Честь семьи Прицци - Эдгар Френсис

Отбросив одеяло, он энергичным рывком вскочил на ноги. Мускулистое тело, взбудораженное уколами холода, отреагировало моментально, подобравшись, став еще более упругим. Вся сила, заложенная в нем, казалось, собралась в области груди, выделяя нужные ее части ногам и рукам. Клайв засмеялся. Он ощущал себя так, словно мог все. Если бы ему сказали, пробей стену кулаком, развали ее к чертовой матери ударом плеча, Уильямс, наверное, сделал бы это играючи. Организм работал, как отлично отлаженная машина, тело — весьма тонкий механизм — точно реагировало на приказы. Идеальная комбинация, максимум энергии, сгусток сил. Клайв был молод, силен, и жизнь казалась ему бесконечной.

Проделав ежедневный комплекс гимнастических упражнений, Уильямс почувствовал, как мышцы расслабились, став более эластичными, а заряд бодрости ударил в голову, словно бокал хорошего шампанского. Господи, он, наверное, смог бы взлететь, если было бы нужно.

Из распахнутого окна доносился то усиливающийся, то ослабевающий шум машин. Иногда в этом монотонном, похожем на звук прибоя гуле прорывались всплески клаксонов, истеричные вопли медицинских, пожарных, а чаще полицейских сирен. Этот «голос» города словно влил в тело Клайва дополнительную волну энергии, которая теперь переполняла его, искала выхода.

— Йоооохууууу!!! — на ковбойский манер взревел он и засмеялся снова.

Сегодня вечером они с Уитни идут знакомиться с ее родителями. Мысль, внушавшая ему робость вчера, сейчас показалась вполне приемлемой. Он не может им не понравиться. Просто не может. Возможно, завтра все будет по-другому, но в этот день Клайв всемогущ. Всемогущ.

Но ему нужно двигаться, пока копящаяся в груди энергия не разнесла тело, как бомба.

Клайв направился в ванную, пустил холодную, на грани ледяной, воду и с удовольствием забрался под душ. Упругие струи разбивались о бронзовые литые мышцы. Уильямс растирал их махровой перчаткой, чувствуя, что от его движений горит кожа. Через десять минут он стал пунцовым, как помидор. Фантастическое ощущение легкости переполняло его. Почистив зубы и причесавшись, Клайв пошел в комнату, накинул огромный халат, включил телевизор — программу новостей — и отправился на кухню готовить завтрак. Яичница с беконом, пара стаканчиков йогурта, печенье с маслом и несколько гренков — вот и все, что ему было нужно. Забросив смоченный в яйце и молоке хлеб в духовку, разбив три яйца на сковороду, он вытащил йогурт и масло из холодильника и поставил на стол, прислушиваясь изредка к голосу телеведущей «WLBD». Затем приготовил тарелку, вилку и поставил турочку на плиту, сделав самый маленький огонь. Конечно, можно было бы воспользоваться электрокофеваркой «Бош», стоящей рядом с плитой, но Уильямс терпеть ее не мог, считая, что кофе в ней получается неприятный, с привкусом пластмассы. Честно говоря, он бы давно спрятал кофеварку куда-нибудь подальше, на антресоль, например, но это был подарок матери ко дню его рождения, а она всегда обижалась по малейшему поводу. И такое проявление неуважения могло вылиться в трехнедельное молчание. Клайв не отличался сентиментальностью, не рыдал над щенками, книгами и кинофильмами, страдания актера на сцене тоже не могли выдавить из него слезу, но мать он любил, и их периодические ссоры доставляли ему страдания и выбивали из колеи. Поэтому бесполезная кофеварка «Бош» продолжала стоять рядом с плитой. В те дни, когда мать с отцом приходили к нему в гости, Уильямс включал ее, варил в ней кофе и выпивал полную чашку, стараясь при этом, чтобы лицо имело если уж не счастливый, то хотя бы пристойный вид.

Увлеченный своими мыслями, он едва не упустил момент, когда темная, почти черная поверхность кофе вздыбилась коричневой шапкой и потянулась к блестящим краям медной турки. Клайв снял ее с плиты, перелил кофе в фаянсовую кружку и отставил в сторону. Затем переложил яичницу в тарелку, смазал ее майонезом и добавил немного горчицы. Уложив рядом бекон, он переправил завтрак на стол и собирался было приняться за еду, когда замурлыкал телефон.

— Иду, иду, — сообщил ему Клайв и пошел в комнату, немного все же досадуя. Телефон заливался мурлыкающими трелями. — Алло?

— Клайв? Это Клайв? — раздался в трубке голос Пита Джефферсона. Джефферсон был партнером Клайва, вторым телохранителем Филаджи. — Клайв?

— Да, да, Пит. Привет. Что случилось? Ты кричишь так, словно наступил Судный день.

— Ох, привет, Клайв! Я уже испугался, что не застану тебя дома…

Голос Джефферсона дрожал от возбуждения. Он почти кричал, а такого за ним Сроду не водилось, и Уильямс почувствовал укол тревоги.

