Живой пример - Зигфрид Ленц

— Я только позволю себе обратить ваше внимание на то, как в этом эпизоде одно поясняет другое, личное решение отражает общую ситуацию и так далее. После сжатого введения должен идти следующий текст:

В то самое время когда биолог Люси Беербаум искусственно создала у себя дома в Гамбурге тюремные условия и последовательно их соблюдала, западногерманский канцлер, несмотря на серьезные сомнения, вскрыл письмо Председателя Совета Министров восточногерманского государства и внимательно прочитал его до конца. В то время когда профессор Люси Беербаум, желая выразить свою солидарность с греческими коллегами, которых военная хунта арестовала с превентивной целью, выдерживала все внешние условия добровольного заключения, федеральный банк снизил учетную ставку до трех процентов, вслед зачем все свободные средства кредитных учреждений были поспешно обращены в процентные бумаги. В то время когда Люси Беербаум, не зная, чем кончится для нее это заключение, решилась на такую форму демонстративного сочувствия, в Западной Германии подумывали о том, что бы в связи с нехваткой мест в тюрьмах разместить арестованных во временных помещениях. В то время когда Люси Беербаум впустила к себе для трехминутной беседы делегацию из своего института — ссылаясь на незаменимость Люси, коллеги мягко уговаривали ее отказаться от добровольного заточения, — американскому президенту, как раз находившемуся в Западной Германии, показывали абстрактную живопись и часы с кукушкой; он решил увезти домой часы с кукушкой. В то время когда Иоганна, экономка Люси Беербаум, второй раз попросила у нее расчет, надеясь таким способом прекратить добровольную голодовку своей хозяйки, — на ратушной площади Гамбурга играл духовой оркестр военно-морской эскадры, ставшей на якорь в порту: подводные лодки, посыльное судно, неизбежные тральщики. В то время как у Люси Беербаум после недели добровольного заточения случился голодный обморок, полицейское пресс-бюро опубликовало оптимистический итог дорожных происшествий: было зарегистрировано шестьсот восемьдесят четыре несчастных случая. В то время когда профессор биологии Люси Беербаум, награжденная французскими «академическими пальмами», почетный член советской, английской и французской академий наук, узнала от одного репортера, что в Греции ее протест остался незамеченным, она не была ни удивлена, ни обескуражена. Она настояла на том, чтобы в тот же вечер праздновался день рождения ее племянницы Ильзы, правда сама она в торжестве участия не принимала. В то время как Люси Беербаум поймала свою экономку Иоганну на попытке увеличить тайком ее строго дозированный рацион, в Гамбурге литр молока стоил семьдесят шесть пфеннигов, булочка — от десяти до двенадцати пфеннигов, устрица — в зависимости от величины — от марки шестидесяти пфеннигов до двух марок восьмидесяти. В то время как Люси Беербаум, которую никто не убедил отказаться от ее замысла, продолжала свою демонстрацию, президент Египта объявил Израилю «священную войну» и вызвал на последний бой, предварительно выслав из страны войска Объединенных Наций в голубых касках; однако никто не верил в возможность военного конфликта. В то время как Люси Беербаум у себя дома придумала своеобразную форму для выражения сочувствия, пытливая общественность проявила недовольство, что в сообщении о смерти бывшего западногерманского канцлера не сказано «член бундестага» — титул «бундесканцлер в отставке», как должностная характеристика, представлялся неубедительным. В то время как биолог Люси Беербаум сочла необходимым откликнуться на путч в ее родной стране — своеобразно, но последовательно, упорно, но дилетантски, — в одной из гамбургских ежедневных газет появилось брачное объявление — искали женщину со следующими данными: «Всегда новая, и днем и ночью, вышедшая из мыльно-пенных вод, элегантная, как фуга Баха, пылко-нежная, как бифштекс в горящем виски, черно-сладкая, как далматинский мокко; наличие состояния не помеха». В то время как известный биолог Люси Беербаум решила привлечь всеобщее внимание к беде, постигшей ее греческих друзей и коллег, наследник и совладелец фирмы, понастроившей отелей на всем земном шаре, заявил, что его администрация уже разработала план строительства отеля на Луне, там будут телеэкраны во всю стену и коктейль-салон, а все остальное — как на Земле. В то время как Люси Беербаум подвергла себя добровольному заточению, новое правительство на ее родине так объяснило причины, побудившие его к насильственному захвату власти: «Беззастенчивый и подлый торг между партиями; бесстыдство значительной части прессы; постоянные посягательства на все основы государства».

