись за карандаши.

Мэтр медленно обходил комнату, останавливался перед каждым мольбертом, делал замечания, критиковал, объяснял. Подойдя к Тони, он коротко сказал:

– Нет! Не пойдет! Я вижу контуры руки, а нужно передать то, что внутри – мускулы, кости, связки. Хочу знать, течет ли под кожей кровь. Знаете, как этого добиться?

– Да, мэтр. Нужно подумать, увидеть, почувствовать, а уж потом рисовать.

После занятий Тони обычно шел домой и продолжал работу, делая короткие перерывы только на сон и еду. Занятие любимым делом давало ему никогда ранее не известное ощущение свободы, простое сознание того, что он сидит за мольбертом с кистью в руке сколько хочет, заставляло почувствовать себя равным богам – можно создавать целые миры вот этой рукой, изобразить дерево, цветок, человека, вселенную! Одна мысль об этом пьянила. Тони ощущал, что рожден для того, чтобы служить искусству.

В редкие часы досуга он бродил по улицам Парижа, открывал для себя волшебный город, теперь уже его собственный, родной, где создавалась истинная красота. На самом деле существовало два Парижа, разделенных Сеной на левый и правый берег, совершенно разных, непохожих. Правый берег принадлежал богатым, левый – студентам, художникам, старающимся выжить в ежедневной борьбе за место под солнцем; старые кварталы – Монпарнас, бульвар Распай, Сен-Жермен-де-Пре – стали настоящим домом для Тони. Он часами просиживал с однокурсниками в маленьких кафе, обмениваясь новостями:

– Говорят, директор музея Гуггенхейма сейчас в Париже, покупает все, что на глаза попадается.

– Передай, пусть меня подождет! Все студенты читали одни и те же журналы, передавая их из рук в руки: такие издания недешево обходились.

Тони выучил французский еще в Швейцарии и без труда подружился с остальными студентами.

Ни один человек не знал, из какой Тони семьи; он был принят как свой, как равный. Бедные начинающие художники собирались в дешевых кафе и бистро, никто из них ни разу не переступал порога дорогих ресторанов.

Париж 1946 года был прибежищем величайших художников мира. Тони несколько раз встречал Пабло Пикассо, а однажды даже видел Марка Шагала, огромного, жизнерадостного человека с беспорядочной гривой седеющих волос. Он сидел за столиком в кафе, погруженный в беседу с друзьями.

– Нам повезло, – прошептал друг Тони, – он очень редко приезжает в Париж. Живет в Венсе, на побережье Средиземного моря.

Макс Эрнст часто заходил в монпарнасские уличные кафе, а блестящий Альберто Джиакометти бродил по узким улочкам. Тони заметил что скульптор почему-то очень похож на собственные произведения – такой же высокий, худой, угловатый.

Но самым волнующим моментом в жизни Тони стала встреча с Браком. Художник был сердечен и приветлив, но Тони от смущения не мог слова вымолвить.

Будущие гении посещали маленькие картинные галереи, принимающие на комиссию работы неизвестных художников, рассматривали работы соперников, сплетничали о неудачах собратьев по искусству.

Квартира Тони произвела ужасающее впечатление на Кейт, когда та впервые приехала навестить сына. Она предусмотрительно воздержалась от замечаний, поражаясь про себя, как может ее мальчик, воспитанный в роскоши, жить в этой грязной развалюхе! Но вслух сказала только:

– Очаровательно, Тони. Только не вижу холодильника. Где ты держишь еду?

– За п-подоконником.

Кейт подошла к окну, открыла, вынула из жестяного ящика яблоко.

– Надеюсь, это не для твоего натюрморта?

– Н-нет, мама, – засмеялся Тони. Кейт с аппетитом надкусила:

– Ну а теперь, – объявила она, – расскажи, как идут занятия.

– П-пока не о чем г-говорить, – признался Тони. – В эт-том г-году мы т-только изучаем рисунок.

– Тебе нравится мэтр Канталь?

– Он просто в-великолепен. Г-главное в другом – н-нрав-люсь ли я ему. К-ко второму к-курсу останется т-только т-треть с-студентов.

Кейт ни разу не заговорила с сыном о компании. Мэтр Канталь был не из тех, кто расточает похвалы. Самым радостным днем для Тони был тот, когда он слыхал от преподавателя:

– Видел я и хуже! Или:

– Уже почти заметно то, что под кожей…

В конце года Тони оказался в числе восьми человек, переведенных на второй курс. В честь столь знаменательного события студенты отправились в ночной клуб на Монмартре, перепились и провели ночь с молодыми англичанками, приехавшими посмотреть Париж.

На втором году занятий Тони начал писать маслом живую натуру, чувствуя себя так, будто вырвался наконец из детского сада. Наконец после стольких часов, проведенных за изучением анатомии, он ощущал, что знает каждый мускул, нерв, кость в человеческом теле. Теперь же, когда в руке была кисть, а на постаменте стоял натурщик, Тони начал творить. Даже мэтр Канталь был удивлен.

– Умеете чувствовать, – ворчливо признал он. – Теперь нужно поработать над техникой.

В школе постоянно работали десять – двенадцать натурщиков: чаще других мэтр Канталь вызывал Карлоса, неимущего студента медицинского факультета, Аннет, маленькую полногрудую брюнетку с огненно-рыжим треугольником внизу живота и спиной, испещренной застарелыми шрамами от фурункулов, и Доминик Массэ, красивую молодую блондинку с тонкими чертами лица и темно-зелеными глазами.

Доминик позировала для многих известных художников и была всеобщей любимицей. Каждый день после занятий толпа мужчин окружала ее, умоляя о свидании. Но девушка оставалась непреклонной.

– Никогда не путаю бизнес с удовольствием. А кроме того, – насмехалась она, – это было бы несправедливо. Вы уже видели все, что я могу предложить. Откуда я знаю, что у вас под одеждой?