Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

И в то же время пополз шепоток о других, более серьезных исчезновениях. Исчезали люди! Люди влиятельные, открыто поддерживавшие Мария, Цинну, Карбона или всех троих. В основном это были всадники, достигшие успеха в торговых и финансовых операциях, когда так трудно было это сделать. Всадники, которые получали от государства прибыльные контракты, или ссужали деньги своим сторонникам, или же обогащались другими путями благодаря присоединению к Марию, Цинне, Карбону или ко всем троим. Правда, ни один сенатор не пропал, и все же количество исчезнувших людей было настолько велико, что не заметить этого было невозможно. Несколько здоровых парней, числом десять-пятнадцать, стучали в дверь дома какого-нибудь всадника, их впускали, а через несколько минут они появлялись снова вместе с хозяином дома и уводили его — никто не знал куда!

Рим волновался. Рим стал понимать, что странствования его высохшего властелина представляли собою нечто большее, нежели обыкновенная прогулка. То, что являлось для них развлечением, пусть не всегда веселым, теперь напялило зловещую маску, и невинная эксцентричность вчерашнего дня обернулась подозрительностью сегодня и ужасом завтра. Сулла никогда ни с кем не разговаривал! Он разговаривал только с собой! Он стоял на одном месте очень подолгу, глядя — куда, неизвестно! Раз или два он кричал! Что же на самом деле он делал? И почему он это делал?

На фоне этих растущих опасений странная деятельность безобидно выглядевших групп частных лиц, которые стучали в двери домов, принадлежавших всадникам, сделалась более демонстративной. Их видели то тут, то там. Они что-то записывали или следовали, как тени, за каким-нибудь богатым банкиром Карбона или процветающим брокером Мария. Все чаще и чаще пропадали люди. А однажды неизвестные постучали в дверь одного сенатора-заднескамеечника, который всегда голосовал за Мария, за Цинну, за Карбона. Но сенатора не увели, как других. Когда он появился на улице, взметнулся меч — и его голова упала на землю с глухим стуком и откатилась в сторону. Тело так и осталось лежать, истекая кровью, но голова исчезла.

Люди начали искать предлог, чтобы пройти мимо ростры и пересчитать головы: Карбон, Марий-младший, Карринат, Цензорин, Сципион Азиаген, старый Брут, Марий Гратидиан, Понтий Телезин, Брут Дамасипп, Тиберий Гутта из Капуи, Соран, Мутил… Больше никого! Головы сенатора-заднескамеечника там не оказалось. Как и голов других исчезнувших людей. А Сулла продолжал гулять в своем идиотском парике, всегда криво сидящем на голове, с подкрашенными бровями и ресницами. Но если раньше люди останавливались и улыбались при встрече с ним — хотя в этих улыбках сквозила жалость, — то теперь они чувствовали неприятный холодок и старались свернуть куда-нибудь в сторону, только бы не встретиться с ним. Или со всего духу убегали, едва завидев диктатора. Теперь там, где был Сулла, больше никого не было. Никто не наблюдал за ним. Никто не улыбался, даже с жалостью. Никто не заговаривал с ним. Никто не приставал к нему. Он вызывал у всех холодный пот, как привидение.

Никогда прежде не появлялась в Риме общественная фигура, которая была бы окутана столь непонятной тайной. Поведение Суллы выходило за рамки нормы. Он должен был подняться на ростру на Форуме и красиво поведать всем о своих планах или пустить риторическую пыль в глаза Сената. Намерения, жалобы, цветистые фразы — он должен был высказать это! Кому-нибудь, если не всем. Римляне не склонны держать язык за зубами. Они всегда и все обсуждали. Римом правили слухи. Но от Суллы — ничего. Только одинокие бесцельные прогулки без сопровождения. И все же это исходило от него — отрубленные головы, исчезнувшие люди! Этот молчаливый и необщительный человек был властелином Рима.

В календы декабря Сулла созвал собрание Сената, первое со времени выступления Флакка. О, как сенаторы торопились в курию Гостилия! Дрожа больше от страха, чем от холода, с бешеным сердцебиением, задыхаясь, с расширенными зрачками, чувствуя тошноту. Они буквально попадали на свои стулья, словно чайки, побитые бурей, стараясь не смотреть вверх — из страха, что сейчас с крыши на них посыплются обломки черепицы, как на Сатурнина и его сторонников.

Все были объяты безымянным ужасом, даже Флакк, принцепс Сената, даже Метелл Пий, даже военные любимцы вроде Офеллы и сообщники вроде Филиппа и Цетега. И все же, когда Сулла вошел, он выглядел таким безобидным! Трогательная фигура! Его сопровождало беспрецедентное количество ликторов — двадцать четыре! Вдвое больше, чем полагалось консулу, и вдвое больше, чем у любого предыдущего диктатора.