— Что-то случилось? Эй, Пит, что с тобой?

— Клайв, слушай, Клай… Такое дело… У меня Кэт собралась рожать. Представляешь?! Рожать собралась!

— Ну, поздравляю тебя, дружище. Надеюсь, с ней все в порядке?

— Да, она в норме вроде бы. Слушай, ты не подменишь меня сегодня?

— Знаешь… — Клайв замялся. — Боюсь, что ничего нс получится. Мы договорились с Уитни поехать к ее родителям. Они там настоящую бурю подняли по этому поводу. Будущий зять, сам понимаешь.

— Черт, а? — расстроенно воскликнул Джефферсон. — Ну надо же. Что же делать-то?

Он был убит, и Уильямсу стало его действительно жаль. Ведь нс каждый же день рожает жена, верно? Но…

— Слушай-ка, а какие у Финли планы на сегодня?

— Ну, в шесть он едет к этой своей подружке в. Даун-таун, остается там на ночь, утром его надо забрать, но это я сам могу сделать. Главное, отвезти туда. Не сможешь?

— Не знаю. Смогу, наверное. В шесть? Ладно, хорошо. Позвоню Уитни, предупрежу, что ресторан отменяется.

— Спасибо, Клайв. Ты меня здорово выручил, — Пит явно очень обрадовался. — Даже сам не представляешь, как, старина. Кэт очень хотела, чтобы я пришел, а тут, как назло, смена. У нас все не вовремя.

Клайв засмеялся.

— Ладно, ладно, отправляйся к жене и передай ей от меня привет и поздравления.

— Ага, еще раз огромное спасибо. Как только заберу Кэт с малышом из больницы, сразу приходи к нам в гости.

— Конечно. Ловлю тебя на слове, дружище. И вот еще что… Расслабься, все будет в порядке. О’кей?

— Ладно, постараюсь. Ну, тогда до встречи.

— До встречи, Пит.

Клайв положил трубку и несколько секунд обдумывал, каким образом преподнести Уитни эту не очень приятную новость. Решив в конце концов, что на сытый желудок мозги соображают куда лучше, он отправился в кухню и принялся за еду.

Что поделать, у него такая работа. Уит придется привыкнуть. Говорят, самое плохое, что есть в жизни, это муж — пожарник, врач, полицейский и телохранитель. Хуже бывает лишь муж-репортер.

Вспомнив эту, в общем-то, ничего не меняющую истину, Клайв отправил в рот очередной гренок, отпил кофе и, работая челюстями, начал обдумывать детали предстоящего разговора…

… Для Франциска Кунза наступление осени прошло незамеченным. Он, честно говоря, никогда не был романтиком, — неудивительно, если принять во внимание его рост, — равно, как поэтом или писателем. Утро не вдохновило детектива на подвиг: набросать четверостишие, рассказ или заняться чем-нибудь из области художественного творчества. Франциск лег спать, когда стрелки показывали три часа ночи, и с трудом разлепил веки под чудовищно громкие, терзающие душу и бьющие по нервам немузыкальные звуки старомодного будильника. Как всегда в такие моменты Кунз громко поклялся разбить чертов механизм, едва выбравшись из постели.

Будильник, действительно, был одной из самых примечательных вещей в квартире. Отец Франциска, — Альберт Кунз, — приобрел его в незапамятные времена. Он отыскал часы среди груды ни на что непригодного хлама в маленькой лавчонке подержанных вещей на Пелл-стрит. Владелец лавчонки, старик-китаец, слупил с Альберта баснословные деньги. Франциск был склонен думать, что за ту сумму, которую его отец вьи#Ьжил за допотопный уже тогда будильник, можно было купить половину Китайского квартала, включая буддийский храм и бронзовую статую Конфуция на Конфуциус-плаза. Однако факт остается фактом, и адская машина перешла в руки очередного владельца, став семейной реликвией Кунзов.

Лично Франциск не питал к будильнику трепетной любви по двум причинам. Во-первых, когда тот начинал звонить, ощущение было такое, будто в голове взрывается атомная бомба, сродни той, что разнесла Хиросиму, а во-вторых, у часов со временем проявился сволочной характер. Франциск мог сколько угодно лупить по кнопке, но звонок не умолкал, пока он нс вылезал из постели. В этом было что-то почти мистическое. Будильник бывал бит и даже пару раз слетал на пол, отброшенный мощным ударом своего разъяренного хозяина. Однако придерживаться выбранной им линии так и не перестал, чем и заслужил некоторое уважение к своей механической персоне. Скорее всего, в нем просто барахлил стопор, но Франциск умышленно не вызывал мастера и не менял часы на новые. Он просто привык к ним, как привыкают к ворчливому, порой нудному, но все же другу. Теперь будильник каждое утро, когда у Кунза была необходимость рано встать, тянул из него жилы, а детектив рассыпался клятвами о скорой кончине, которые, — оба знали это, — никогда не исполнятся.