Няня для сурового папы (СИ) - Полина Довлатова

— Да, — нервно обнимаю себя за плечи, наблюдая за тем, как он делает ещё два шага.

— Точно?

— Я же сказала, что да! — шиплю, сильнее вжимаясь в стол, потому что Миша подошёл уже вплотную. Боже, моё сердце так барабанит, что кажется сейчас по швам разлетится… — Я прощаю вас, Михаил Валерьевич! Что ещё вы хотите услышать?!

Пытаюсь сделать шаг в сторону но в этот же момент Бурый выставляет руки вперёд и упирается ладонями в край стола по бокам от моих бёдер и зажимает меня в кольцо.

— Что-то по твоему тону не похоже, что ты меня простила, Марья Алексевна. И всё ещё на «вы» ко мне обращаешься, — выдыхает мне в губы, от чего тепло тонкой струйкой растекается по моему лицу и уползает вдоль шеи куда-то под рёбра.

— Ну, извините, что особенным тоном вам о своём прощении не заявляю! — избегаю смотреть ему в глаза, потому что от его близости меня начинает слегка пошатывать.

Слишком много запаха Миши проникает в моё тело. Я чувствую, что он принимал душ. Что был на улице. Чувствую ещё какой-то пряный аромат. Вроде каких-то специй, будто он готовил…

Его глаза шарят по моему лицу и пытаются выцепить взгляд. А я упорно его отвожу. В памяти, словно специально, всплывает рисунок, который лежит в ящике под его руками. На рисунке его взгляд мне точно удалось передать. Так же сведены брови. Так же горят зрачки.

— Маш, — Миша вдруг поднимает руки, кладёт ладони мне на щёки и сам поворачивает моё лицо так, что приходится смотреть ему прямо в глаза. И дышать будто одним с ним воздухом, потому что наши носы и губы в миллиметре друг от друга. Ближе было только тогда, когда он целовал меня в душе.

— Чт-то? — боже, я что, заикаюсь?!

— Я серьёзно. Прости. Не обижайся на меня. Пожалуйста.

Я сглатываю.

Голос его тихий и спокойный. В тоне нет привычной ироничности или насмешки. Взгляд чистый и серьёзный, в глубине читается искреннее и открытое сожаление.

— Хорошо, — отвечаю почти шёпотом. Хотя у меня от тахикардии сейчас капилляры полопаются.

— Мир? — Миша отводит одну руку от стола и проталкивает между нашими телами. Костяшки его пальцев касаются моего живота, отчего я невольно его напрягаю.

— Мир, — вкладываю свою руку в его ладонь и чуть сжимаю.

На мгновение мы замираем. Он продолжает смотреть на меня и стискивать мои пальцы. Я не знаю, о чём он думает, но будто ещё хочет что-то сказать или сделать.

— Ай! Отдай! Это моё! Папа, скажи ей! — раздаётся громкий визг в глубине дома.

Я подпрыгиваю на месте и выдёргиваю руку из Мишиного захвата.

— Кажется, там намечается сестринское убийство… — выдавливаю, под дикий шум сердца, барабанящего у меня в ушах, груди и горле.

Прикусив губу, смотрю на Бурого. На мгновение мне кажется, что его взгляд тянется к моим губам. Не знаю точно, не почудилось ли мне это, потому что он очень быстро его отводит, и в следующую же секунду делает шаг назад.

— Угу, — выдыхает немного охрипшим голосом. — И пока никто никого не убил, я пойду, разниму этих двух атаманок. А ты пока собирайся. И оденься потеплее.

— Что? В смысле собираться? Куда? — растерянно смотрю на Бурого, когда он разворачивается ко мне спиной и шагает к выходу из комнаты.

— Скоро узнаешь, — отвечает не оборачиваясь и дёргает ручку двери.

— Нет, подожди! Так не пойдёт! К чёрту эти твои загадочные поездки по утрам! Куда ты меня опять тащишь? Я уже боюсь!

В этот же момент Миша распахивает дверь и из коридора до нас доносятся оглушительные детские визги.

— Отдай мои коньки!

Коньки? Они сказали коньки?!

— Миша! — подрываюсь за Бурым, потому что он уже вышел из комнаты. — Что ещё за коньки?! Я плохо катаюсь на коньках! Можно сказать, вообще не умею!

— Не переживай, Марья Алексевна, научишься, — подмигивает мне эта бородатая сволочь, после чего закрывает дверь прямо у меня перед носом.

Глава 22

— Что это за место?

Мы останавливаемся на каком-то холме и выходим из машины. Точнее, мы с Мишей выходим, а девочки вылетают, не прекращая ругаться из-за коньков. Они всю дорогу спорили. Даже Бурый со всей своей строгостью не сумел их угомонить.

Мой взгляд мгновенно падает на раскинувшийся у подножья холма водоём. То, что мы находимся наверху, позволяет видеть местность на километры вперёд. Это удивительно красиво. Складывается ощущение, будто мы посреди какой-то снежной пустыни, в лучах солнца, играющего различными оттенками оранжевого и жёлтого.

Господи, какая же невероятная красота!

Вот, что нужно рисовать, Маша! А не портреты Бородача…

— Это озеро Медвежье, — Бурый неожиданно оказывается за спиной, и даже через куртку я ощущаю исходящее от него тепло. Почему от Мишиной близости мне всё время так жарко? Как будто у него под кожу батарея встроена. — Излюбленное место жителей нашего посёлка.

— Я думала, ты нас на каток везёшь, — хмыкаю, зыркнув на Тасю и Васю. Они носятся как угорелые по всему периметру холма, ныряя в небольшие сугробы.

— А чем тебе это не каток? — Бурый обводит рукой озеро и усмехается. — По-моему, вполне себе каток.

— Ты что, серьёзно? Вы катаетесь здесь на коньках?

— Ага. Это наше с девочками место. Мы сюда частенько приезжаем и зимой, и летом. В жаркое время купаемся. А местные, — указывает рукой в правую сторону от холма, — обычно там обитают. Сюда не добираются. Поэтому тут так тихо и немноголюдно.

Здесь не просто тихо, а абсолютная тишина. Я бы даже сказала тотальная. Особенно сейчас, зимой, когда нет шанса услышать даже крик птиц. И настолько нереально красиво и первозданно, что, если бы не автомобиль за нашими спинами, то можно было бы представить, что я попала в какой-нибудь фэнтези-фильм.

— А вон там кто? — указываю пальцем вдаль на каких-то людей, сидящих прямо посреди озера на некотором расстоянии друг от друга. Миша чуть наклоняется, отчего я чувствую на шее его тёплое дыхание и невольно вздрагиваю, ощущая ползущие вдоль позвоночника мурашки.

— Это рыбаки.

— Рыбалка? Зимой? — удивлённо вскидываю брови, глянув на Мишу через плечо.

— Ну да, а что тебя удивляет? Зимняя рыбалка — обычное