— Настало время познакомить вас с моими намерениями, — сказал Сулла, не поднимаясь со своего курульного кресла. Слова вылетали вместе со струйками белого пара, так холодно было в помещении. — Я — законный диктатор, а Луций Валерий, принцепс Сената, — мой глашатай. Согласно закону Центуриата, который дал мне эту должность, я не обязан избирать других магистратов, если не захочу. Однако Рим всегда считал годы по именам ежегодных консулов, и я не стану нарушать традицию. Я не хочу, чтобы люди называли наступающий год «годом диктаторства Луция Корнелия Суллы». Поэтому я хочу, чтобы были выбраны два консула, восемь преторов, два курульных и два плебейских эдила, десять плебейских трибунов и двенадцать квесторов. А чтобы предоставить опыт управления молодым людям, которым впоследствии предстоит войти в Сенат, необходимо будет выбрать двадцать четыре военных трибуна. И я назначу трех человек чеканщиками и трех человек, которые будут следить за хранилищами.

Катула и Гортензия обуял такой ужас, что оба сидели, силясь не обгадиться и спрятав руки, чтобы никто не заметил, как они дрожат. Не веря своим ушам, они слушали, как диктатор объявляет, что будет проводить выборы во все магистратуры! Они ожидали, что в них начнут швырять острую черепицу, или выстроят и обезглавят, или сошлют в ссылку, а имущество конфискуют. Они ожидали чего угодно, но это… Он что, блаженный? Разве он не знает, что творится в Риме? И если не знает, кто же тогда отвечает за те исчезновения и убийства?

— Конечно, — продолжал диктатор с раздражающей неотчетливой дикцией, — вы понимаете, что, когда я говорю «выборы», я не имею в виду выдвижение кандидатов и предвыборную кампанию. Я назову имена тех, кого вы должны будете выбрать. Свобода выбора сейчас невозможна. Мне нужны помощники в моей работе. Следовательно, это должны быть те люди, которые мне полезны, а не те, кого навяжут мне выборщики. Поэтому я хочу сообщить вам, кто будет кем в следующем году. Писарь, мой список!

Сулла взял листок бумаги у служащего Сената, чья единственная обязанность была хранить документы. Секретарь, записывавший на восковых табличках все, что произносил Сулла, оторвался от своего занятия.

— Итак, консулы. Старший — Марк Туллий Декула. Младший — Гней Корнелий Долабелла.

Вдруг раздался чей-то голос. Фигура в тоге вскочила со стула — Квинт Лукреций Офелла.

— Нет! Нет, я говорю! Ты отдаешь консульство Декуле? Нет! Кто такой Декула? Ничтожество, которое торчало здесь в полной безопасности, в Риме, пока лучшие люди Рима боролись за тебя, Сулла! Чем таким отличился Декула? Почему он? У него не достанет сил даже подтереть твою задницу своей тогой, Сулла! Это непростительный, злобный, несправедливый обман! Долабеллу я могу понять — все твои легаты знают о сделке, которую ты с ним заключил, Сулла! Но кто такой этот Декула? Что такого сделал этот Декула, чтобы стать старшим консулом? Я говорю — нет! Нет, нет, нет!

Офелла остановился, чтобы перевести дух. Заговорил Сулла:

— Мой выбор — старшим консулом будет Марк Туллий Декула. Вопрос закрыт.

— Тогда надо запретить тебе делать выбор, Сулла! У нас будут кандидаты и обычные выборы, и я выдвину свою кандидатуру!

— Не выдвинешь, — тихо сказал Сулла.

— Попробуй остановить меня! — крикнул Офелла и выбежал из помещения.

Снаружи роилась толпа, жаждавшая услышать результаты этого собрания Сената, первого с тех пор, как Сулла был утвержден диктатором. В толпе не оказалось людей, которые считали, что должны бояться Суллы, — те остались дома. Небольшая толпа, но тем не менее толпа. Расталкивая собравшихся, не обращая внимания на чины и звания тех, кто оказался у него на пути, Офелла кинулся вниз по ступеням Сената, по мостовой, к колодцу комиции и — прямо к ростре, встроенной в его стену.

— Римляне! — крикнул он. — Подойдите сюда, послушайте, что я хочу сказать об этом неконституционном монархе, которого мы добровольно назначили править нами! Он говорит, что необходимо выбрать консулов. Но кандидатов не будет — просто два человека по его выбору. Два никудышных, некомпетентных идиота, и один из них — Марк Туллий Декула, он даже не из знатного рода! Первый из его семьи сенатор-заднескамеечник, который пробрался в преторы при предательском режиме Цинны и Карбона! И все же он будет старшим консулом, в то время как такие люди, как я, остаются без награды!