Хеллер дочитал до этого места и, видимо, был уже близок к концу — так заключила Рита Зюссфельд, заметив, что он остановил указательный палец на рукописи строк за пять до окончания текста, стало быть, до сих пор; но в эту минуту он и его коллеги оборачиваются к двери, которую кто-то открывает хоть осторожно, но все же не бесшумно; на пороге появляется Майк Митчнер. Он кажется смущенным, на нем облегающие замшевые штаны и розовая рубашка с оборочками, которая выглядывает из подбитой мехом куртки; кончик пальца он сунул в рот, словно обжегшись, ко всему он еще разыгрывает легкий испуг; представ в таком виде, он просит извинения за то, что помешал.

— Найдхард, — удивленно произносит Хеллер и приветствует своего бывшего ученика, а тот пытается оправдать свое вторжение: он ждал снаружи, звонил, звал, но никого не дозвался, тогда пустился на поиски сам.

— Позвольте мне наконец представить: мой бывший ученик Найдхард Цох, более известный, наверно, под именем Майка Митчнера. С позволения сказать, кумир всех несогласных. А это госпожа доктор Зюссфельд.

— Очень рад.

— Директора Пундта ты уже знаешь.

— Да, мы познакомились после моего выступления.

— Как видишь, Найдхард, у нас самый разгар работы. Мы составляем замечательную хрестоматию. Я не могу сейчас ехать с тобой.

— Ничего, — говорит певец, — я подожду в холле и почитаю пока газету объединения немецких отелей, всю жизнь мечтал.

— Но у нас это может затянуться.

— Ничего, там лежит целая стопка газет.

Вдруг он подходит к Пундту и кладет на стол перед ним конверт.

— Мы с вами говорили о Харальде, помните?

— Да, — ошеломленно отвечает Пундт, — разумеется.

— Вот здесь несколько писем, которые прислал мне Харальд — в разное время. Мне кажется, что последнее для вас особенно интересно, оно, видимо, было написано незадолго до того, как это случилось с Харальдом, может, это вообще его последнее письмо.

От неожиданности Пундт встает, он хочет что-то сказать, поднимает руку, как будто вместе с ней поднимутся на поверхность нужные слова, может быть, и не такие уж значительные, но все же под стать самому жесту; но прежде чем он успевает что-то произнести, Найдхардом завладевает его бывший учитель и под руку отводит к дверям, откуда певец просит при случае вернуть ему письма и, пританцовывая, выходит из конференц-зала.

— Майк Митчнер, — раздельно говорит Хеллер и, подмигнув Рите Зюссфельд, добавляет: — Если мы, паче чаяния, не найдем ничего подходящего о Люси Беербаум, можно будет подумать о нем. Весьма прославленный крикун и повелитель целой общины восторженных юнцов.

— Вы дочитаете ваш текст? Последние фразы? — спрашивает Рита Зюссфельд.

Хеллер отрицательно качает головой, нет, он не будет дочитывать, при чтении вслух он заметил, что это нанизывание фактов не вызывает у него той взволнованности, которую он ощутил, когда читал про себя в первый раз, кроме того, надо признать, что самые эти факты представляются ему искусственно выхваченными из связи событий: застывшие мгновенья, способные, быть может, выпукло подать результат, но их недостаточно, чтобы показать, как этот результат получился. А ведь все дело как раз в этом: установить те элементы, факторы, влияния, которые предопределили результат. Он хочет взять свое первое предложение обратно. Пока что. Он принесет другие материалы. А вообще он просит взвесить, справедливо ли это будет по отношению к Люси Беербаум, если они наспех сойдутся на одном отрывке, не рассмотрев ее биографию полностью? Хотя бы для начала?

— Разве это не первое и не самое малое, что мы обязаны сделать? — вопрошает он Пундта и себя самого. — Разве мы не обязаны ей хотя бы этим?

Но Хеллеру не надо тратить столько слов на обоснование своих сомнений, после первого же его вопроса старый педагог утвердительно кивает головой.

13

Такого клаксона Янпетер Хеллер еще никогда не слышал: сначала он кашляет, будто прочищает горло, затем издает мелодичнейший протяжный звук, какой мог бы сделать честь певчему дрозду, и переходит в густое, настойчивое мычание. Поставив машину на большой стоянке среди высотных домов, Майк Митчнер два раза нажимает на этот клаксон и, как всегда, радуется при виде испуганных, обалдевших прохожих, которые готовы поклясться, что слышали мычание коровы, и теперь хотят на нее поглядеть. Майк машет кому-то наверху, на двенадцатом этаже; в отличие от Хеллера он увидел мелькнувшее в окне лицо, сигнал услышан, его появление заметили. Пойдемте, господин Хеллер. Они идут через опустевшую детскую площадку, мимо деревьев, закрепленных тугими якорными канатами, мимо бронзовых скульптур «Ребенок, катящий обруч», «Мальчик с гусями», омываемых холодным дождем вперемешку со снегом; направляются к главному входу, пробиваясь сквозь стену ветра, минуя освещенные витрины — галантерея, обувь, гастрономия. Вот мы и пришли, осторожно, дверь стеклянная.